Синдром Персефоны

      Семь вечера густо засинили французские окна в кабинете доктора Лектера, и сумеречный цвет выкрасил даже лёгкий газ оконного тюля. Не только тюля. Доктор Лектер знал: глаза Уилла Грэма, что снова сидел напротив в кресле, точно такого же апрельского цвета. Не видел, расстояние для этого между доктором и пациентом было выверенным и далёким, но знал, что если бы он видел глаза Уилла близко, они были бы синими.       Это была четвёртая их сессия. С перерывом между третьей и четвёртой в две недели. Перерыв должен был стать прекращением терапии и неким признанием Лектера в малодушии и дальнейшей неспособности взять под контроль поведение своего пациента. И своё. Но перерыв остался просто пропущенным сеансом. А пациент Уилл Грэм снова занял кресло напротив.       Синие сумерки затапливали кабинет. Свет настольной лампы не справлялся и хорошо освещал только рабочее место доктора Лектера. Но не опускающийся вечер.       Кроме «здравствуйте, доктор Лектер» и «здравствуй, Уилл, проходи» больше не сказали друг другу ни слова. И уже добрую четверть часа все четверо молча друг за другом наблюдали.       Наконец Лектер, посмотрев на часы, прервал молчание:       — Джек сказал, что ты начал ходить во сне. Это действительно так или это твоя новая уловка?       Уилл повёл головой, отвечая:       — Полагаю, что не стоит искать слишком сложные причины для объяснения моего лунатизма. Вы отказались наблюдать меня, решили передать под опеку другому специалисту, как только выберете подходящего. А, как понимаете, я никогда не оказывался без поддержки психолога. Не удивительно, что я занервничал. Ходить во сне, когда ты в таком стрессовом состоянии…       — Уверяю, тебе не пришлось бы долго ждать и оставаться без поддержки. Доктор Блум готова…       — Мне не нужны доктор Блум и твоё исчадие Гипнос, что с комфортом устроился в её теле, — прошипели Уилл и Персефона. — Мне нужен ты.       Лектер невольно заслушался страстью, проступившей в этом шипении, так что ответить не успел. И Уилл продолжил:       — Ты что, испугался меня? Поэтому решил прекратить терапию и избавиться от встреч?       — Не совсем так, — всё же произнёс Лектер. — Уилл, мы занимаем определённые позиции в мире людей и живём по правилам мира людей.       — Я заметил, — хмыкнул Уилл, подтягивая коленки к груди и устраиваясь удобнее. — Я заметил, что ты придерживаешься правил. Настолько, насколько этот принцип может служить ширмой, прячущей твой настоящий образ жизни.       Персефона Уилла Грэма замолчала, словно споткнувшись, понимая, что заговаривается от раздражения. Попыталась взять себя в руки и сказала уже более покладисто, предлагая лазейку:       — Уже меньше чем через год Уиллу Грэму будет восемнадцать. А обо всём, что будет происходить до этого, никто ничего не узнает.       Сумрак в кабинете был густым, но Ганнибал Лектер видел, как беспощадно улыбнулся Уилл из своего кресла. Он уже сталкивался с этой улыбкой. Закончив третью сессию, Уилл улыбнулся ему точь-в-точь. И когда, провожая и открывая дверь, Лектер обернулся, тот прижался всем телом, чуть поднимаясь на носках, чтобы уж точно достать поцелуем до губ. Лектер отклонился едва ли на дюйм, но это позволило ему выиграть время, чтобы не воспользоваться моментом и поводом. Уилл прижался ртом к его шее, над воротничком сорочки, одновременно выставляя ладони, чтобы удержаться ровно. Ухватился за плечи доктора и выдохнул от неожиданной промашки.       Персефона не знала, как лихо пришлось Гадесу в миг, когда горячее согласное дыхание Уилла прозвенело у самого уха, а поцелуй всё же случился, царапаясь о жёсткую щетину у шеи. Золотая амурная пыль, словно гончая, учуяв и услышав эти выдох и прикосновение, взвилась и сдетонировала, плеснув новой порцией нутряного огня в сердечный Флегетон Гадеса. Будь у Уилла возможность смотреть в лицо Лектера в тот момент, он бы увидел, как блистающие огненные волны, словно расплавленное золото, окрасили собою тёмную радужку его глаз. Но он не видел этого. Зато Уилл смог кое-что почувствовать. Ему хватило. Тогда. Не заставило отступиться насовсем, но несколько охолонуло. Лектер поднял руки, крепко взял прижимающиеся к своей груди запястья, стиснул и медленно, продолжая удерживать, сдвинул Уилла прочь. Хват на руках был таким сильным, что пришлось часто-часто задышать, сдерживая в себе стон. Всё закончилось почти тут же.       