Как приручить Большую Птицу

      Сфинкс       В Доме с событиями либо густо, либо пусто. Иной день умираешь от тоски, валяясь на кровати с закинутыми на спинку ногами, слушаешь гудение Толстого под похрипывающий магнитофон или очередную байку Табаки, и непонятно, правдива она или в этот раз всё-таки придумана от скуки. Приползающий время от времени в комнату вожак иногда изволит играть на гитаре, перебирая струны или стуча костлявыми пальцами по корпусу в такт нашим духовым. Горбач редко играет на флейте. С появлением в спальне девушек хриплые, прокуренные голоса разбавились нежными, тёплыми мотивами, несмотря на то, что Рыжая дымила ничуть не меньше.       А иногда как сейчас. Не так давно планировался концерт, но отменился из-за какой-то бюрократии. На прошлых выходных прошла выставка изобразительного искусства. Курильщик очень расстроился, когда я настойчиво посоветовал ему не выставлять «замечательно получившийся портрет Слепого». Такое лучше сразу сжигать или вообще не рисовать. Вожак потом весь день ходил как пришибленный, чесался и тёр раскрасневшиеся глаза.       Вместо портрета Курильщик решил выставить натюрморт, но и его я забраковал. Конечно, каждый в Доме знает: в любой комнате есть плитки, кофеварки или как минимум кипятильники, но не стоит этим тыкать в нос администрации и преподавателям. Получается как бы насмешка: «Они у нас есть! И что вы нам сделаете?!» — эта мысль отчего-то думается голосом Табаки, и я вздрагиваю, роняя с головы разомлевшую в лучах солнца Нанетту. Ворона что-то крякает и возмущённо щёлкает клювом, перебираясь на подоконник. Горе-художник всё-таки поучаствовал в выставке, но его абстракция «За пределами разума» естественно не заняла даже третьего места, уступив расписанному Дракону, «Голубым птицам» Слона и «Моим любимым учителям» — групповому портрету всего преподавательского состава авторства какого-то фазана.       В эти выходные намечается бал-маскарад в актовом зале. В полночь — с позволения администрации. Удручает необходимость присутствия на мероприятии воспитателей, однако есть подозрения, что это не особо помешает веселью. Возможно, нам даже сыграют что-нибудь из классики — скрипачи и пианисты, как выяснилось, в Доме всё-таки есть, — но наиболее вероятно, что это будут просто танцы. Диджей в этот раз Мартышка.       У нас ответственнее всех к подготовке относится Табаки. Сидит, обшивает красный камзол с фалдами пуговицами всех цветов и видов, в основном металлическими, от чего на балу наверняка будет светиться ярче диско-жара, отбрасывая зайчиков. Правда непонятно, с чего он решил так украсить именно его. Раньше Шакал визгливо ругался на Македонского, когда тот протягивал красную вещь, предлагая для повседневного ношения, осторожно сворачивал, прихлопывал и велел вернуть в шкаф.       Остальные если и собирались присутствовать на данном мероприятии, не планировали ничего серьёзнее обязательной маски и какого-нибудь украшения, чтобы соответствовать дресс-коду. Лэри выменял у Стервятника павлинье перо. Стоит теперь перед зеркалом, пытается придумать, куда его пристроить. И совершенно непонятно, что он смог предложить вожаку Третьей за такой драгоценный товар. В отличие от некоторых, Большая Птица не падок на сигареты, пластинки с рок музыкой, алкоголь и таблетки — всего хватает по своим интересам и потребностям, насколько мне известно.       Русалка попросила Спицу связать кошачьи уши и хвост из пушистых ниток для меня. Изделия получились очень приятными на ощупь, но, когда они уже были готовы, встал вопрос крепления ушей к голове. Пока так ничего и не решили. Лысина, к сожалению, располагает только к супер-клею.              