Синдром Персефоны

      Он успел разобраться с матрицами ко времени, как смартфон ожил и показал неопределившийся номер.       — Да? — спросил Уилл.       — Эй, детка, что сейчас было…       — Фредди, — понял Уилл. Значит, свой номер он ей всё же успел оставить, хотя такого не помнил.       — Конечно это я. Кто ещё тебе может звонить? Или ты завёл дружка на стороне?       — Что сейчас было? — улыбнулся Уилл.       — Ну, не сейчас, а около полудня. Но оторваться я смогла только теперь и сразу же позвонила тебе. Короче, это ваше смертоносное недружелюбное мудло…       — Его зовут Танатос.       — Этот ваш Танатос двинулся.       — Фредди, — Уилл встал и пошёл к окну, выглянул на улицу.       — Я серьёзно тебе говорю. Заявился в бордель, где работает Гелиос, и сжёг её постоянного клиента.       Уилл не смог ответить, потому что даже забыл, как дышать. Когда вспомнил, вымолвил:       — Как сжёг?       — Как там у вас водится, полагаю: синим пламенем преисподней. Хотя склоняюсь к тому, что это всё же были спички и газолин. Бедный доктор Чилтон, как он пылал. Всё равно что твой олимпийский факел.       — Доктор Фредерик Чилтон? — не поверил Уилл.       — Да, ты же должен его знать. Они с твоим папочкой коллеги.       — Ганнибал мне не папочка, — развернулся от окна Уилл и дошёл обратно до стола, принявшись собирать тетради и карандаши.       Фредерика, захваченная впечатлениями, спорить не стала, а продолжила:       — У тебя есть предположения, что дало Танатосу в голову?       «Чувство ревности», — сказал сам себе Уилл, но вслух не признался.       — Ты молчишь, — притаилась Фредерика на том конце трубки. — Ты молчишь, значит, ты знаешь, в чём дело.       — Я не знаю, — закатил глаза Уилл.       — Я это слышу, — оборвала его Фредерика.       — Слышишь, как я закатываю глаза на расстоянии?       — Ничего сложного. Говори мне.       — Я, похоже, вырастил ему живое сердце, — нехотя и опасаясь, признался Уилл.       — Ты шутишь, — Фредерика притихла.       — Я не уверен.       — Что значит ты «вырастил ему сердце»? Слой за слоем как на чёртовом принтере в лаборатории?       — Нет. Своим намерением.       — Детка, но зачем?       — Я подумал, он должен испытать это: чувства и всё, что с теми связано. Чувствовать здорово.       — Уилл, это юношеский максимализм, а ты дал маху. Нет, это невероятно, что ты так можешь. Типа твоя Персефона и её божественная способность наделять импульсом жизни что только ей в голову взбредёт. Но, послушай, я же ещё не закончила. Не всё тебе рассказала.       — Что ещё? И, вообще, ты сама что делала на Сауз-Президент-Стрит? — подобрался Уилл.       Фредерика барашково примолкла.       — Фредди, — настаивал Уилл.       — Ох, ну я просто кое о чём умолчала. Короче, это бывают не только кошки и старые девы. Иногда…       — Фредди, — пристыдил её Уилл, снова доходя до окна и снова осматривая улицу.       Фредерика заклокотала в выдохе, но пошла на уступку.       — Чаще чем иногда. Я заставляю клиентов влюбляться в шлюх. Это… Весело?       — Это подло.       — Ну пусть так. Уилл, вернёмся к нашим баранам. Не только доктор Чилтон пострадал. Вместе с ним к хуям сгорел весь бордель. Три пожарные машины, три бригады из десяти пожарных, четыре объятых пламенем этажа, — медленно произносила Фредерика, стараясь оставаться точной. — Боюсь, что когда твой папочка узнает…       — Он мне не папочка, — раздражённо ответил Уилл, развернувшись в очередной раз, и увидел Лектера, что, похоже, уже некоторое время стоял в дверях и слушал его разговор. — Фредди, мне пора.       Уилл положил трубку и убрал смартфон в джинсы.       — Полагаю, ты уже догадываешься, о чём я хочу тебя спросить? — сказал Лектер.

