Меж днём и ночью

      - Эсме, пойми, тебе нельзя появляться на улицах, пока не вернётся Агата!       - Ферка, её уже три дня нет!.. И никто ничего не знает! Даже герцог – и тот не смог выведать, куда она подевалась.       - Бродяги говорят, видели её на мосту Сен-Мишель: прогуливалась с каким-то военным. Ну, загуляла девка – бывает, вернётся.       - Ферка!.. – истерично взвизгнула Эсмеральда. – Да ты понятия не имеешь, что за чушь несёшь! Агата… она на дух не переносит мужчин.       - Ну прямо-таки не переносит, - обиженно откликнулся парнишка.       - Ты другое дело. Ты наш друг. Но в том смысле, в каком ты имеешь в виду – не переносит. Прямо терпеть не может, и у неё есть на то причины, поверь… Одним словом, не могла она загулять по весне, как ты себе это представляешь. И я не хочу больше сидеть, сложа руки! Я должна найти её. Речь идёт о моей сестре, понимаешь?! У меня есть знакомый офицер, нужно сходить к нему – быть может, он сумеет разузнать что-то о судьбе Агаты, помочь. У него наверняка есть связи и всё такое.       - Эсмеральда, - юноша помолчал, собираясь с мыслями и крепясь духом, чтобы вывалить на подругу свои мрачные предположения и убедить остаться во Дворе чудес. – Понимаешь, то, что произошло, – это совсем не в духе Агаты. Она никогда не оставила бы тебя, не предупредив. Должно быть, что-то случилось. Что-то серьёзное.       - Нет, - девушка вскрикнула, закрывая руками побелевшее лицо. – Нет, молчи! Не смей, слышишь, не смей даже думать о смерти!..       - Да кто говорит о смерти?.. – Ферка запустил ладонь в густые пряди на затылке и, прикусив нервно на мгновение нижнюю губу, продолжил: - И к тому же, если бы Агату… кхм… Джали наверняка встретил бы кто-нибудь из наших на улицах Парижа. Но ведь коза тоже пропала. Так что твою сестру могли схватить, например, по обвинению в колдовстве. Ты ведь сама говорила, что вас кто-то преследует, пугает.       - Но за что?! Мы ничего такого не делаем.       - Это неважно. Вы ведь цыганки. А все французы уверены, что слова «ведьма» и «цыганка» несут приблизительно одинаковый смысл.       - Но в таком случае тем более нельзя просто сидеть тут и ждать, пока Агату отправят на костёр!.. – в отчаянии воскликнула плясунья.       - В случае чего мы сумеем отбить её, не переживай. Только прежде нужно всё точно выяснить. А вот если на улицах встретят тебя, то тоже отправят в застенки, и помочь вам двоим будет в два раза сложнее. Поэтому лучшее, что ты можешь сделать – не высовывать носа из своей каморки, покуда не прояснится, куда запропастилась Агата. Кстати, твой муж, квартирующий у меня, тоже уверен в твоём исчезновении.       - Ну уж ему-то можешь рассказать. Он, верно, переживает…       - Переживает. Но, как мне кажется, больше из-за козочки, чем из-за тебя… В любом случае, незачем ему знать. Так что запирай дверь на ключ и жди вестей. Я постараюсь что-нибудь выведать. Рано или поздно ситуация прояснится.       - Рано или поздно! – передразнила девушка. – И сколько мне тут сидеть?       - Пока что ты сидишь здесь только три дня, - рассудительно заметил Ферка. – Но даже если придётся прождать в заточении месяц, это всё равно лучше, чем сгореть на костре и отправить туда же сестру по причине собственного нетерпения.       - Н-ну… хорошо, ты прав. Но, прошу тебя, заходи ко мне каждый день. И возвращайся с хорошими вестями как можно скорее.              Чувство Эсмеральды крепло день ото дня, и я только диву давалась, пытаясь выведать, чем же её кавалер столь успешно удобряет росток девичьей любви, что тот вот-вот превратится в дерево. Впрочем, как оказалось, Фебу вообще ничего не пришлось делать: пара заученных фраз там, страстный взгляд здесь, пожатие украдкой ручки. В общем-то, мне и упрекнуть его было толком не в чём: всю их историю любви сестричка выдумала совершенно самостоятельно, без чьей-либо помощи – Шатопер ей просто не мешал. Но в какой-то момент я осознала, что дело зашло слишком далеко.       