Renuncia

\\\       3 года спустя… Ендже уже привык видеть перед собой решетки, дежурных полицейских, что-то записывающих на бумагах и принимающих жалобы пострадавших. Эта беготня стала настолько знакомой, что даже тянет выблевать свой обед, но не куда. За решеткой, кроме маленькой лавочки ничего нет. Ендже пялится на потолок и понимает насколько сильно заебался и насколько сильно он хочет уйти, спрятаться, сбежать. В последнее время это желание настолько пересиливает обещание данное Дэхену три года назад, что хочется нарушить его и уехать в закат. Ендже прикрывает глаза и мечтает, как отправиться в путешествие, будет посещать один город за другим, поедет на поиски своих друзей, а когда найдет, выскажет им все, что о них думает. Ендже зол. Парни уехали и ни разу не позвонили, ни разу не дали о себе знать. Ендже ждал, каждый день сидел на телефоне, вздрагивал от каждого звонка, от каждого сообщения, но каждый раз звонили ни те, писали ни те. В последнее время все кажется не тем. Все что его окружает, словно не родное, чужое, незнакомое. Его ничто не радует, а бесконечные ссоры с Енгуком только подливают масло в огонь, заставляя костер под название «Свалить к херам» разгораться сильнее. Ему уже невыносимо находится в этом городе, где все настолько осточертело, что предложи кто-нибудь сейчас бросить все и уехать он бы с удовольствием согласился. И он уедет. Ендже решил уже. Он просто ждет. Ендже в участке за превышение скорости, глупо, но ему как всегда плевать на то, сколько приводов за ним уже закрепилось, ведь соулмейту Ямазаки сана можно все и даже больше. Ендже за решеткой, но именно здесь он чувствует себя свободным, даже странно, но это так. Впервые когда к нему пришло это осознание, он даже рассмеялся. Смеялся долго, до слез, почти истерически. Он знает, что пройдет от силы полчаса и за ним приедут. Енгук как всегда, бросит все свои дела и примчится спасать своего котенка, который не хочет чтобы его спасали. Енгук его любит и Ендже знает об этом лучше чем кто-либо другой, потому что чувствует. Любовь Енгука — сильная, безумная, настолько поглощающая, что Ендже дышать не может. Она душит. Не позволяет глотнуть свежего воздуха и запирает Ендже в особняке. Сначала она запретила ему посещать клубы, запретила гулять, ездить на машине, выезжать за город, работать, а потом заперла в четырех стенах особняка и закрыла двери. Ендже любит свободу. Говорили, что рядом с соулмейтом даже в клетке чувствуешь себя свободным, а у Ендже наоборот, он свободен пока за решеткой вдали от предназначенного. Вдали от Енгука. Он любит Енгука. Полюбил всем сердцем еще тогда, когда он спас его от Демона. Ендже отдал ему свое сердце, а в замен его лучшими друзьями стали дверь и стены, вечно запертые, вечно холодные. Ендже уже устал настолько, что даже на ссоры нет сил. Бесполезно что-либо говорить, Енгук упертый как баран, ничего не видит. Ничего не хочет видеть, не хочет понимать. А Ендже ждет. Срок его обещания истечет через пару дней, когда братья приедут, и тогда он уедет. Уедет далеко и надолго, туда, где никто не будет указывать ему когда дышать, а когда можно выдохнуть. Он убежал из дома родителей, по этой причине и когда встретил Енгука, думал, что будет другая жизнь, но опять все решают за него. — Господин Ю Ендже, вы можете быть свободны. — говорит дежурный, открывая решетку, а Ендже усмехается, опять решают за него. Ендже открывает глаза и видит злого Енгука, готового рвать и метать. Его взгляд говорит о том, что ближайшие два часа его ждут нотации и моральная пытка. Ендже идет к открытой решетке и закрывает ее, оставаясь внутри. — Спасибо. Я еще пару часиков тут побуду, ладно? Отдохну и поеду. — фальшиво улыбается Ендже, смотря на дежурного, а на Енгука даже не смотрит. Насмотрелся. — Здесь вам не отель господин Ю, прошу вас покинуть участок! — раздраженно требует полицейский, осторожно поглядывая на Енгука. Он ведь теперь в Корее большая шишка. С ним считаются, к нему прислушиваются. — Ендже, поехали домой. — требует