***

      Флегетон был рекой мрачного царства. Так он звался. Но от реки в том были всего лишь определение и поточность. Он вилял в русле, низвергался водопадом и далее вился на тёмном плато, словно южноамериканская Амазонка. Низкие берега расплывались в горячем дрожащем воздухе, а плеск волн был не чем иным, как треском кострового пламени, что в масштабах бесконечных речных миль и водопада превращался в гул лесного пожара.       Уилл видел русло реки далеко под ногами, потому что Лектер привёл его на вершину чёрного утёса. Водопад гудел слева, сбрасывая вниз куботонны огня, где те разбивались в искры, имитирующие пар брызг водяных у водопадов земных. Открывшееся Уиллу величие можно было смело звать психоделичным, потому что в струях жидкого огня хорошо просматривались сгорающие в бесконечном наказании души.       «Кровные убийцы», — подтвердил Лектер, стоя чуть позади замершего Уилла.       Сельва Флегетона переливалась озёрами жидкого огня, чёрными и обсидиановыми зеркалами, дрожащими далеко под утёсом, и золотыми шнурами и лентами. И они тоже, само собою, были полны сгорающих душ.       Нужно ли было говорить, что от раскинувшейся у ног Уилла стихии захватывало дух и кружило голову. Он обернулся через плечо, чтобы выяснить, кружится ли та у Лектера. Но остался в неясности, поскольку тот, уверенно и вольготно стоя, опустил руки в карманы брюк и бесстрастно глядел мимо, уйдя залитым чернотой взглядом в сельву. Свет, что испускал Флегетон, был таким ярким, что Эреб был освещён на мили вокруг: скалистый и безжизненный. И этот же свет обливал скульптурные острые скулы, шею и видные из-под рубашки ключицы Лектера.       Пришлось Уиллу подходить и становиться под бок, на что его сразу обняли рукою.       «Вино? Ты берёшь с собою вино?» — спросил Уилл часом ранее, когда Лектер укладывал корзину.       «Полагаю, ты не был столь опрометчив, дав зарок завязать с алкоголем после вчерашнего?» — сыронизировал тот.       «Нет. Честно говоря, я даже не думал: завязывать или продолжать. Выпустил это из внимания. Но ты берёшь два бокала».       «Два. Поскольку уж я-то точно был опрометчив».       Уилл выразительно двинул бровью, желая ясности.       «Я совершенно выпустил из внимания факт, что ты очень юн. И что многие стороны жизни, как приятные, так и нет, тебе не знакомы. А юность на то и дана, чтобы их познавать. И если ей запрещать, она всё равно своё возьмёт, вот только проявится это рецидивом. Как в твоём случае проявилось грянувшей в порту попойкой».       «То есть ты меня не винишь?»       «В твоём естественном желании жить и пробовать новое? Нет. Я злился по другой причине. И ты о ней знаешь. А бокалов я беру два. Лучше уж ты будешь расслабляться со мною, чем рисковать репутацией и жизнью в компании Купидона».       «Спасибо», — выдохнул Уилл. Он чуть было не прибавил «папочка», но вовремя вспомнил, что это слово, как и многие другие, подхватил от Фредерики. И промолчал.       Оба дошли до раскинутого пледа.       Яблочко-Уинстон лежал чуть в стороне, положив морды на лапы.       — Уилл, как зовут среднюю голову? — спросил Лектер.       — Бакстер, — улыбнулся Уилл.       Собачья морда, услышав имя, вскинулась и навострила уши. Но поскольку более ничего не последовало, легла обратно, равнодушно и сонно смежив голубые очи.       После того как застал Уилла во время интереснейшего разговора с Фредерикой Лаундс, Лектер, как бы ни хотелось, не стал поднимать обсуждение всех вопросов, что у него появились. А предложил оставить их выяснение на время пикника у Флегетона. Уилл, чувствуя себя не в своей тарелке, молча кивнул. Но сейчас, получив в руку бокал с чёрным от света пламени вином, понял, что час расплаты пробил.       — Вернувшись с приёмов, я думал удивить тебя новостью о помешательстве Танатоса, — начал Лектер, — но, милый, ты удивил меня первым. Что значит ты «вырастил ему сердце»?       Уилл чуть не поперхнулся, когда Лектер слово в слово повторил вопрос Фредерики. Но просто опустил вино в руке и задержал дыхание, чтобы прекратить першение в горле.       — Думаю, то и значит. Я смог наделить Смерть живым сердцем. Не знаю, живое ли оно до конца и бьётся ли, но он, как мне сказала Фредерика, теперь чувствует.       — Ты даже не представляешь как, Уилл. Танатос оказался очень страстной натурой: ревнивым, порывистым, чистосердечным и требовательным.       — Гелиос пострадала?       — Разве что только её чувство независимости.       Уилл слушал, замерев. И, поняв его любопытство, не уступающее чувству вины, Лектер объяснил:       — Видишь ли, она была вынуждена пойти на уступки и принять руку и сердце Смерти. В противном же случае тот пообещал найти в городе всех, кто бывал у Гелиос на Сауз-Президент-Стрит, до одного и сжечь.       — Как доктора Чилтона.       Лектер кивнул:       — А после той демонстрации, что случилась на глазах у целого квартала, сомневаться в серьёзности намерений Танатоса у Солнца не осталось возможности.       — Она отказалась от жизни, что ей нравилась, чтобы спасти десяток-другой человек, которых, может быть, даже не помнит?       Лектер искренне улыбнулся:       — Уилл, ты не чувствуешь масштабов. Сотни человек. Многие сотни человек.       — Боже, — прошептал Уилл и хватил бокал до дна, — господи всемогущий боже… А девушки? Девушки в борделе?       — Не переживай. Пока доктор Чилтон пылающим факелом метался по этажу, приняв удар на себя, всех девушек вывели или те выбрались сами, как и посетители.       — Ну хоть так, — Уилл протянул бокал.       Лектер тот наполнил.       — Смогу ли я смотреть тени бедного доктора Чилтона в глаза, когда Джимми приведёт её в Эреб?       — В этом нет необходимости. Реки и Харон знают своё дело. Душа его успокоится. Я хочу, чтобы ты понял кое-что. Гипнос, Харон, ламии, церберы и прочие порождения ночи бессердечны не просто так. Методично исполнять своё предназначение, жестокое предназначение, обладая эмоциями и чувствами, невозможно. И Танатос был рождён ночью и мраком именно таким железносердым, потому что только так мог справиться с работой жнеца. Сейчас, боюсь, он с этим не совладает.       — Прости. Прости. Но Яблочко-Бакстер-Уинстон и другие церберы способны чувствовать.       — Это не совсем то. Их так называемые тобою чувства — стихийный эмпатический отклик, рудиментарная собачья потребность в хозяине. Но вернёмся к твоей эволюционирующей способности создавать. Живое сердце в не предусмотренном для такого Танатосе — это гораздо серьёзнее, чем выпустить из семени пассифлору.       — Я не знал, что у меня получится. Я не был уверен.       — Ты захотел, чтобы у него было сердце.       — Я захотел, чтобы он почувствовал любовь. И да, выходит, вырастил Танатосу сердце.       Лектер долго, очень долго и темно посмотрел на Уилла.       — Что?       — Как думаешь, ты сможешь создать нечто более сложное?       — Если и смогу, то не буду. Это может быть опасным. Я уже достаточно натворил.       — А твоя богиня?       Уилл потрясённо замолчал, чувствуя, что Персефона странно затаилась. И чувствуя, что если она вдруг решит, что сможет, он проиграет какой-то, пока не ясной ему до конца, интриге. Потому что Гадес Ганнибала Лектера смотрел на него с любопытством учёного и звериной жадностью, с азартом.       — Я не хочу ничего создавать, — отрезал Уилл, глядя с вызовом.       — Всё в порядке, — дрогнул уголком рта Лектер. — Иди-ка ко мне.       — Нет.       — Нет?       — Нет. Потому что и у меня есть вопросы.       Лектер, раз уж вышла заминка, снова выпил.       — Что всё-таки с тобою было в последние дни?       — Это несущественно.       — Ты эгоистичен, — мотанул головою Уилл, сокрушаясь.       Лектер вдруг чуть не зарычал. Уилл мог бы поклясться, что в гуле лесного пожарища, к которому он уже успел пообвыкнуться, услышал горловой рык берущего себя в руки Гадеса. Но, в конце концов, взявшего.       — Уилл, я проявил малодушие. Я боялся испугать тебя ещё больше, чем за ужином на Пратт-Стрит. Я решил дать тебе времени.       Уилл уже открыл рот, чтобы возразить. И возражать, возражать далее, но уязвлённый Лектер рыкнул уже всерьёз:       — Иди ко мне. Сейчас же.       — Я всё ещё не закончил, Ганнибал, — заупрямился Уилл, поняв, что если немедленно не выяснит, что его волнует, минутой позже вообще ничего выяснить способен не будет.       Лектер посмотрел так, что Уилл почёл за лучшее совместить оба намерения. Взялся за ворот свитшота и, сволакивая через голову, спросил:       — Так что с Герой Кейд Прурнел? Ты оставил её в парадоксе?       Лектер, благосклонно отнесясь к понятливости Уилла, тоже взялся за сорочку, освобождаясь от пуговиц, и ответил:       — Арес Беверли Катц просил меня оставить мать в живых. Признаться, я думал убить Кейд Прурнел, прежде чем избавиться от неё насовсем, но… — Лектер раздёрнул ремень и молнию в чиносах, — поскольку офицер Катц своим вмешательством существенно увеличила вероятность твоего выживания при нападении Тифона, я не смог игнорировать её просьбу.       Уилл выкрутился из джинсов и, упираясь носками в пятки, одним за другим, скинул кеды:       — Но ты же всё равно загнал Геру в парадокс?       — Да, — Лектер поднялся голым в рост над Уиллом. — Если бы я положил Геру в парадокс уже мёртвой, так она бы там такой и осталась. Навсегда. Но следуя просьбе Ареса, я сохранил ей жизнь. Так что, по истечении какого-то времени она, умерев уже в парадоксе, снова родится здесь, выбрав себе для воплощения какого-нибудь ребёнка. Как сделал ты.       — Как скоро? — Уилл подошёл и прижался всем телом.       — Персефона продержалась не одну тысячу лет. Рассчитывай нашу временную передышку, отталкиваясь от этого, — Лектер, предполагая, не стал терять времени и нетерпеливо огладил Уилла с плечей до задницы, прижал, пустил руки обратно.       — Несколько тысяч лет, — выдохнул тот, запрокидываясь головой под тёплыми губами, что сминали ему шею, — они казались мне бесконечными.       — И мне, — согласился Лектер, снова возвращаясь ладонями вниз, на этот раз совершенно бесцеремонно намечая дальнейшее, — но следующие пролетят во мгновение ока, потому что ты будешь со мною и моим. Прекрасное кажется таким кратковременным.       Уилл глупо и радостно хихикнул, всецело соглашаясь с перспективами, и оказался уложенным вниз, раскинув руки и ноги.       Лектер встал между его коленей тесно и так, чтобы свести те вместе было невозможно, и дотянулся до борта корзинки для пикника. Запустив под крышку руку, пошарил, вынул тюбик с лубрикантом.       Уилл хотел прокомментировать его дальновидность, а для пущей информативности и глаза закатить, но сдержался. Потому что разве же намерение Лектера не совпадало с намерением уже его самого как можно чаще заниматься сексом? Ещё как совпадало. Но глаза всё равно пришлось закатить, потому что это осталось единственным возможным, после того как его бог взялся за него обеими руками.       