И дня не проходило, чтобы сестрёнка не промурлыкала любимого имени, мечтательно прикрыв глаза. Ей уже мерещился поход к алтарю и – о, ужас! – начали посещать мысли о брачной ночи. На моё суровое напоминание, что в этом случае нам не найти матери, она безмятежно откликнулась, что я была права и пора прекращать верить в сказки. Но, как по мне, сказки эти были вполне себе безобидны – в отличие от хрустальных замков, которые имели свойство разбиваться.       В смятении я искала выход, смутно начиная осознавать, что любовь Эсме – смертельный яд, который убьёт её. Подобная слепота могла означать только одно: это первое чувство так глубоко пустило корни в сердце, что она согласится расстаться скорее с жизнью, чем с ним. Нужно было что-то делать, и успеть до того, как сестра подарит себя пустому человеку, а потом сиганёт в Сену, когда тот женится на своей дворяночке с дурацким именем. И я решила действовать.       Была последняя суббота марта. Сестричка второй день лежала в постели: её мутило, кружилась голова. Наверное, в дешёвый хлеб снова подмешали заплесневевшее зерно. Мне-то ничего, а вот Эсмеральда с детства мучилась слабым желудком: по нескольку раз в год травилась то мясом с душком, то несвежей рыбой, то начавшим портиться хлебом. И откуда у уличной девки болезни изнеженной аристократки, хотелось бы знать?! Цыганам и бродягам не приходится выбирать, что есть. Если удалось набить живот хоть чем-то – день, можно сказать, удался.       Одним словом, я решила, что момент самый что ни на есть благоприятный, чтобы потолковать с этим её Аполлоном. Благо, я знала, где его искать: рано поутру сбегала к казармам и назначила свидание. Хотя офицер, наверное, решил, что именно он позвал меня на встречу к мосту Сен-Мишель – ну да пусть его, мужчинам нравится думать, будто у них всё под контролем. Феб оказался вовсе не так мил, как описывала сестрёнка, даже если разделить её слова на два. Слишком нагл, слишком напыщен, слишком уверен в своей неотразимости, которой грош цена. Впрочем, по правде сказать, он был удивительно красив и учтив, насколько привыкший к казарменной брани офицер мог быть учтив с уличной плясуньей. При всем моём недоверии, граничащем с ненавистью, всё же несправедливо было бы назвать наружность де Шатопера отталкивающей, а потому его лёгкое прощальное рукопожатие не вызвало в душе особенного протеста. Что ж, в чём-то сестрёнку можно понять. И всё же нельзя ведь быть такой наивной дурой в её шестнадцать лет!..       Встреча состоялась: без четверти семь я уже нервно прохаживалась подле Пти-Шатле, с минуты на минуту ожидая появления своего «возлюбленного». Решившись на эту авантюру, я, честно признаться, из рук вон плохо к ней подготовилась. Знала только, что мне нужно выяснить намерения Феба наверняка, а дальше решила действовать по обстоятельствам. Вот только изображать влюблённую дуру оказалось вовсе не просто; к тому же, я ужасно волновалась и по временам несла совершеннейшую чушь. Хотя едва ли Феб это заметил: он, как оказалось, даже имя сестрички выучить не удосужился, что само по себе кое о чём говорило. Тот вечер вообще выдался отвратительным и ужасно неудачным для нас обоих.       Начать с того, что на свидание Шатопер опоздал. Учитывая, что я, подражая влюблённым дурам, прибежала заранее, мне пришлось слоняться по улице добрых минут двадцать. Когда же мой неторопливый ухажёр соизволил наконец явиться, я едва не поморщилась: от него за три фута разило дешёвой выпивкой. Вот уж подготовился так подготовился, нечего сказать!.. Хорошо хоть не шатался, а то перед бродягами с моста стыдно было бы.       Я скверно помню наш разговор: какими-то урывками, мозаикой разрозненных фраз. Так волновалась, что в глазах то и дело темнело, а голос срывался. Находиться так близко от мужчины, который не скрывает своих намерений и пылко выражает эмоции – это было для меня в новинку. Единственное, что я уяснила наверняка: жениться на Эсмеральде Феб, естественно, не собирался. Дальнейшая беседа проходила фактически в моё отсутствие: не забывая лепетать какие-то глупости, я судорожно соображала, что же теперь делать. Дать дворянчику от ворот поворот?.. Не поможет – Эсме снова прибежит к нему, и всё вернётся на круги своя. Отдаться ему, чтобы потерял интерес?.. Так ведь не потеряет. После одной ночи, скорее, напротив, воспылает ещё жарче. Да и не хотелось мне ему отдаваться. Пока я видела единственный выход – убить красавчика-капитана, тем самым навсегда избавив сестру от его посягательств. Мёртвым он не соблазнит её, не бросит, пресытившись, и не оставит умирать от горя и собственной глупости.       