Енгук и Ендже прикрывает глаза, чтобы унять растущее внутри раздражение. Он не помнит когда так случилось, что даже голос стал ненавистен. — Я сказал, что хочу остаться здесь, по закону имею право. — спокойно говорит Ендже, снимает толстовку, складывает на подобии подушки и ложится на скамью. — Котенок, у меня много дел, давай не будем устраивать здесь сцен, хорошо? — сдерживает себя Енгук, но плохо получается и когда Ендже посылает его нахуй, он врывается в камеру и перекинув парня через плечо, игнорируя крики и просьбы отпустить, выходит из участка. Ендже обидно, ему больно и что-то сильно колит внутри, заставляя его дышать через раз, что-то большое и сжимающее его сердце в стальной капкан. Гук опускает его на ноги, когда они оказываются на улице. Ендже толкает его и идет в противоположную сторону от макларена Енгука. — Постой! — Гук хватает его за запястье и с силой разворачивает, заставляя притормозить. — Отпусти! — чуть ли не рычит на него Ендже. — Убери от меня свои руки! — Давай не будем ссориться, поедем домой и поговорим? — просит Енгук сквозь зубы, ему лишние свидетели не нужны. — А давай, ты не будешь мне указывать что делать, м? — злится Ендже и выдернув руку из крепкой хватки Енгука, продолжает свой путь. — Куда ты идешь?! — Не твое дело! — Давай поговорим? — Енгук нагоняет его. — А ты умеешь разговаривать? — удивляется Ендже. — Обычно это монолог. — Да что с тобой такое? — злится Енгук. — Почему каждый наш разговор заканчивается скандалом?! Мне это надоело! — Енгук выключает трезвонящий телефон и вновь смотрит на своего котенка, — Чего ты хочешь? Просто скажи мне, чего ты хочешь и сегодня же это будет у тебя. — устало говорит Енгук, тогда как сердце Ендже обливается кровью, от того, что Енгук только что обесценил его любовь, превратив его в какого-то избалованного мажора, который страдает от нехватки брендового шмотья. Ендже устал чувствовать себя предметом мебели в особняке Ямазаки сана, он устал смотреть в эти глаза и видеть в них свое разочарование. У всего в этом мире есть предел, и у терпения Ендже он тоже есть. Между ними невидимая стена стоит, ее не видишь, но четко ощущаешь, можешь даже прикоснуться. Она осязаема. Этот барьер становится толще, крепче, тверже с каждым обидным словом, с каждым действием, с каждой ссорой и больно режущими взглядами. Все знают, что убийство — это преступление, за это наказывают. Но слова ведь тоже должны нести ответственность за ту боль, которую чувствуешь после их произношения, должны ведь? Енгук даже не понимает что делает больно, продолжает смотреть и ждать, какую цену назовет Ендже и готовится достать свою кредитку, чтобы оплатить его настроение. Если бы любовь Ендже была в тряпках, он бы давно сжег их все дотла, а пепел преподнес бы Енгуку в качестве сувенира. Ендже не хочет сейчас что-либо выяснять, он подождет пока боль внутри притупится и поедет в особняк, подождет пару дней и уедет. Он терпел почти два с половиной года, потерпит еще пару дней, не проблема. Ендже проглатывает ком и обиду, которая кромсает его сердце, разворачивается и уходит. Стирает слезы, становится сильнее, хотя кому он врет. Он сейчас настолько уязвим, что даже ветер может содрать с него кожу до костей. Он сейчас настолько беспомощен, что самому становится противно от этого. Он хочет попросить помощи, хочет ухватиться за протянутую руку, но руки нет и помощи ждать неоткуда. Никто не спасет его, никто не поможет. Никто не залечит настолько глубокие раны, после слов Енгука, что от этого хочется кричать на весь мир и обвинять всех и каждого, особенно себя: за слабость, за бесхребетность перед истинным, перед тем, кого приписала тебе судьба. Ендже не хочет верить в то, о чем сейчас думает, а думает он о том, что Чоноп все-таки оказался прав, когда говорил что истинность — чушь собачья и никому она не сдалась. Ендже она тоже не сдалась. Если настоящая истинность такая, то она ему и даром не нужна. И Енгук тоже не нужен. — Котенок, давай поговорим. — Енгуку почти физически больно