Вопрос с ушами решился как-то сам собой, когда Русалка в очередной раз примеряла их к моей голове. В тот момент на мне была красная бандана, которую я отчего-то некоторое время не носил. Наверное, из-за пятна, которое поставил на неё не так давно Слепой. Русалка долго пыталась его отстирать, но, видимо, боевой запал окончательно иссяк. Элементы костюма решили крепить к складкам банданы на невидимки. В маске и рваных джинсах, майке, рубашке и бандане я походил на кота-пирата. Жаль, что мысль об этом пришла только в вечер маскарада, можно было бы придумать ещё что-то вроде сабли.       Я покосился на Табаки. Его серьёзный настрой оказался более заразительным, чем я мог предположить. Шакал любовался собой в зеркале и никак не мог от него отлипнуть уже не первый час.       — Ты сегодня затмишь собой даже млечный путь. Пожалей девчонок, — я рассмеялся, поправляя граблей сползающее ухо.       — Уже затмил. А тебе не помешали бы усы. Давай нарисую?       Лэри поддержал мою идею с банданой в том числе и тем, что надел свою. Свернул ее в тонкую полоску и повязал на голову, а в районе затылка воткнул перо. Получился вполне настоящий павлин или индеец. До первого дверного проёма.       Актовый зал встретил нас негромкими заунывными мелодиями — или Мартышка задерживался, или представителям администрации не понравился составленный им плей-лист. Стало даже как-то тоскливо от мысли, что весь вечер может играть что-то подобное играющему сейчас. Из взрослых обозревались Лоцман, Ральф, Гомер и Душенька, не исключено, что только пока. Табаки с улыбкой до ушей сразу же проехал в центр зала и стал кружиться, изображая, видимо, диско-шар. Лорд как-то нелестно высказался по этому поводу, но я не успел ничего расслышать — Русалка потянула танцевать. Её зелёные штаны клёш переливались в лучах отражённого Шакалом света. Настоящая русалка. А сверху всё та же плетёная жилетка.                                   Краем глаза Ральф заметил, что что-то не так. Ростом природа его не обделила, но где-то в поле зрения что-то двигалось над головами остальных. Мыльные пузыри переливались перламутром и летели по залу от группы Птиц. Слон — легко узнаваемый даже в костюме… ромашки — с довольной физиономией, насколько Ральф мог оценить это под маской, что было сил выдувал волшебные шарики через длинную трубку. И не только он. Странными оказались не сами пузыри. Было ожидаемо, что идеально, без нарушения планов вечер не пройдёт. Воспитатели готовились к появлению нетрезвых личностей. Но пузыри. Как Ральф заметил чуть позже, часть из них оказалась наполнена воздухом с дымом — мутноватым, белёсым или абсолютно белым. Рыжая, танцующая неподалёку от воспитателей, поймала такой на руку, чему была несказанно рада. Маленький шар пару секунд полежал на рукаве и лопнул, пощекотав её запястье каплями мыльной воды.       Ральф хотел обратить на это внимание остальных воспитателей, но понял, что ничем адекватным это не кончится, и один направился в сторону Третьей. Пузыри уже летали по всему актовому залу, когда воспитатель подошёл к сидящим в сторонке колясникам и Слону, развлекающимся надуванием.       — Добрый вечер! — Ангел поднял взгляд и улыбнулся, запуская в мужчину несколько шариков.       — Добрый. Кто тут курит и умудряется надувать пузыри дымом? — он осмотрелся. — И где Стервятник? — вожака уже не в первый раз не оказывалось рядом с птенцами. Все сидящие, кто мог, подняли обе руки.       — Это не мы, — чуть наклонив голову в сторону промычал Слон.       — Мы не знаем, где папа, — отозвался Бабочка, выглянув из-за Ангела. А вот это уже надувательство.       — Я здесь, — Стервятник медленно вышел из толпы и проковылял к птенцам, неуклюже падая на моментально освобождённый Слоном стул.       — Кто из вас, чертей, надувает пузыри дымом?       