Но убийство!.. Меня сотрясла лёгкая лихорадка, стоило представить, как кинжал пронзает его сердце. Убить человека – это не козлёнку горло перерезать. Впрочем, если на кону жизнь сестры… Я должна. Я должна была это сделать во имя спасения сестрёнки, ослеплённой первой любовью. Должна… Но я никак не могла собраться с духом.       Наконец я решилась: снять эту грубую куртку, рубашку; усыпить бдительность притворной нежностью. И, когда он полезет под юбку, нанести роковой удар. И бежать, бежать через разбитое окно, бежать без оглядки!       Не знаю, хорош ли был план; а теперь не узнаю этого никогда. Потому что до того, как я успела стянуть с капитана куртку с нашивками, которые безжалостно оцарапывали грудь, всю работу за меня сделал непонятно откуда выскочивший мужчина, чьи черты показались мне смутно знакомыми. Этот человек с перекошенным от ярости лицом, в острых линиях которого в отблесках свечей померещилось мне что-то дьявольское, занёс кинжал и пронзил офицера. Я знала, что нужно встать, отпрыгнуть, защититься – мне подумалось, что я стану следующей жертвой этого безумца, – однако непреодолимая тяжесть разлилась по телу.       «Проклятие!» – только и успела я мысленно согласиться с Фебом, прежде чем нервное напряжение вылилось в совершенно неуместный сейчас, глупый обморок.       За секунду до того, как провалиться во мрак, я почувствовала на губах поцелуй. Пронзив меня насквозь, эта огненная молния стала последним воспоминанием того странного вечера.       ***       Потом были солдаты, тюрьма; наконец – суд. Меня обвиняли в убийстве Феба де Шатопера. Но ведь я не убивала его!.. Да, собиралась – но в итоге дело разрешилось без моего вмешательства. Впрочем, глупо было надеяться, что кто-то поверит словам цыганки.       Единственное, чего я по-настоящему боялась – что слухи дойдут до Эсмеральды. Если сестричка примчится в зал Дворца правосудия – обвинить меня в убийстве любимого или, напротив, попытаться заступиться, – её тоже могут запереть в клетке, просто за компанию. И за моё лицо. Только бы Ферка уговорил сестрёнку оставаться во Дворе чудес!..       Странно, но даже на суде я больше беспокоилась о судьбе сестрицы, нежели о своей собственной. Впрочем, испанский сапог в конце концов выбил из меня любые мысли, кроме размышлений о боли и смерти.       По завершении судебного заседания меня бросили в каменный мешок без окон и дверей, в кромешный мрак. Глупцы, которые полагают, будто в аду пылают костры, просто не знают, что такое холод. Огонь – это свет, это тепло. Настоящим адом была та конура, в которой я оказалась в компании крыс. Ужасный холод пробрался до костей, впиваясь в ослабевшее тело безжалостными ледяными зубами; порой казалось, что до казни я просто не доживу. Покалывание вскоре обернулось онемением. Я пыталась не дать ногам закоченеть окончательно, прыгала на здоровой ноге под заунывное бряцанье цепей, но всё без толку. Сон всё же сморил меня, а по пробуждении я почувствовала лихорадочный озноб во всём теле и тянущую, непреходящую боль в обеих ногах. Думаю, если бы в тот же день мне не дали шерстяное одеяло, пропахшее сыростью и плесенью, на следующее утро доблестным стражникам пришлось бы давать отчёт, почему ведьму уже не получится повесить.       Закутавшись в грязный кусок вонючей шерсти и жадно проглотив чёрствую хлебную корку, я ощутила, как начинаю понемногу согреваться. С теплом начали возвращаться и мысли. Я всхлипнула. Нет, это же надо было так глупо лишиться чувств, будто слезливая девица при виде мыши!.. И добро бы я действительно успела заколоть проклятого капитана – так нет, пришлось сознаться в чужом преступлении! Конечно, зачем искать настоящего убийцу, если можно, не особенно разбираясь, вздёрнуть того, кто оказался под рукой! Прекрасная система правосудия, ничего не скажешь!.. Была бы я настоящей ведьмой, сравняла бы с землёй это поганое здание: в гробу я видала такое «правосудие»! Клопен и тот даёт своим жертвам больше шансов оправдаться, чем проклятый духовный суд, провалиться им ко всем чертям!..       