Меж днём и ночью

      - Нашли! Мы нашли её!.. – радостный Ферка приплясывал от нетерпения, пока Эсмеральда возилась с дверью, и быстро ворвался в каморку порывистым весенним ветерком. – Твой муж видел сегодня Агату во Дворце правосудия! Её и Джали. Правда, он-то уверен, будто это тебя приговорили к виселице…       - К виселице?! – цыганка побледнела и, пошатнувшись, обессиленно опустилась на сундук. – Агату… Её хотят казнить? За что же?..       - Обвинили в убийстве какого-то капитана, - пренебрежительно фыркнул мальчишка. – Ясное дело, твоя сестрица так просто не признается в чужом грехе – кажется, её пытали.       - А!.. – вскрикнула плясунья, будто сама находилась в застенке, и прижала руки к груди; лицо её судорожно дёрнулось, исказившись мучительной гримасой, и бедняжке пришлось до боли закусить нижнюю губку, чтобы не расплакаться – не до того, сперва нужно выслушать гонца.       - С ней всё хорошо, не переживай, - поспешил успокоить юноша. – Пьер сказал, она и четверти часа не пробыла на дознании – почти сразу вернулась. Чуть прихрамывала только.       - Испанский сапог?! – простонала Эсмеральда; глаза её расширились от ужаса при одной мысли о пытке.       - Похоже на то, - нехотя кивнул цыганёнок. – Но, послушай, теперь это всё неважно! Главное, мы знаем, где она и что с ней.       - Ферка, ты в своём уме?! Моя сестра в подземельях Дворца правосудия! Ожидает казни!..       - Мы спасём её, - твёрдо сказал мальчишка, уверенно глядя в глаза Эсме; сделал пару шагов по направлению к сжавшейся будто от боли девушке и успокаивающе обхватил её за плечи. – Слышишь, спасём! В день казни наши отобьют её у патруля. И арготинцы помогут, я уверен: вас же все здесь просто боготворят. Пару дней отсидится во Дворе чудес, а потом я выведу вас за пределы Парижа.       - Значит, нам… нам придётся покинуть Париж?.. – цыганка подняла на собеседника печальный взор; чёрные глаза влажно блеснули.       - Увы, другого выхода нет. Возможно, табор вскоре тоже двинется в путь, но нельзя выходить одновременно: большой караван наверняка обшарят в воротах сверху донизу. Лучше присоединиться к ним позже, в дороге. Не бойся, я обо всём позабочусь, узнаю у герцога, куда он направится – там и встретимся. И, в конце концов, с вами ведь будет мужчина, так что опасаться нечего, - Ферка отступил на шаг, как бы давая Эсмеральде время оценить его.       - Мужчина? – девушка невольно улыбнулась сквозь слёзы, глядя на друга детства. – Выходит, ты отправишься с нами?..       - Конечно. Кто-то же должен вас защищать. Да, Эсме, мужчина! Хоть ты и продолжаешь видеть во мне взъерошенного подростка, но мне вообще-то уже восемнадцать. И я весьма недурно владею ножом, а при надобности и дубиной могу орудовать. Да и после моих кулаков мало кто не умывался кровью. Я мужчина, Эсме, мужчина, который сможет защитить тебя и Агату. Мы вырвем её из лап палачей, клянусь тебе! Я вырву.              В предрассветных сумерках мы добрались до монастыря. Стражники не препятствовали побегу: не то у мэтра Фролло оказалось очень много золота, не то он и впрямь сумел найти ещё более весомые аргументы, нежели «солнечные» монетки ¹. Так или иначе, на лодке мы обогнули Ситэ, стараясь не прижиматься особенно к правому берегу, и действительно оказались вскоре рядом с громадой Собора Парижской Богоматери. Ночная мгла уже сменилась колючей утренней серостью, когда поп, повозившись с замком, пропустил меня в башню.       Очевидно, он сам предусмотрительно оставил здесь масляный светильник; в противном случае мы бы остались в кромешной темноте: окон вдоль лестничных пролётов предусмотрено не было. Мы поднимались, наверное, минут пять, так что когда ступеньки наконец закончились, у меня нещадно ныли икры, да ещё и напомнила о себе побывавшая в испанском сапоге нога. Но я мужественно шла за своим поминутно оглядывавшимся провожатым, удивляясь в душе, как такой немолодой священник столь резво скачет по неровной каменной лестнице. Но вот мы достигли цели: монах звякнул ключом и толкнул тяжелую дубовую дверь.       