Большая Птица пожал плечами.       — Я отдал один надувательный набор Крысам. Может быть, они? — с огромными синяками под глазами, которые не скрывал даже его обычный боевой раскрас, сухими губами и общим болезненным видом он больше походил на бледную тень, чем на самого себя. Маска болталась над ухом, отчего-то не используемая по назначению.       — Зайди, пожалуйста, завтра ко мне. Есть серьёзный разговор.       Птица кивнул, но завтра в кабинете Ральфа так и не появился. Воспитатель дважды заходил в комнату, но вожака Третьей там не оказывалось, как и на уроках в понедельник.       Обнаружил Стервятника Ральф только вечером. Он шел по коридору второго этажа, когда услышал слишком громкую классическую музыку.       — Громче! — хрипел знакомый голос. Через открытые двери по коридору разносилось что-то очень эмоциональное. Как раз когда воспитатель подошёл к комнате Третьей и хотел сделать замечание, в дверях показалась вытянутая физия Коня.       — Здрасьте, — пришибленно улыбнулся и кивнул он, закрывая дверь.       Позже с другой стороны послышалось: «Откройте окно! Пусть ветер заберет нашу печаль!».                                   Там нет боли, там нет такой невыносимой тяжести. Ни тело, ни разум там не устают так, как здесь. Хочется уходить туда снова и снова. Уходить, убегать от жизни в Сером Доме. Там свежий ветер и огромное чистое небо. Там свобода.       Но Стервятник не мог. Он нес ответственность за стаю, за своих птенцов. Из-за ухудшения самочувствия его стало чаще выдёргивать, но беспокойство за невыполнение обязанностей тянуло тяжёлым грузом к земле. Он прыгал намного чаще, чем раньше, но мог провести там несколько часов, или дней, или даже месяцев по тому времени, а мог появиться там буквально на несколько секунд, моргнув здесь. Это выматывало ещё сильнее.       Чёрная топь захлестнула его сознание, и в одно мгновение Птица пришёл в себя, сев на кровати. Он находился в родном Гнездовище. Лианы, тени и спёртый влажный воздух. Немного покачиваясь на сквозняке, лампа под цветастым абажуром зеленила лица, повёрнутые на вожака с внимательным взглядом. Колено ныло, пробуждая желание бить кулаками всё что попадётся, кусаться или скрежетать зубами.       — Поставьте, кто-нибудь, Вивальди, — Стервятник провёл пятернёй по волосам, убирая их назад, и положил холодную когтистую лапу на лоб. — Весну.       Сидящий рядом Гупи убрал тазик с колен и подорвался к патефону — видавшему виды коричневому чемоданчику с интересным содержимым. Чертыхаясь, он открыл защёлки и поднял увесистую крышку. В тумбе под ним расположилось хранилище пластинок. На отдельной полке —неприкосновенная коллекция Вожака. Неприкосновенность не распространялась на подобные моменты.       Держась за голову, Большая Птица снова лёг на подушку, которая оказалась холодной и мокрой, как и простынь под ним, как и майка, и штаны. Стервятник вздохнул и прикрыл глаза. После некоторых мучений Гупи — казалось бы, давно пора научиться аккуратно пользоваться папиным проигрывателем — по комнате разлились негромкие, приятные, игривые, весенние мотивы.       Вот первые тёплые солнечные лучи коснулись слежавшихся за зиму сугробов. Запели вернувшиеся с юга птицы. Природа оживала. Появились проталины, подснежники, первая трава. По крепким стволам деревьев потёк сок — жизненная сила. Набухли почки. Подул приятный южный ветер.       Стервятник попытался расслабиться, прогоняя боль, заменяя её на ощущение текущего по телу древесного сока вместо крови. Постепенно боль передислоцировалась куда-то глубже в колено и перестала пульсировать, позволяя заснуть.              — Он идёт… — шёпот. Тихий множественный шёпот. Разносящийся вибрациями по стенам шёпот. Завывающий в трубах давно заложенных каминов шёпот. — Он идёт… идёт… прячьтесь…       Резко сев на кровати, Стервятник уставился перед собой немигающим взглядом. Холодный пот стекал по шее и спине, волосы мокрыми прядями прилипли к щекам. Кожу неприятно тянуло, а когтистые лапы крепко вцепились в одеяло. Птица не издал ни звука, разве что кровать скрипнула. Он просто смотрел вперёд и тяжело дышал, оставаясь на грани. Ещё чуть-чуть, и он начнёт задыхаться.       Где находится граница между реальностью и сном? Что хуже: не спать совсем или вскакивать каждую ночь от очередного кошмара? Как понять, спишь ты или нет, если кошмар творится наяву?       Сколько ночей Стервятник не спал нормально, сам он был уже не в силах сосчитать. Дурные сны мучили его, заставляя находиться на грани с реальностью. Всё чаще, засыпая, он ощущал тупую боль в голове, словно сознание билось о возведённую кем-то стену, пытаясь провалиться в мир грёз. Иногда он отчётливо видел всё перед собой, словно при свете лампочки через родной птичий плафон, хотя глаза его были закрыты. Тело не слушалось. Птица не мог почесать зудящий нос, не мог поправить сползшее одеяло и не мог вытащить из-под затылка оставленную в полудрёме на подушке книгу, находясь при этом в полном сознании. Сколько ночей он провёл в таком состоянии — он не знал.              Стервятник стоял перед дверью Ральфа. Надписи на стенах вокруг плыли, а свет по ту сторону, видимый через маленькое окошко, немного мерцал. И тяжело было определить, сон это или явь, в которой воспалённый мозг мог подкинуть абсолютно что угодно. Стервятник быстро скользнул взглядом по стенам, после вглядываясь несколько секунд в темноту по обе стороны от себя. Ральф уже не в первый раз просил его зайти к себе в кабинет, и Птица заходил. Только просьбу воспитателя выполнить раз за разом не удавалось.       Ещё одна попытка. Стервятник дёрнул дверь и сделал шаг внутрь. Всё на своих местах. Может быть, сегодня…? Дверь захлопнулась. Снова. Он слишком быстро заходит, постоянно забывает про ключ. Стоило Птице моргнуть, как вся мебель исчезла. Он остался в абсолютно пустой комнате. Который это уже раз? Кажется, четвёртый. Сначала кабинет как кабинет, а потом — серые стены и всепоглощающее чувство пустоты. Остекленелый взгляд пробежался по комнате. Зеркала. Клокочущее тревожное чувство подступило к горлу. В этот раз что-то новое. Обычно серые стены — бетонные или обклеенные обоями самого гнусно-тоскливого цвета, какой только может быть, теперь оказались покрыты прямоугольными отражающими пластинами. Мутными, грязными. Они появились небольшими, но постепенно расползались, заполняя собой всю площадь стен. Не только стен. Они словно жидкость стекли на пол, а затем поднялись и на потолок. От отражения нельзя было скрыться.       Холод пробежал по птичьей спине. Не от ужаса. Пока нет. Но от прикосновения к ледяной поверхности. Чувствуя, как подкашиваются ноги, Птица прислонился к одному из зеркал и медленно сполз на пол. Куда ни смотри — везде отражение. Из-за пелены смотрели два больших напуганных жёлтых глаза. Глаза Стервятника. Или нет? От этой мысли он снова стал задыхаться. Обхватил длинными холодными пальцами горло, но не в силах был отвести взгляд от отражения. Тот «Стервятник» продолжал сидеть и смотреть. Паника перенимала бразды правления над сознанием Птицы. Всё те же глаза смотрели на него со стены, те же волосы, кривой нос, тонкие губы, свитер и левайсы. Джинсы… у отражения не было ноги. Сердце пропустило удар, а от нехватки кислорода и, возможно, избытка нервного потрясения сознание поплыло. Воздух наполнился глубоким и вязким чувством одиночества. Никто не поможет, никто не придёт.       Стервятник отключился. Последнее, что он увидел — два жёлтых глаза в нескольких сантиметрах от себя.