всегда, когда Ендже уходит от него, когда разворачивается и делает первые шаги не к нему, а от него. Гук ненавидит пустой взгляд Ендже и тот факт, что он такой из-за него самого. — Я устал. — тихо говорит Ендже, чтобы никто в этом мире не слышал его шепота, также как игнорируют его крики, когда он молит о том, чтобы его услышали. — Ты устал? — Да. Я устал. — Хорошо, оставим разговор на потом, вернемся домой, ты поспишь, отдохнешь. — говорит Енгук и уже направляет ключи в сторону макларена, чтобы разблокировать автомобиль, как рука зависает в воздухе: — От тебя… — продолжает Ендже. — Настолько сильно, что даже мысль сесть с тобой в машину мне противна. — Не говори так. — словно в бреду произносит Енгук, все еще надеясь что это злая шутка или слуховая галлюцинация. — Я уже сказал. Ты услышал. Делай с этой информацией все что тебе захочется, можешь даже меня не спрашивать, в прочем как обычно. — горько усмехается Ендже. — Ведешь себя как капризный ребенок, хватит уже, может повзрослеешь наконец и мы нормально поговорим, как взрослые люди! Хоть раз сделай так, как я прошу! — переходит на крик Енгук. А Ендже уже хочется захлебнуться истерикой, он даже не может унять дрожь на кончиках пальцев. Внутри горит обида, сжигает, обугливается и воняет, точно труп. — Не переходи черту, мажор, обратной дороги не будет. — предупреждает Ендже, держась из последних сил, криком напоминая себе, что нужно продержаться еще пару дней и этот ад закончится. Только эта мысль, заставляет его молча глотать обиду и не перегрызть ему глотку. — Мы с тобой истинные! — твердо говорит Енгук, словно бы говоря, что Ендже никуда не денется, на что Ендже усмехается своей фирменной улыбкой, после которой страх Енгука лезет под кожу и морозит внутренности. — Чоноп с Дэхеном тоже когда-то были. — бросает Ендже и видит как взгляд истинного каменеет. — Ты не сделаешь этого. — Я ничего не делаю, мажор, ты сам с этим прекрасно справляешься. Ты даже хуже Демона, — злится Ендже, — Чоноп насиловал, угрожал, избивал, он не прятал свое истинное лицо за маской добродетеля, как делаешь ты. Ты заставил меня поверить в то, что ты лучший на всем белом свете, заставил полюбить, заставил отдать тебе свое сердце, думая, что у тебя оно будет в безопасности. И что в итоге? Ты ранишь меня каждый день, ты режешь меня тупым ножом и говоришь что это ради моего же блага? — Ендже усмехается, своей наивности, своей слепоте. — Твое благо превращает меня в куклу, в безвольное существо, которому даже противно смотреть на себя в зеркало. Ты превращаешь меня в вещь, ты превращаешь меня в ничто. — Ендже не плачет, ни слезинки не роняет, прямым текстом высказывает обиду и злость, которая до этого момента оставалась неуслышанной, проигнорированной. Ендже всегда хотел узнать причину резкой перемены Енгука, но он постоянно уходил от темы, закрывал глаза на то, что становится редкостной мразью в глазах истинного и Ендже оставалось только додумывать свое и делать себе же больно своими мыслями. Енгук не умеет разговаривать, разучился сразу после того, как они купили особняк и съехались. В тот момент оба были счастливы, он даже благодарил Дэхена за то, что оставил его здесь, рядом с мажором, который стал настолько ближе и роднее его душе, что Ендже невольно задумывался о том, как же он раньше жил без этого человека. Енгук был тем, кто всегда поддерживал его, помогал по работе, давал дельные советы и всегда был в зоне видимости. Изменения начались примерно с пятого месяца совместной жизни. Ендже понимал, что у его парня много работы, смирился с тем, что его часто не бывает дома. Потом, закрыл глаза на телохранителей приставленных присматривать за Ендже, потому что, у его парня много врагов. После долгих уговоров и бурного секса, Енгук уломал Ендже водить машину, а позволить возить его куда он захочет. Первая ссора произошла, когда Енгук ограничил Ендже во времени, комендантский час — после десяти вечера не выходить из дома. Они не разговаривали два дня, но Енгук своими «пойми, у меня