Уилл закрыл ладонями лицо, прогибаясь в бёдрах вверх. Ладони ушли в волосы, где свернулись пальцами и запутались, словно попавшие в виноградные силки белые птицы. А бёдра поднимались выше, не способные выбраться из-под диктата имеющих Уилла рук, пока не улеглись Лектеру на колени, чем спровоцировали того пустить в дело заждавшийся член.       Волны Флегетона придавали фарфоровой коже Уилла удивительный оттенок розовой кожи Эос, оставляя утренний сумрак во впадинах подмышек, у пупка и паха. Лектер снова попался в хватку ощущению разъединения, когда совершенно противоположные по своей природе инстинкты его сущностей оказались сосредоточенны на одном единственном. На Уилле Грэме. Этический контролёр Ганнибала Лектера оказался очарован до прострации игрой света и тени на теле Уилла, снова и снова обегая взглядом запрокинувшиеся розовые шею, подбородок и грудь с напряжёнными сосками, которые Ганнибал, склоняясь, мокро зализывал и ощутимо прикусывал если не их самих, то кожу вокруг точно. Совершенная и чёткая линия запрокинутых локтей вместе с проступающими, словно из моря, волнами розовых рёбер; розовые же, с золотящимися в свете огня волосками, бёдра, которые Ганнибал крепко удерживал над своими, чтобы сохранить выбранный угол проникновения — всё это оставляло его в состоянии эстетического открытия. И в то же время, пока он любовался Уиллом, другая его сторона, озабоченная только плотским, подчиняющим и сладострастным, хотела всю эту раскрывшуюся перед ним в свете и тепле Флегетона красоту сгрести в ком, смять, зажать до удушья и заебать, вполне ожидаемо добившись криков, хрипов и, самое меньшее, двух оргазмов. Таких, от которых Уилл пускал в ход зубы и проснувшиеся когти. И чем свободнее и легче, преодолев узость и первоначальные спазмы, расхаживался внутри Уилла член Лектера, тем дальше отступала эстетика, как то, что становилось совершенно бесполезным на фоне разворачивающегося абъюза.       Лектер склонился, прошёлся по рёбрам Уилла языком, процарапал зубами, несильно, словно дав ему возможность приготовиться и попрощаться с относительной тишиной, в которой фоном гудело волновое пламя и жили глубокие вдохи и выдохи с оттенком упущенного и вовремя не расслышанного стона. Губами скользнул по заласканной рукою розовой головке члена Уилла. Выпустил тот, чтобы окончательно и крепко охватить Уилла руками вкруг талии, обнимая намертво, и дёрнуть к себе.       Уилл споткнулся на вдохе, пальцами вцепившись в волосы Лектера, прижал его голову к себе, попадая под дождь острых поцелуев по груди и плечам. И снова добравшихся до шеи.       — Ганнибал, боже, сделай так, — выдохнул он, чувствуя, как одна ладонь ложится ему под спину и зажимает шею снизу.       И Ганнибал сделал. Стиснутый коленями и щиколотками за спиной и локтями Уилла вкруг шеи, дававшими понять, что никто его теперь просто так не выпустит, сам с силой жмущий к себе, чтобы Уиллу ни в коем случае не получилось сдвинуться чуть дальше и чего-то не дополучить, Лектер выбрал такой разносящий и мощный темп, что за криками Уилла совершенно стих гул реки. Всё, что осталось — это голос: лепечущий, обрывающий слова и его имя, сливающий десятки «да» в одно долгое и подстёгивающее и выжигающий дыханием непотребное, но такое верное в контексте происходящего «блядь».       Ганнибал и сам не молчал. Гонка и выдаваемый напор заставили его рычать даже в поцелуях, на пиках в рыке заходиться, справляться и снова спускать себя с цепи, пока не стало понятным, что «самое меньшее» выполнено как и Уиллом, так и им самим.