Я зло вытерла катившуюся по щеке слезу и с тоской подумала, как, должно быть, расстроится Эсмеральда. Ещё бы: родная сестра убила возлюбленного, за что и спляшет теперь в петле на Гревской площади. Перед глазами всплыло обескураженное личико Эсме, пробирающейся сквозь толпу зевак к самому помосту. «Зачем?..» - успею прочитать по губам, прежде чем всё будет кончено. Интересно, что она почувствует?.. Жалость сквозь ненависть? Прощение сквозь обвинение?.. И я ведь даже не смогу оправдаться, не успею ничего объяснить! Ох, добраться бы до этого горе-убийцы…       Интересно всё-таки, кто он такой. Наверное, заклятый враг Феба – у такого несносного мужчины наверняка должна быть масса ненавистников. Какой-нибудь обманутый муж или… Стоп.       Я вспомнила поцелуй. Или он мне только померещился?.. Мучительно попыталась уловить сходство увиденного лица с кем-то из знакомых, но слабо освещённые, искажённые черты почти совсем стёрлись из памяти. Н-да, весёленькое дельце. И я ведь даже никогда не узнаю, вместо какого негодяя меня повесят. Впрочем, скоро подобные мелочи перестанут волновать. И не мелочи – тоже. Я вообще никогда уже не буду волноваться. Успокоюсь навек.       Криво улыбнувшись сквозь слёзы, я осторожно ощупала повреждённую ногу. Кажется, прокурор духовного суда высказался чересчур оптимистично – очень сомнительно, что я смогла бы когда-нибудь танцевать с такой распухшей ступнёй. Благо, последний танец я исполню в воздухе, не касаясь грешной земли. Есть в этом даже нечто поэтическое. Муж Эсме, во всяком случае, наверняка бы оценил.       ***       Время шло. Не знаю, сколько я просидела взаперти – здесь не было окон, а отмерять дни краюхами хлеба было бесполезно: кидали мне их далеко не так регулярно, как хотелось бы. Голод и холод стали моими постоянными спутниками. Учитывая, однако, что боль в ноге уже заметно утихла, я могла заключить, что просидела в каземате не менее дюжины дней. Сказать точнее было сложно, поскольку по моим ощущениям прошло уже месяца три, но стоит ли в таком деле доверяться ощущениям?       Поначалу я вздрагивала от каждого шороха, непрерывно ожидая, что люк откроется и два солдата потащат меня к повозке, следующей известным маршрутом. Теперь же я ждала казни, как избавления. Сидеть в холодной, сырой клетке оказалось невыносимо – заточение было хуже гибели, и виселица уже не казалась мне столь ужасной участью.       Разбирая окоченевшими, едва слушающимися пальцами пряди спутанных волос, которых пару месяцев не касался гребень, я с тоской вспоминала, как дорогая сестрёнка расчесывала мои блестящие, чёрные локоны после мытья. В очаге тихо похрустывал поленьями жаркий огонь, Эсмеральда осторожно водила расчёской, а я тихонько мурлыкала себе под нос от удовольствия.       Впрочем, как раз петь мне никто не мешал и в темнице. В моём арсенале даже была подходящая песня, очень точно передававшая местную атмосферу. Задумавшись лишь на секунду, я, неожиданно для себя самой, поднялась, выпрямилась и запела простуженным, чуть подрагивающим голосом.              Мне снились сны о том, что ждёт,       Когда с надеждой жить спешила,       Любовь, мне снилось, не умрёт,       А Бог простит, что согрешила…              Но приходят тигры в ночь,       Перед ними я бессильна,       Рвут мою надежду вклочь,       Превращают сны в позор!              О, если б сны мои сбылись,       От ада отличались жизни,       Достигла цели я б почти,       Но жизнь убила сны, мечты…              Не смолкли ещё последние строчки, как прямо над головой раздался шум. Сначала я решила, что то очередная корка хлеба, которые кидали мне, словно собаке. Но вот в проёме показался силуэт, затем кто-то подал этому человеку фонарь, чтобы осветить каменную конуру осуждённой на смерть зингары…       - А!.. – я невольно вскрикнула: полоса тусклого света резанула глаза нестерпимой болью, заставив зажмуриться.       