Лектер не смотрел на Уилла, опустил взгляд, молча сдвинулся в сторону, дав возможность выйти в давно открытую дверь. И Уилл ушёл.       Именно после этого Лектер отменил четвёртую сессию, решив привлечь к терапии доктора Алану Блум и позволяя себе выиграть хоть сколько-нибудь того самого времени, которое ещё не так давно принадлежало только ему. И которое теперь оттягивало на себя влечение к подростку. Гипнос Аланы Блум был коварен и мучителен, но действовал безотказно даже на настырных богов, не говоря уже о людях. Решение было удачным, но Гадес не успел. Спустя пропущенную сессию Джек Кроуфорд позвонил и сообщил, что Уилл выбрался ночью из дома, босиком, от Гарлем-Авеню до Долфин-Стрит, прошёл два квартала до спуска в подземку на станции Централ-Стейт и чуть не угодил под последний экспресс. Офицер полиции привёз его обратно.       К тому моменту, как трубка после разговора с Джеком была опущена, а четвёртая сессия всё же назначена, доктор Лектер уже понял, что заставило его изменить решение об отказе от терапии. Погибни Уилл на станции ночного метрополитена (и где бы то ни было ещё), вместе с ним погибнет его богиня. Мысль эта была отвратительной и болезненной. Потому что миф о Персефоне и Гадесе не открывал всей правды.       Теперь же, опознавая в сгущающейся тьме беспощадную улыбку Уилла, Гадес Ганнибала Лектера вдруг понял простейшее умозаключение, которое всегда, абсолютно всегда находило себе подтверждение. То, что должно произойти, происходит. Не только Деметра, Зевс, Гермес и прочие боги и богини искали потерявшуюся Персефону. Он сам перевернул Эреб и все доступные ему мифологичные и религиозные преисподние. Тщета поисков явила Гадесу его бессилие и беспомощность. Он не мог разразиться бурей и грозой, дав выход ярости и боли, как мог то сделать Зевс. Он не мог развязать чёрный шторм и выпустить из границ океан, топя и страша сушу, как мог бы то сделать Посейдон. Он был богом мёртвого царства. Поэтому он сделал то, что мог. Гадес пил воды Леты. Воды реки работали безотказно. Они отняли у Гадеса воспоминание о жизни. И он её забыл. Забыл ту жизнь, которую пообещала ему Персефона, как забывали её души, сошедшие в Эреб. Забыл всё, что было связано с жизнью, кроме того, что она существует в принципе. Купидон же, сама того не зная и не понимая, силой своего выстрела вытравила ядовитые воды Леты из сердца Гадеса. Он, выстрел, не только, влюбив заново, дал ему узнать Персефону, но и снёс плотину, запруживающую реку огня. И воды эти, полыхая день за днём, возвращали бога на уровень обычного смертного, словно вынужденного стоять в стремнине ревущей горной реки и пытающегося не утонуть в хлещущих в нём чувствах. Ему суждено было испытывать влюблённость. И это его настигло.       Лектер сложил сцепленные руки на колено, закрыл глаза, снова посмотрел на Уилла.       — Что с тобою было всё это время? Где ты… был?       — Это очень хороший вопрос, доктор Лектер, — Уилл поднял руку и растёр губы, — но я не знаю, где я был и что со мною было до того, как я получил тело и возможность снова влиять хотя бы на физический мир. Неплохое тело, кстати, не находите?       Лектер обошёл провокацию.       — Я думал, ты покинул меня, потому что быть царицей мрачного царства всё же показалось тебе пугающей перспективой. Я боялся, что твоё исчезновение — дело твоих же рук. Это разбило мне сердце.       — Ох, нет же… — Уилл опустил ноги с кресла и подался вперёд.       