Весь путь мы провели в молчании: выйдя из камеры, не перебросились и словом. Мне вдруг стало не по себе: я осталась один на один с этим одержимым, взаперти, на его территории… Чтобы отвлечься от этих мыслей и не выказать нахлынувшей внезапно робости, я стала разглядывать обстановку.       Признаться, я несколько иначе представляла себе келью архидьякона. Не то чтобы всерьёз ждала какой-то роскоши, но и уж никак не уставленных странного вида посудой длинных полок, заваленного пыльными книгами и бумагой стола. Вообще подобная берлога скорее пристала какому-нибудь серьёзному колдуну, а никак не священнослужителю. Иконка здесь, конечно, имелась, но всего одна, чуть покосившаяся, висящая на гвозде над дверью. Создавалось впечатление, что монах повесил её тут скорее по привычке, чем по зову души. И это, пожалуй, была единственная вещица, что хоть сколько-нибудь намекала на должность хозяина кельи.       В углу комнаты я разглядела потемневшую жаровню, над которой был подвешен совершенно чёрный котёл. Рядом валялся какой-то молоток или что-то вроде этого. Подняв глаза к потолку, я невольно вздрогнула: прямо надо мной висел собачий скелет. Или не собачий. Но в скудном свете светильника мне показалось, будто это скалится артуазская гончая, загнавшая зайца.       Пока я оглядывалась, поп, как будто тоже несколько обескураженный царящим вокруг хаосом, прошёл к приютившемуся под слуховым оконцем очагу и, невежливо пнув валявшийся на пути странного вида разрисованный шар, начал возиться с дровами.       Стены кельи оказались усеяны надписями, но в полумраке представлялось невозможным разобрать хоть что-то. Подойдя ближе, я поняла, что слова выведены на незнакомых языках: по-французски здесь не было написано ни строчки. Да уж, не зря про отца Клода говорили, будто он чернокнижник и знается с самим дьяволом. Как ни критично относилась я ко всей этой мистике и суевериям, всё же в подобной обстановке довольно сложно сохранять присутствие духа.       Не решившись занять массивное, потёртое хозяйское кресло, я осторожно опустилась на краешек простой скамьи, почти у самой двери, и постаралась успокоиться. Взгляд мой, помимо воли, то и дело возвращался к установленному прямо на полу, в окружении бокалов, черепу. Человеческому. В отличие от собачьего скелета, здесь уж сомневаться не приходилось.       - Что теперь? – в очаге уже тихо потрескивало пламя, но Фролло всё не оборачивался; сносить эту гнетущую тишину больше не было сил. – Вытащили меня из одной клетки и посадите в другую? Какой же монетой должна я расплачиваться за ваше преступление?       Священник пошевелился, но по-прежнему не оборачивался. Мне вспомнились его пылкие признания там, в тюремной камере – и холодное молчание здесь, в его обители. А что, если он уже пожалел о своём поступке и теперь думает, как бы половчее вернуть меня до рассвета обратно?..       Я вздрогнула, но не от ненависти, а от страха. Мне вдруг представилось, что на моём месте запросто могла быть сейчас Эсмеральда. Если бы она оказалась в тот проклятый вечер с подонком-капитаном в каморке Фалурдель, ей бы пришлось вынести все те испытания, что выпали на мою долю. Но Эсме – слабая, добрая, наивная девочка; она бы просто не дожила до сегодняшнего дня!.. Только бы у неё хватило терпения не высовываться из Двора чудес ещё немного, а уж там я найду способ дать о себе знать!       - Что же вы молчите?.. Привели меня сюда, выкрали в ночь перед казнью, не позволили вернуться к друзьям-бродягам, а теперь молчите! Между прочим, по вашей милости меня ждёт пеньковая верёвка сегодня в полдень!..       Мне вдруг подумалось, что нельзя назвать меня совсем уж невинной: как-никак, если б не вовремя ткнувший в Феба кинжалом монах, капитан погиб бы от моей руки. Поэтому доля правды в обвинениях суда всё же присутствовала.       - Я... – Клод поднялся, нерешительно обернулся, нервно провел широкой ладонью по лысине; несмотря на прохладу ночи, лоб его покрылся испариной. - Да, тебе нельзя появляться в Париже. Завтра о твоём побеге пронюхают, разразится скандал... наверное. Тебя будут искать. Но уж здесь, во всяком случае, тебе точно ничего не грозит.       - Кроме вас, - я попыталась скрыть тревогу за усмешкой, но вышло из рук вон скверно. – А почему нельзя было найти другую женщину, похожую? Её бы завтра казнили вместо меня – как мы понимаем, мольбы бедняжки и слушать бы не стали, – никакого скандала бы не случилось, и стражникам не пришлось бы оправдывать исчезновение ведьмы. Я бы вернулась потихоньку во Двор чудес, а потом бы просто исчезла из этого проклятого города. Теперь же меня будут искать, и проскользнуть незамеченной будет в сотню раз сложнее!       - Ты... Дитя, что ты несёшь?! Ах, ты верно повредилась рассудком в этой проклятой конуре. Убить невинную!.. И как тебе это только в голову пришло!       - Ага, а невинную меня повесить значит можно, - я начинала сердиться.– В убийстве капитана Шатопера я повинна не более чем любая другая жительница Парижа, однако меня вы почему-то не постеснялись отправить на виселицу! Вы ведь и так уже замарали руки в крови, так чего теперь церемониться?       - Нет-нет, это недопустимо. Невозможно! К тому же... - Фролло сглотнул, - к тому же подобных тебе всё равно не найдётся в целом свете.       «Кроме сестрёнки», - подумала я, и невольный истерический смешок прорвался сквозь сомкнутые губы. Закрыв лицо руками и склонившись к коленям, я лихорадочно соображала, что же делать. Пока я сижу тут, Эсме в любую минуту может потерять терпение и отправиться на поиски, которые завершаться на Гревской площади. Но нельзя же и в самом деле раскрыть нашу тайну этому безумцу. Должен быть другой выход, должен!..       Монах, очевидно, решил, что я не в себе, и был не то чтобы совсем уж далёк от истины. По крайней мере, когда я подняла голову, его взгляд выражал крайнюю степень замешательства.       - Эсмеральда... Успокойся, пожалуйста. Всё в порядке, здесь тебе ничего не грозит. Когда суматоха уляжется, я выведу тебя из Парижа, и ты... мы... мы вместе покинем эту проклятую страну!       Прекрасная идея! Обязательно покинем, и непременно вместе. Только не с тобой. Надо всего-то лишь найти способ дать знать о себе сестричке, улизнуть от помешавшегося монаха-чернокнижника и бежать из Франции без оглядки.       - Ты здесь, со мной. О, это счастье!.. - архидьякон, кажется, только теперь начал осознавать, что его безумный, невозможный план увенчался успехом.       Упав на колени, священник приник к моим ладоням и начал покрывать их неистовыми влажными поцелуями       Эта сцена навеяла мысли о другой, разыгравшейся в комнате святой Марты и почти стёртой из памяти проведённой в темнице бесконечностью. Я вдруг вспомнила, что на суде говорили, будто капитан при смерти. При смерти, а не мёртв! О, лишь бы всё это оказалось ненапрасным!.. Поп, как лицо заинтересованное, наверняка осведомлён о дальнейшей судьбе де Шатопера.       - Скажите прежде, жив ли Феб? Оказался ли ваш удар смертельным? – отбирая у монаха пленённые ладошки, я пытливо заглянула ему в глаза.       При этих словах Клод мгновенно вскочил на ноги, отшатнувшись и гневно сверкнув очами.       - Как?! Даже теперь, бежав со мной, ты всё ещё думаешь об этом никчёмном мальчишке?! Он умер, я заколол его, слышишь!.. Забудь о нём, ты никогда его больше не увидишь. Он – в прошлом. О, девушка, сжалься над несчастным грешником! Можешь проклинать меня, только не вспоминай больше о глупом солдафоне!.. Иначе... я способен совершить что-то ужасное. И мне самому страшно от этого.       - Что ж, прекрасно. Договорились, больше ни слова о нём. И проклинать вас я, уж конечно, не собираюсь. Хотя бы потому, что это пустая трата времени: я ведь не ведьма, чего бы вы там себе не напридумывали, а значит проклятия мои не более чем пустой поток бранных слов. Мёртв... Я рада, - прикрыв глаза, я напряжённо думала, что хоть с этой стороны опасности больше ждать не приходится.       - Рада?.. - Фролло встряхнулся, передернув плечами, точно вылезший из воды чёрный пёс. Кажется, он окончательно уверился в моём помешательстве. – Но ты же... ты ведь... Ох, я уже ничего понимаю. Однако... если ты не любишь его больше, почему не можешь ответить мне?..       - Невозможно, - я покачала головой. – Вы вытащили меня из темницы, спасли. Но ведь по вашей милости я там и оказалась! Так что не надейтесь на мою благодарность или, тем паче, любовь.       - Любовь!.. – он вновь пал на колени, обхватив мои руки пылающими, шершавыми ладонями и умоляюще глядя снизу вверх. – Хорошо, я не прошу тебя о ней. Быть может, ты полюбишь меня со временем… А теперь – теперь я молю лишь о капле снисхождения. Ты не представляешь, как измотала меня эта борьба, эта неравная битва с запретной страстью!.. О, дитя, кроху сострадания для отчаявшегося, отверженного грешника...       В моей душе шевельнулось что-то вроде жалости. Это чувство прежде было знакомо мне только понаслышке: мир не проявил сочувствия ко мне, чему подтверждение – старые, загрубевшие шрамы на спине и всё ещё тревожащая по временам ступня. Поэтому я также не считала нужным быть снисходительной к незнакомцам, а тем более – к подобным знакомым. Однако в эту минуту я отчего-то поддалась слабости и впустила в своё сердце милосердие. Почему?.. Сложно сказать. Может, сердечные муки этого человека, готового убить из любви, были близки и мне. А может, всё дело в том, что он смотрел на меня так, как не смотрел никто и никогда в жизни.       Не выдержав этого боготворящего взора, от которого мне невольно стало неловко, я уставилась на болтавшийся под потолком скелет и осторожно опустила ладонь на облысевшую голову этого немолодого влюблённого, пылавшего, точно, безусый юноша. Осторожно поглаживая успокаивающими движениями его горячий затылок, я вспоминала, как точно так же ласкала меня Эсме, и даже в самые чёрные дни от невесомых прикосновений в душе воцарялся мир.       - Эсмеральда... - благоговейно выдохнул Клод, точно обращался к Пресвятой Деве, а не к уличной плясунье. Кажется, на этом его словарный запас подошёл к концу: он только пялился на меня, как мог бы смотреть, наверное, на своего сошедшего с небес бога. На миг мне показалось, что передо мной сидит огромный чёрный кот, который готов замурчать от удовольствия. – Эсмеральда... Я люблю тебя.       Священник смиренно опустил голову, смежив веки, будто в ожидании наказания за свои слова. Он точно боялся, что, произнесённые вслух, они рассеют очередной болезненный сон.       Не знаю, сколько мы просидели так, погружённый каждый в свои думы. Боюсь даже предположить, о чём грезил Фролло, но мои мысли витали во Дворе чудес, где, должно быть, давно уже мирно спит дорогая сестрёнка.       Некоторое время спустя затёкшая нога смущённо намекнула, что неплохо бы сменить позу. Я пошевелилась, а голодный желудок вдруг самым неделикатным образом заурчал, напомнив о своём существовании и выдёргивая монаха из оцепенения.       - Ты, верно, голодна?.. – кажется, архидьякон только теперь вспомнил, что привёл меня прямиком из тюрьмы. – И совсем продрогла! О, мерзкая, сырая дыра!.. Прости. Прости меня! Твоя близость лишает меня рассудка, девушка... Сейчас, верно, ничего уже не достать, но, кажется, я вижу рассветное зарево. Как только настанет утро, я принесу тебе поесть. А пока можешь вздремнуть. Здесь, правда, нет ничего, кроме тощего тюфяка да поеденного молью покрывала...       - Этого будет достаточно, спасибо, - потянувшись, я встала со скамьи и, скинув приготовленный священником для побега плащ, растянулась на расстеленном у очага суетящимся хозяином тюфяке.       Закутавшись в тонкое одеяло, с упоением ощутила исходящее от огня тепло. Только теперь я осознала, насколько устала и продрогла за проведённые в камере дни и ночи. Я ведь ни разу там нормально не спала: вечные сырость и холод лишали заключённого даже сна – этого единственного убежища обречённых, где можно спрятаться от ужаса мучительного ожидания. Уставшее сознание просто проваливалось по временам в чёрное небытие, неотличимое от царящего вокруг мрака. А короткие видения были сродни скорее болезненному мороку, нежели настоящим снам.       И вот теперь, согревшись, не терзаемая ожиданием мучительной гибели, я почти мгновенно провалилась в сон. Последнее, что я видела – тёмные глаза замершего в кресле монаха, не то лихорадочно блестевшие, не то просто отражавшие отсветы пляшущих огненных всполохов. Если бы я уже не балансировала на грани между сном и явью, этот хищный взгляд, несомненно, заставил бы меня вздрогнуть и покраснеть.       «Чего он высматривает?.. У меня же рубашка до щиколоток. Да ещё и покрывало сверху. Всё равно ничего интересного не…» - додумать мысль я уже не успела.