много врагов, я не могу допустить, чтобы с тобой что-то случилось», помирился с истинным. Дальше становилось хуже. Енгук не просил уже, а требовал уйти с работы, требовал отчитываться о всех передвижениях, требовал сидеть дома и не выходить на улицу, требовал делать покупки онлайн и не покидать особняк. «Я делаю все ради твоего блага, Ендже» — каждый раз повторял Енгук, когда Ендже пытался достучаться до него, когда ругались, даже когда Ендже впервые захотел нарушить обещание и уйти, даже тогда Енгук и бровью не повел, бросаясь этой колючей фразой, которая испортила все что можно и все что нельзя. Разрушила все на корню, не оставляя надежду на что-то новое, на будущее. И даже сейчас Ендже смотрит в глаза напротив и эта фраза так четко отражается в его глазах, что это почти физически больно. — Мы истинные Ендже! — возможно Ендже показалось, но голос Енгука дрогнул. — Знаешь, со всей этой истинностью, соулмейтством, предназначенными, ты забыл о самом важном. Ты забыл, что я тоже человек. Я твой истинный да, но я не принадлежу тебе. — Ендже отворачивается, потому что невыносимо смотреть в глаза и видеть безразличие. — А знаешь что самое ужасное? Ты заставил меня чувствовать себя ничтожеством, жалким, никому ненужным существом, у которого даже гордости не осталось. Я впервые в жизни доверил себя кому-то, отдал свое сердце и душу, а ты доказал что зря. — Ендже не хотел плакать, но слезы такие не послушные. Даже они делают то, что хотят, а Ендже не может. Чоноп пытался что-то кому-то доказать, победить кого-то, при этом мучил и измывался над своим соулмейтом, Зело тоже не подарок, тот еще конченный мудак. Все были уверены в том, что Енгук никому не станет ничего доказывать, но и тут судьба решила поиграть, но она не знала, что Ямазаки сан, тот еще игроман. Ендже уже тоже не верит, что соулмейты могут быть счастливы вместе, перед его глазами столько доказательств обратной реакции, что выколи глаза, все равно увидишь. Ендже сам доказательство. — Как-то Дэсон сказал Чонопу, что Демон не ушел от него, он сбежал увидев насколько прогнила его душа, — он молчит пару секунд, — Кажется, теперь я знаю, кто стал его новым хозяином. Это просто воздух такой, до костей пробирающим холодом веет и хочет тепла. В этой ночной темноте, воздух альпийским морозом дробит кости и сердце замораживает. Между ними стена уже видима, но Енгук продолжает молчать и смотреть как Ендже потихоньку сходит с ума. Енгук с самого начала был таким. Собственником до мозга костей. Но это тут не причем совершенно. Он просто в какой-то момент подумал, что Ендже может точно также как и Дэхен, взять и уехать с концами. В нем бурлила не ревность или забота о Ендже, в нем поселился страх, что Ендже вдруг исчезнет и не будет никакой возможности его найти. Однажды он просто подумал об этом и больше ни о чем думать не мог. Эта мысль стала преследовать его, есть его разум, питать его сознание картинками собственной изодранной плоти в момент, когда Ендже уходит. Он приставил телохранителей, кучу камер, и личного водителя не потому что пекся о его безопасности, он просто не хотел быть брошенным. Енгук видит что творится с Чонопом и ему страшно, что это когда-нибудь произойдет и с ним. А теперь Ендже уходит. Постоянно отворачивается от него и уходит. Даже сейчас, когда было уже сказано так много слов, он все равно собирается уйти. — Почему ты всегда пытаешься уйти от меня? — спрашивает Енгук. Ендже останавливается и поворачивается к нему, смотрит в глаза и наконец понимает в чем дело, но чувствует себя даже хуже, лучше бы не понял. — Потому что, ты проебался, Енгук. — Я не хотел тебя потерять. — глаза Енгука становятся прежними, какими их еще помнит Ендже. Такое ощущение, что прошла не одна вечность, с того момента, когда он видел их в последний раз. Ендже взрывается хохотом, когда понимает суть сказанных Енгуком слов. Так до смешного нелепо быть не может. — Не обманывай себя, ты боялся потерять не меня, а те эмоции, которые ощущаешь рядом со мной. Моя безопасность