Меж днём и ночью

      Третья ночь пребывания Эсмеральды в подземельях башни Турнель была на исходе. Правда, сама девушка об этом не знала: для неё эти два дня и три ночи слились в один нескончаемый кошмар, поток кромешного, невозможного ужаса и боли.       Она помнила, как Феб, её дорогой Феб, её Солнце, Бог и господин отдал несчастную стражникам и приказал отвести во Дворец правосудия. Она вырывалась, кричала, умоляла – тщетно. Красавец-капитан даже не взглянул в её сторону: развернул коня и был таков. Как только он скрылся за ближайшим поворотом, цыганка обмякла в руках патрульных, и тем пришлось тащить бедняжку чуть ли не волоком.       Кажется, прежде чем кинуть девушку в сырую каменную конуру, ей задавали какие-то вопросы, но плясунья словно впала в оцепенение. Слова не достигали измученного разума, занятого одной-единственной мыслью: Феб разлюбил её. О, это, конечно, потому, что она исчезла так внезапно, не предупредив, не сказав на прощание ни слова!.. Что ж, и хорошо, что её приняли за бежавшую Агату и, верно, вздёрнут на рассвете: жить оказалось слишком больно. Прекрасный Феб никогда не простит её предательства, и поделом. Она не заслуживает его любви: поставила собственную безопасность выше их чувств. Как она могла?! Ох, поскорее бы уже казнь – чего им стоит устроить её в тот же день!       Эсмеральда механически пережёвывала куски чёрствого хлеба, что кидал ей, словно собаке, тюремщик; пила дурно пахнущую воду из тяжёлого кувшина; проваливалась иногда в чёрное, холодное забытьё, упав на охапку гнилой соломы. Временами из глаз её сами собой начинали струиться слёзы, стоило вспомнить нежные слова, какие говорил ей когда-то возлюбленный. Цыганка не утирала их: устроившись на жидкой подстилке, подтянув ноги к груди, дрожа всем телом от непрестанного холода, она скорбела о прошлом и оплакивала будущее. Молчаливые слёзы скатывались по бледным щекам, солёной болью выплёскивались из тёмных очей, но облегчения не приносили.       Вокруг царил такой мрак, что девушка порой не могла понять, смежены ли её веки: картинка совершенно не менялась, независимо от того, оставались ли глаза открытыми или закрытыми. И такая же беспросветная тьма окутала душу и разум Эсмеральды: она не могла думать ни о чём, кроме разлюбившего её Феба и предстоящей смерти, которую ждала с какой-то болезненной радостью, как ждут избавления.       К счастью для плясуньи, долго ждать не пришлось: на исходе третьей ночи к ней спустился священник и предложил покаяться в грехах и причаститься, ибо сегодня в полдень ей предстояло проститься с этим светом.       - Ах, наконец-то!.. Я насилу дождалась! – воскликнула несчастная; мёртвый взгляд её впервые за эти дни блеснул живой искрой.       - Подумайте же о вашей душе, милое дитя! – не унимался святой отец. – Вы крещёная?       - Увы, нет, - вздохнула плясунья. – Быть может, будь я католичкой, он бы… Впрочем, нет. Всё кончено, так или иначе. Для меня. И хорошо. Я рада. Но как же здесь холодно!.. Скажите, солнце ли нынче на улице или дождь?       - День ясный; небо чистое, будто сам Господь глядит сегодня на грешную Землю, - вздохнул немолодой священник; ему жаль было это милое дитя, но что он мог сделать?..       - Как это замечательно!.. Я успею погреться в последний раз в его лучах, прежде чем…       - Не хочешь ли ты креститься, прежде чем предстать перед Господом нашим, девушка?       - Креститься?.. Для чего же? Ведь в полдень я умру, вы сами сказали.       - Да, но ты умрёшь в лоне святой матери церкви, и душе твоей открыты будут Райские врата.       - Это хорошо?       - Это высшая цель и смысл жизни каждого разумного существа! – горячо подтвердил кюре.       - Ладно, пусть будет крещение, - согласилась Эсмеральда: ей было всё равно, лишь бы поскорее покинуть этот каменный мешок.       Ввиду особых обстоятельств обряд свершили без положенной подготовки, прямо в камере. Цыганка послушно выполнила всё, что от неё требовали, и надела под конец предложенный запасливым священником простой деревянный крест. После этого довольный служитель церкви посчитал свой долг исполненным – душа несчастной была спасена – и позволил страже забрать преступницу. Эсмеральду повезли на казнь.       Когда яркий солнечный свет ослепил юную плясунью, заледеневшее сердце её начало оттаивать. Она вспомнила Агату, Ферку, Тсеру, герцога, Пьера, весь их табор; ах, ведь и помимо Феба в мире оставалось ещё очень много людей, которые были ей дороги. И не только людей. Прелестная Джали, которую также приговорили к повешению, пыталась подняться на связанные ножки и жалобно блеяла, будучи не в силах дотянуться до вновь обретённой хозяйки.       Когда ближе к Соборной площади толпа любопытствующих начала сгущаться, бедняжка почувствовала себя совсем худо: в одной грубой рубахе на голое тело она ощущала себя беззащитной перед бросаемыми на неё взглядами. Прижав руки к груди, девушка прикусила губку, чтобы не расплакаться, и опустила взор, стараясь не видеть никого, кроме белой козочки.       На площади, перед Собором Парижской Богоматери, её грубо заставили спуститься с повозки и усадили на колени, со свечой в руке, напротив центрального портала, из распахнутых дверей которого доносилось унылое песнопение. Всё происходило как в тумане: мрачная процессия появилась из недр собора; они что-то пели. Потом какой-то мужчина зачитал монотонно текст покаяния; плясунья послушно повторила «Amen». Лысый человек с лихорадочно блестящим взором, возглавлявший процессию, направился к ней, что-то громко провозгласил – слова проскользнули мимо рассеянного сознания. Но вот он наклонился и начал поспешно шептать на ухо. Эсмеральда попыталась сосредоточиться. Джали громко заблеяла и ткнулась рожками в архидьякона Жозасского, ничуть не смутившись его высоким званием и суровым видом.       - …Ты меня понимаешь, Эсмеральда?! – вкрадчивый шёпот священника выдавал крайнюю степень нетерпеливого возбуждения.       - Что?.. – словно бы очнувшись, переспросила та; блуждающий, мутный взор её прояснился и остановился на лице монаха.       - Квазимодо, звонарь. Хромой горбун. Сейчас он появится здесь. Ничего не бойся и не мешай ему. Сестра ждёт тебя в соборе. Ты будешь жить.       С этими словами он вновь выпрямился, произнёс что-то на латыни и с бесстрастным лицом вернулся к процессии. Вскоре одного за другим величественное здание поглотило монахов: они растворились под его сводами, точно призраки, вернувшиеся с приходом рассвета в сумрачный склеп.       Цыганка всё ещё пыталась сообразить, что же имел в виду священник, когда помощник палача начал связывать ей руки. От его резких, размашистых движений широкая рубаха начала сползать с хрупких плеч, и плясунья инстинктивно склонила голову в жалкой попытке удержать подбородком грубую ткань. А в следующую секунду на мостовой рядом с тенью стражника возникла другая.              - Эсмеральда! – священник с перекошенным лицом ворвался в келью и замер передо мной.       Я вопросительно приподняла бровь, отложив в сторону весьма, кстати, недурной перевод «Илиады». Не знаю, что там с оригиналом, но французская версия оказалась вполне сносной, хотя мне приходилось задавать монаху множество уточняющих вопросов касательно древнегреческого эпоса.       - Они… они поймали кого-то. Вместо тебя. Какую-то невинную девушку!.. Ко мне только что приходил королевский прокурор Жак Шармолю. Завтра её казнят на Гревской площади! По моей вине погибнет ни в чём не повинная девица!..       Губы архидьякона дрогнули. Болезненная бледность расползлась по лицу; по телу пробежала судорожная дрожь.       - Он не простит меня! Безумец, что я натворил!.. Но как?! Кого они могли поймать, если ты сидишь здесь, в безопасности, в моей келье? Неужто существует на свете девушка, сравнимая с тобой, красавица?.. О, что же мне делать!..       Я опустила веки и медленно выдохнула. Такая девушка и впрямь есть, но только одна. Я, правда, надеялась, что она благополучно покинула Париж. Увы!       - Мы должны спасти её, - открыв глаза, твёрдо произнесла я. – Эта девушка – моя сестра.       - У тебя есть сестра? – удивлённо моргнул Клод и уставился на меня.       - Близняшка.       Фролло прошёлся по комнате; опустился в кресло и вновь одарил меня непонимающим взглядом:       - Близняшка. Так вот почему… Но, послушай, Эсмеральда…       - Я не Эсмеральда. Меня зовут Агата. Эсмеральда – в темнице. Если верить вашим словам, конечно.       - Погоди, девушка, я уже ничего не понимаю… Но ведь я всегда видел тебя одну!       - Мы не хотели, чтобы кто-то узнал наш секрет. Вы видели нас обеих. Только не вместе, а поочерёдно. Эсмеральда прекрасно танцует, я так не умею. Повезло, что в испанском сапоге побывала моя нога, а не её.       - Но, получается, ты ведь тоже выступала на Соборной площади, разве нет?       - Да, но я больше пела, чем танцевала. И фокусы с козой не показывала.       - А Пьер?..       - Эсмеральда взяла его в мужья, чтобы спасти от виселицы. Я была против. И воду звонарю тоже она подносила. Кстати, вы тогда именно Эсме пытались украсть. Ну, когда её спас этот никчёмный офицеришка…       - Так вот почему ты сказала тогда, что рада его смерти!.. Боже, девушка, я чуть рассудка не лишился, пытаясь понять тебя!       - Да. Эсмеральда втрескалась в него по уши, а ведь у него невеста есть! Если бы он разбил ей сердце, боюсь, она бы не оправилась от удара. Хорошо, что негодяй умер – поделом ему!..       - Но постой, - прервал монах. – Если в него была влюблена твоя сестра, как в качестве обвиняемой могла оказаться ты?.. В ту ночь в каморке грязной старухи с моста Сен-Мишель…       - Была я, - я закончила его мысль. – Мне нужно было разобраться, какие у этого де Шатопера планы на сестрёнку. Когда я поняла, что он и имени её запомнить не может, стало ясно, что тут дело гиблое.       - Да ведь ты едва не согрешила с этим солдафоном! – гневно вскричал Фролло, вскакивая и яростно сжимая кулаки – ночная сцена встала перед глазами, как живая.       - О, ладно! – я закатила глаза. – Я намеревалась сама убить его, просто выжидала подходящий момент. А тут так удачно вмешались вы. Теперь довольны?       - Хм, - сердито бросил мужчина и неохотно опустился обратно в кресло.       - Послушайте, вы должны спасти Эсмеральду! – волны животного ужаса накатывали при мысли о грозящей сестрёнке опасности, и я с трудом удерживалась на грани, не позволяя смятению и страху завладеть разумом и лишить меня возможности соображать. – Что же вы сидите?! Идите туда, предложите им денег, угрожайте. Я не знаю!.. Но делайте же что-нибудь, прошу вас!..       - Нет. Один раз стражники отдали мне тебя – повторно они на это не пойдут. Мы только вызовем ненужные подозрения.       - И что же, предлагаете мне сидеть здесь, сложа руки, и смотреть завтра, как мою сестру вздёрнут на Гревской площади?!       - Нет. Но прежде чем что-то предпринять, нужно хорошо подумать.       - Да что тут думать, надо спасти её! – паника неумолимо воздвигала бастионы в моём сознании и уверенно завладевала всем существом. – Помогите, прошу вас!.. Вы ведь можете помочь ей, как уже спасли меня!       - Эсм… Агата, я думаю. Мы не оставим твою сестру, слышишь?.. Но сейчас мне нужна минутка тишины. Лучше налей мне вина, девушка.       Трясущимися руками я взяла кувшин и, оставив на рукописи неаккуратное рубиновое пятно, наполнила деревянную кружку. Подала смотрящему на огонь монаху.       Тишина давила надгробной плитой. Перед глазами вставали картины мёртвых глаз дорогой сестрички, её кроткий, мягко упрекающий взгляд. Сердце совершило отчаянную попытку выскочить из груди, а противный, нарастающий звон в ушах взорвался вспыхнувшей перед глазами темнотой.       - Пожалуйста, спасите её, умоляю! – я упала перед попом на колени и позорно разрыдалась, опершись одной рукой о каменный пол, а второй утирая непрошеные слёзы. – Святой отец, я заклинаю вас, спасите мою сестру! После требуйте от меня, что хотите; возьмите мою жизнь в обмен на её! Вытащите Эсме из темницы и верните туда меня, но только скорее, молю вас!.. Она не должна умереть, не должна – она ведь ещё сущий ребёнок, понимаете?.. Клод, во имя всех богов, что же вы молчите?!       - Я ищу выход, - священник задумчиво поглядел на меня; опустил широкую ладонь на покорно склонившуюся головку и ласково провёл по чёрным волосам. – Нет, Агата, тебе не нужно возвращаться в тюрьму. Кажется, у меня есть идея получше. Собор Парижской Богоматери не только дом Божий. Это ещё и дом для тех, кто ищет защиты. Это убежище. Здесь ни тебя, ни твою сестру тронуть не посмеют.       - Да, но как Эсмеральда сумеет сюда попасть? Её ведь завтра казнят!       - Не раньше, чем она покается. Здесь, на Соборной площади. Остальное – моё дело.       - Но вы решительно обещаете мне, что сестрица останется жива и окажется в безопасности, ведь так?.. – подрагивающим от слёз голосом спросила я.       - Клянусь спасением души моей: завтра ты увидишься с ней, поговоришь и утешишь. И я не прошу в обмен жизни твоей, Агата. Однако…       - Да, - торопливо проговорила я, не позволяя попу докончить – мне не хотелось слышать роковых слов. – Да, согласна на всё. Только спасите её.       - И тогда завтра я могу рассчитывать?..       Единственное, на что у меня хватило сил – слабо кивнуть. Тошнотворный комок подкатил к горлу: пережитый страх дал знать о себе, а от предложения архидьякона противный озноб сотряс тело; кожа мгновенно покрылась липкой испариной.       - Ты слаба, дитя, - поднявшись, священник неожиданно легко подхватил меня на руки и уложил на тюфяк, заботливо укутав одеялом. – Отдохни. Завтра после полудня я принесу тебе весточку от сестры. А ночью проведу тебя к ней. Всё будет хорошо. Обещаю. Спи. А мне, кажется, нужно срочно разыскать своего приёмного сына.       С этими словами поп покинул келью. Тихо щёлкнул замок. Я ворочалась в постели, пока тьма не сменилась пробившимся в окошко предрассветным заревом, а после – ярким солнечным светом. Беспокойные мысли и растревоженные чувства мешали уснуть. Однако ранним утром Морфей всё же вспомнил о моём существовании и, пробормотав формальные извинения, взялся за работу. Я провалилась в глубокий, тяжёлый сон, наполненный сотнями тревожных, разрозненных видений.