Должно быть, стражники. Сейчас потащат каяться, а оттуда – на виселицу. Что ж, оно и к лучшему: поскорее бы уже всё это закончилось, не то я сгнию в этой клоаке заживо прежде, чем обо мне вспомнят. Лишь бы Эсмеральда не оказалась случайно там, где я буду болтаться – остальное меня уже не волнует.       Я попыталась приоткрыть глаза, щурясь, взглянула на закутанного с ног до головы человека. В груди моей шевельнулось смутное воспоминание, но заточение, холод и тьма, кажется, не прошли бесследно и для бедного разума. По осколкам пыталась я собрать разбегавшиеся мысли, стараясь понять, явь это или морок, и припомнить, что обычно люди делают при встрече. Хотя глядя на неестественную неподвижность пришедшего, я не могла не усомниться в его человеческой природе, да и вообще в реальности, всё же собралась с духом и спросила:       - Кто вы?       В ходе короткой и не особенно осмысленной беседы я выяснила, что передо мной не кто иной, как архидьякон Собора Парижской Богоматери. Вот теперь всё встало на свои места! Когда пришедший откинул капюшон и бледный луч света лизнул его осунувшееся лицо, я узнала черты призрака, заколовшего капитана. Чтоб его черти посадили на том свете в такой же ледяной, сырой каменный мешок, в котором томилась я!.. Если б не он, ничего бы этого не было. А теперь сумасшедший монах, кажется, намерен завершить начатое. Верно, в каморке шлюхи Фалурдель ему пришлось бежать от стражи, и он не успел… Поцелуй!.. Если только это не было злой шуткой столь невовремя отключившегося разума, этот гадкий поп меня поцеловал! Что всё это значит?.. Что он там бормочет?       - Разве я внушаю вам ужас?       Глупее вопрос даже придумать сложно! Сначала он преследовал сестрёнку, даже пытался похитить. Позже по его милости я оказалась в застенках психопатов, мнящих себя святошами; теперь вот сижу здесь в ожидании смерти. А что ещё он мог внушать мне, кроме страха и ненависти?! Всё это я не преминула рассказать своему гонителю.       Каково же было моё удивление, когда в ответ на эти логичные аргументы он вдруг признался мне в любви. Точнее, не совсем мне – он-то выслеживал Эсмеральду, а в итоге попалась я. Ну да едва ли он заметит разницу даже при ярком свете полуденного солнца, не то что здесь. Смешно: второе любовное признание за всю мою жизнь – и снова адресовано сестрице. Но этот хоть, кажется, не врёт… Зато капитан был относительно красив, а поп старый и безобразный. Впрочем, на мой вкус, мужчины вообще редко бывают особенно привлекательными.       А как он был красноречив! Я слушала, не перебивая. Клянусь, если бы девушки были слепы, они бы сыпались к его ногам, как перезревшие груши по осени. Да, такому монологу позавидовал бы и муженёк Эсме: сомневаюсь, что этот горе-драматург способен написать нечто подобное. Мне же было забавно наблюдать его излияния; а ещё я чувствовала лёгкую неловкость. При упоминании о том, что этот монах давно уже планировал запереть меня в темнице, чтобы «слиться в наслаждении на охапке соломы», мне захотелось хорошенько приложить его головой о какой-нибудь булыжник побольше. Однако, увидев под чёрной сутаной страшные раны, желание это прошло, уступив место даже некоторому состраданию.       - Святой отец, не надо, пожалуйста, биться головой о ступени в надежде, что так я быстрее «сжалюсь», - я поморщилась, глядя на эту отвратительную картину: архидьякон показался мне в тот момент побитой собакой, ползущей вымаливать прощение у хозяина за украденную корку хлеба; а между тем этот волкодав мог легко прихлопнуть меня одной лапой. – По-моему, нет ничего омерзительнее жалкого мужчины. Встаньте.       Глянув на меня удивлённо, монах замер на секунду, моргнул, как потревоженный филин, и медленно поднялся с залитого водой пола.       - Прекрасно, так гораздо лучше, - одобрила я. – Так вот, сливаться с вами в любовном экстазе на охапке соломы я не собираюсь, поэтому возьмите в руки себя и свой фонарь и убирайтесь к чёртовой матери!       - Ты не понимаешь! – кажется, священник изрядно удивился, услышав такой ответ. Нет, а чего он ждал от уличной девки?.. – Тебя казнят, завтра!.. Ты что, не слышала?       - Не беспокойтесь, девственницей я не умру, так что в ваших услугах не нуждаюсь.       - То есть ты не?.. – Клод Фролло покраснел, пару раз открыл и закрыл рот, наконец грязно выругался.       - Святой отец, прекратите сквернословить! К тому же в присутствии дамы.       - Ты маленькая, грязная шлюшка! – взревел поп. – Что же ты изображала невинность перед своим недоумком-капитаном и мужем-недотёпой?!       - Как вы справедливо заметили, один – недоумок, второй – недотёпа. Вот и изображала. Но вы-то, кажется, ни к одной из категорий не относитесь, так что к чему нам эти игры.       Мужчина снова моргнул. Недоуменно потёр лоб.       - И сколько их у тебя было? – наконец выдавил он.       - Один. Не скажу, что это была моя инициатива, да меня особо и не спрашивали. Но после той страсти я хоть в живых осталась, а после вашей… Ну да что теперь говорить.       - Ладно. Пусть так. Но я всё равно не хочу, чтобы тебя повесили.       - Я тоже, - согласилась я. – Виселица не тот опыт, который можно пережить и извлечь урок. Но что-то поздновато вы спохватились.       - Я… - архидьякон Жозасский явно смутился и замялся, - я… Надеялся, что удастся побороть эту страсть. Но твои чары сильнее меня, ведьма!       - Была бы я ведьма, уж наверное не сидела бы здесь!       - Нет, я не обвиняю тебя! Будь ты хоть самим дьяволом – я не могу больше сопротивляться. Я пойду за тобой, куда скажешь – хоть в чистилище, хоть в адское пламя, – только не отвергай мою любовь, молю!..       - Я уже сказала, что не собираюсь в ночь перед казнью заниматься благотворительностью.       - Что?.. – священник начал измерять камеру широкими шагами: три туда, три обратно. – Я не понимаю, что ты говоришь, девушка. Но послушай меня: я выведу тебя отсюда, спрячу в своей келье, в башне собора. Она высоко, очень высоко; и никто не заходит туда без моего позволения. Сейчас ночь, я смогу провести тебя: на берегу ждёт лодка, подойдём по Сене к монастырскому двору, а уж оттуда рукой подать.       - Не сомневаюсь, что вы сумеете провести меня в монастырь, - сердце моё ёкнуло в ослепительной надежде, - но как быть со стражниками Турнеля? Едва ли их похвалят за то, что упустили ведьму. А значит, деньги тут не помогут.       - Помогут, помогут! – закивал Клод Фролло. – Уже помогли. Я, к тому же, выходил у одного жену: бедняжка едва не скинула ребёнка и не отправилась на тот свет вместе с ним. Я ведь уже после суда сразу и понял, как сильно люблю тебя! И начал готовить твой побег. Так вот, этот стражник, супруга которого благополучно разрешилась от бремени три дня назад, сегодня на дежурстве. Это он провёл меня сюда. А начальник караула – бывший разбойник и душегуб. Я исповедовал его ещё в его бытность юношей, когда он только-только пришёл в Париж, отрёкшись от своего кровавого ремесла. Я, правда, обязал его во искупление грехов покаяться во всём перед судом, но трусливый человек испугался виселицы более геенны огненной. И вот уже девять лет, как он служит при Дворце правосудия, а не сидит в его темнице, даже дослужился до начальника караульной службы. Я пригрозил ему нарушить тайну исповеди, и бедняге пришлось согласиться позволить нам беспрепятственно уйти. Впрочем, внакладе никто не остался: я всем заплатил, заплатил золотом. Чтобы увести тебя отсюда. Ну, что же ты решила?       - Так чего мы тут разглагольствуем добрых два часа?! Время идёт, ночь имеет свойство заканчиваться! Ну, давай, веди меня скорее прочь из этой чёртовой дыры!.. – от волнения я сама не заметила, как перешла на панибратское «ты». – Кстати, мне вовсе необязательно стеснять тебя – я могла бы вернуться ко Двору чудес…       - Нет! – рыкнул монах. – Не для того я рисковал всем, чтобы ты ускользнула!.. Попытаешься вырваться – я крикну стражу, и тебя повесят, слышишь?!       - А. Вот оно что. Вот она какая – ваша большая любовь.       - Не смейся надо мной, девчонка! Лучше выбирай, да поскорее. Ночь не бесконечна, как ты правильно заметила. Останешься здесь – или пойдёшь со мной?       - Ну, у вас в келье явно посуше. Да и постелью, смею надеяться, служит нормальный тюфяк, а не охапка гнилой соломы. Идём, чего уж там. Как я и говорила, терять мне больше нечего, да и не время сейчас изображать оскорблённную невинность или отстаивать идеалы. Веди уже, хватит стоять столбом!