тебе раком не встала, блять. Ты просто конченный эгоист. Ты мне даже не доверяешь, о чем вообще может идти речь? — Ендже хочет биться об стену, об ту стену, которая встала между ними и никак не хочет рассасываться. — Признаю, да, я облажался. — закипает Енгук, хотя не ему стоит сейчас злиться. — И дело не в том, доверяю я тебе или нет, ты был неуправляем! Делал что хотел, даже пропал на всю ночь, тогда пару лет назад, ты хоть представляешь чего я только не передумал, когда вернувшись в особняк не нашел тебя там где оставил?! — кричит Гук. — Ты мог в любой момент уйти, тебя здесь ничто не держало, до сих пор не держит. Я люблю тебя настолько сильно, что не представляю себя без тебя, Ендже, а ты это не понимаешь и выставляешь себя мучеником. Думаешь мне приятно ругаться с тобой? — Енгуку все равно на прохожих, на полицейских слоняющихся рядом, на всех, кроме котенка, который смотрит на него стеклянными глазами, в которых нет истерики, нет обиды, нет слез, лишь полное разочарование, презрение, неверие. И это бьет сильнее всего. Боль ощутима. Он чувствует ее. Она под кожей, по венам расползается и к сердцу путь держит, хочет добить окончательно, чтобы никаких даже намеков на воскрешение не было. — Я тоже облажался, — тихо произносит Ендже, не глядя на Енгука. — Тогда три года назад, когда Дэсон с братом покидали этот город, бросили все: своих истинных, дом, вещи, работу, учебу, бросили все и без оглядки уехали. Мне нужно было уехать с ними тогда, но я дурак, решил остаться с тобой, прожить с тобой счастливую жизнь до глубокой старости и умереть в один день. Ничего глупее в жизни не делал. — Ендже… — Но ты в одном прав: теперь меня ничто не держит здесь. — Ендже пожимает плечами, ловит подъезжающее такси, садится в него и уезжает. Енгук еще долго стоит на дороге, осмысливая все сказанное и свое поведение за эти годы. Весь сдувается до крошечных размеров, плетется к макларену, ему срочно нужно выпить. По пути набирает парней и просит приехать в Цербер. Такси застревает в пробке, стоит уже добрых полчаса, двигаясь вперед со скоростью черепахи. Ендже начинает психовать, он злится, не может унять раздражение от того абсурда, в которое посвятил его соулмейт. Ендже глупцом никогда не был, но то, что сейчас стал именно таким признает. Он ненавидит такого себя, каким стал рядом с Енгуком: слабый, безвольный, неуверенный, зависимый, обычная половая тряпка, о которую он так охотно вытирал ноги. Ендже всегда был трусом, он остался отчасти потому, что боялся остаться один. Он настолько трус, что решил спрятаться за спиной Енгука и никогда не показываться больше, чтобы все проблемы обходили его стороной. Два идиота, которым всего лишь нужно было поговорить друг с другом, а не доводить до точки невозврата и бросаться такими болючими словами. Оба больные. Больные любовью и одержимые желанием никогда не покидать друг друга, вдруг перестали разговаривать, доверять и просто быть рядом. «Когда заканчивается любовь?» Ендже выходит из автомобиля, кидает водителю пару купюр и накинув на голову капюшон идет по тротуару вдоль моста. Небо заволокло тучами, но кажется дождь не прогнозировали сегодня по радио, пели о ярких звездах и теплом ветре. Кругом обман. Ендже не замечает как начинается дождь, не замечает холода, не замечает, что весь до нитки вымок. Он бредет по мосту, словно потерявшийся котенок, который сбежал от хозяина и теперь не знает куда податься и что делать. Но Ендже не котенок, он человек, который запутался и нуждается в помощи. Раньше ему никогда не нужна была чья-то помощь, он все мог сам. Это беспомощность разъедает его изнутри, клокочет злостью и ненавистью на себя, зато, что позволил всему этому произойти, будучи ослепленным любовью и истинностью. Он оседает на холодный и мокрый асфальт и плачет. Со стороны не понятно слезы это или вода, но боль ощущается сразу же. Неизвестно сколько бы он так просидел, если бы его не отрезвил голос: — Какого хуя ты тут ревешь? — спрашивает голос, держа над головой зонт. Ендже