Он снова вспомнил, что пару недель тому, после неудавшегося поцелуя, оставил Лектера будучи не то чтобы не в духе. Его охватили не только чувства стыда и беспомощности, но и гнева. Кроме ярко выраженных и определяемых чувств Уилл изнывал от изводящего, долго сдерживаемого желания, подступавшего к самым ключицам и не дающего свободно дышать. Вся осмысленная жизнь Персефоны Уилла Грэма была сосредоточена на достижении определённой цели: соединиться со своим богом. Во всех мыслимых понятиях, будь то метафоричность союза цикла «жизнь-смерть» или физическая близость Уилла Грэма с доктором Ганнибалом Лектером.       Можно, можно было дать себе вспомнить, что та бесконечность, которую Персефона провела в ожидании, невероятно длиннее и страшнее нескольких недель, в течение которых она и Уилл подбирались к цели. Но именно эта бесконечность исчерпала чашу терпения.       Уилл быстрым шагом, торопясь, пересёк Плезант-Вью-Гардэнз и вывернул на Пратт-Стрит, уже зная, кому сейчас мало не покажется.       «Не может этого быть», — категорично сказала Фредерика, как только открыла дверь и увидела, кто стоит на пороге и звонит в дверь.       «Нам надо поговорить», — без «привет, как дела» взял быка за рога Уилл.       «Прости, сейчас не могу. Я занята, срочно лежу на диване», — Фредерика сложила губы в очень приторной улыбке и попыталась закрыть дверь.       «Нам надо поговорить. Сейчас», — Уилл выбросил руку, схватил Купидона Фредерики Лаундс за локоть и выволок на крыльцо.       «Чего тебе ещё от меня надо?» — зашипела та, отнимая локоть, но сдавшись.       «Твоя стрела не работает».       «Да ну нахуй, Уилл. Быть такого не может. Всегда работала. Кого ни подстрели. Люди еблись с людьми, боги еблись с людьми, львы еблись с орлами, орлы с лошадьми…»       «Орлы с лошадьми?!» — шёпотом возмутился Уилл.       «Пегасы, Уилл, прекрасные пегасы получаются после такого, между прочим. И охрененные грифоны. Таковы стрелы Купидона».       «Что за безвкусица», — сморщил нос Уилл.       «Говорю как есть».       «Значит, с тобою такое впервые. Прими мои…»       «Стой, — Фредерика подняла ладонь, прерывая, вынула из кармана джинсов смятую упаковку «Лаки страйк» и зажигалку, прикурила. — Как именно моя стрела не работает?»       Уилл молчал, обдумывая, как подать ситуацию.       «Доктор Лектер держит себя в руках».       «Ах, — Фредерика прикрыла пальцами с зажатой в тех сигаретой рот, — ну, это на него похоже. Дай мне немного больше, Уилл».       Уилл отнял у неё сигарету и глубоко затянулся.       «Сразу верится, что ты из приюта, — меланхолично отметила Фредерика и достала для себя новую. — Только не налегай на них сильно. Типа ребёнок и курение…»       «Ты бы знала, каким древним я чувствую себя внутри», — огрызнулся Уилл.       «Хочешь сравнить? — Фредерика подняла обе брови. — Так что там с моими бракованными стрелами, которые ничерта не бракованные?»       «Я хотел поцеловать доктора Лектера, но он просто сдвинул меня, словно я… изваяние», — Уилл согнул руку в локте и показал яркий, окольцовывающий синяк вокруг запястья.       Фредерика склонилась ближе, разглядывая.       Уилл показал и второе запястье.       Фредерика пожевала губами и закрыла глаза на глубоком вдохе.       «Может, выстрелишь в него ещё раз?» — Уилл поискал, куда выбросить докуренную сигарету.       «Попридержи коней, ковбой. Хочешь, чтобы он таки поотворачивал и мне, и тебе башку? Мне за попытку номер два, а тебе в припадке страсти? Детка, он же, мать его, владыка мира мёртвых. Слушай, я в душе не ведаю, как он понимает слово «любовь». Он, может, вообще съесть тебя решит?»       Уилл выразительно двинул головой, поджав губы.       «Это я к слову. Короче, как ты помнишь из примеров, я хоть приблизительно, но знаю, как ведут себя все влюблённые. Но Гадес… Есть легенда, что, типа когда-то он был влюблён в Персефону, но там, походу, не задалось с самого начала. Невеста дала дёру, а куда, никто не знает. Даже Гелиос ничего не видела. Такие дела».       Фредерика тоже докурила и зашвырнула окурок аккурат меж прутьев сточной решётки.       «Послушай. Вот забава. Прямо-таки гримасы бытия. Деметра Бэллы Кроуфорд утешилась новым материнством, а её приёмыш тоже норовит взобраться к Гадесу на коленки. Анекдот. Есть, конечно, разница. Персефону, говорят, принуждали, а ты по собственному желанию. Что с тобою не так?»       Уилл сделал глазами «невероятно и удивительно» и вернулся к вопросу:       «Так как мне починить твою стрелу, Фредди?»       «Ох, ничего же и не сломано. Ты, главное, не напирай. Побереги себя. Расслабься. Дай ему к тебе присмотреться. Шаришь?»       «Я только и делаю, что верчу собою во все стороны».       «Говорю тебе, расслабься. Это, я обещала матери, что мы будем смотреть второй сезон «Аббатства Даунтон» вместе. Если я ещё проторчу тут с тобою хотя бы минуту, она сорвётся и начнёт без меня», — Фредерика, видя проблему решённой, запросилась в дом.       «Значит, расслабиться», — напомнил себе Уилл и решил попустить.       — Это было ничем. Я был в ничто и нигде. Бессмысленно и мучительно долго. И что дало мне возможность выбраться в мир смертных, я не знаю. Но я знаю, что отец узнал меня, как только увидел Уилла. И Бэлла узнала. Потому что они любили меня. Всегда и до сих пор. Но ты, почему ты меня не узнал? О каком разбитом сердце ты можешь говорить?       Лектер тоже изменил положение тела, положил локти на колени и повторил движение Уилла навстречу:       — Подозревать о том, что у тебя соперник и твоя невеста предпочла попросту с ним исчезнуть, тоже было мучительно.       — Для твоей гордыни, — подсказал Уилл.       Сумрачные тени скрывали лицо Лектера, но глаза его мерцали особой острой, свойственной ему тьмой.       — И для неё.       — А сам я? Потеря именно меня имела хоть какое-то значение?       Лектер поднялся и пошёл навстречу: медленно, словно позволяя себе на протяжении пятнадцати футов обдумать и взвесить всё дальнейшее. Он остановился так близко, что коснулся носками туфель мальчишеских «конверсов». Сам же Уилл под впечатлением от приближения почти лёг, прижимаясь к спинке кресла.       Лектер склонился, одной рукой опираясь у плеча Уилла, вторую же раскрыл в ладони у того перед глазами.       Уилл увидел семя, неровное и острое, лежащее в руке.       — Что это?       — То, что я так и не смог подарить тебе, потому что ты исчез.       Уилл подцепил пальцами острое семя, и то скатилось уже в его ладонь. Почти мгновенно тысячелетиями дремавшая жизнь, заключённая в семени, открыла глаза и зазмеилась зелёными, нежными ещё, плетями меж пальцев. На глазах плети и листья грубели и наливались потусторонней сияющей теменью, за которой вслед проснулся и открыл глаза бутон: тёмно-синий и яркий, словно тот апрельский сумрак, в котором сейчас тонули все четверо. Бутон светился, будто звезда во мраке, раскидывая трассирующие лучи тычинок и лепестков. И Уилл увидел, что при общей нестабильности сияния всего венчика центр цветка тёмен и пугающ. Но не успел он восхититься им, как венчик увял и упал к нему на колени. И тут же возрождающая сила выбросила новую звезду бутона, раскрывающуюся в руках Уилла.       — Он всё ещё у тебя?       — Я просил Гею вырастить особенный подарок для тебя, Уилл. Это пассифлора. Я хотел, чтобы в Эребе ты увидел не только тлен и бледные, набившие всем оскомину асфодели. Я хотел, чтобы ты был окружён моей любовью.       — Страстоцвет, — выдохнул Уилл, — цветы похожи на…       — Твои глаза. Я видел и вижу их такими же. Словно расцветающие во тьме звёзды.       — Но всё же. Почему?       — Воды Леты.       — Прости меня, Ганнибал, — Уилл наконец-то смог отвести взгляд от цветка и поднял лицо вверх.       — Просить прощения должен не ты, как я понимаю, — нехорошо ответил Гадес Ганнибала Лектера.       — Ты знаешь, кто должен просить прощения?       — Всегда лучше быть уверенным. А пока что: хочешь увидеть мрачное царство? — Лектер снова протянул ладонь.       Уилл ухватился, соглашаясь. Почувствовал, как его обняли, беря в кольцо рукой и вынимая из кресла. Расслабленно прижался, снова укладываясь лицом Лектеру в шею и услышал над самым ухом:       — Иди ко мне.