поднимает взгляд и ему снова хочется плакать, глаза начинают щипать, а голос предательски срывается. — Сон? \\\ — Не переживай. — Я не переживаю. — Просто сядь, сейчас от тебя ничего не зависит, все что мог, ты уже сделал. — спокойно говорит Чоноп, тогда как Зело места себе не находит, все ходит по кабинету, то и дело поглядывая на экран компьютера. — Блять, не могу я спокойно сидеть, когда моя судьба решается. — возражает младший и раздражается. — Сам виноват что не позволил мне вмешаться, теперь мучайся. — смеется Мун, получая от Зело испепеляющий взгляд. — Хен? — зовет младший, — Ты же не вмешивался, да? — с подозрением, спрашивает Зело. — Ты же ничего не делал за моей спиной? — Ты за кого меня принимаешь, засранец! — обижается Чоноп. — Это твоя жизнь и пока на нее никто не покушается, делай все что тебе хочется и вообще, сам в это впутался, сам и выбираться будешь. — серьезным тоном предупреждает Чоноп. — Но перед этим, ты должен довести дело до самого конца, понял? А Чжунхону смешно. Правда, иногда старший просто невыносим, особенно, когда включает старшего брата и ведет себя как старичок, пытаясь давать советы. — Расслабься, хен, — смеется Зело. — Это просто колледж, а не шпионские игры. — А тебя колбасит так, будто от этого зависит твоя жизнь. — говорит Чоноп и попадает в цель, потому что да, от этого зависит жизнь Чжунхона. Улыбка пропадает с лица младшего в тот же миг, когда он вспоминает для чего, а вернее, для кого он все это делает. Для Дэсона В тот день, в особняке, три года назад, когда Дэсон отшил его и внезапно исчез, исчезло всё что имело хоть какое-то значение. Дэсон забрал с собой часть самого Чжунхона, ту большую и светлую часть, что он старался оберегать и защищать. Дэсону удалось пробраться так далеко, что Зело сам не понял, что внутри него посторонние, не смог отличить чужака и позволил ему поселиться в укромном уголочке души, подстраивая все под себя. Когда внутри появилась пустота, Зело сначала не мог дышать, задыхался только от того, что глаза не видят истинного, уши не слышат его смеха, а сердце не чувствует его сердцебиения. Это оглушало. Алкоголь не помогал стереть воспоминания о маленьком пареньке, наоборот, подкидывая все больше и больше той реальности, которой никогда не было и не будет. Под градусом он видел прекрасные видения, которые сопровождались теплым смехом и заканчивались крепкими объятьями того, кто теперь под запретом. Дэсон уехал. Он ушел. Не оставил ни записки, ни сообщения, ничего, что могло бы сказать, что он вернется к нему или вообще вернется. Оглушительное безмолвие длилось примерно год. Он не замечал людей вокруг, не замечал друзей пытающихся помочь, не видел цветов — все было черно-белым. Зело погряз в своих чувствах и своей боли, не желая замечать чужой, точно такой же. Он целыми днями занимался тем, что жалел себя, придумывая сотни и сотни возможных сценариев их встречи и истории любви. Он погряз в этой убивающей его агонии, что не замечал как лето сменяется осенью, потом зимой, затем приходит весна и вновь лето. Нелюбимое. Ненавистное лето, которое забрало его любимое солнышко в темные холодные пещеры. Он не пытался найти его. Как бы сильно Зело не скучал и не хотел хоть глазком увидеть своего соулмейта, он не мог, не хотел искать его. Младший хотел дать ему столько времени, сколько потребуется, чтобы успокоиться, чтобы простить и чтобы, Зело хотел бы этого больше всего на свете, чтобы вернулся к нему. Зело мог говорить все что угодно, чтобы успокоить зияющую дыру в груди, теплыми словами о возвращении Дэсона, иногда подкидывать картинки их встречи. Мог бесконечно мечтать о совместной жизни, мог фантазировать и продолжать ожидать чего-то настолько невозможного, что сойти сума было бы проще. Он мог бы. Он мечтал. По крайней мере, позволял себе забыться в объятьях алкоголя, когда разлука становилась невыносимой. Отвратное пойло десятилетней выдержки не способно было что-либо изменить, поэтому все что ему оставалось, это вернуться в реальность и продолжать жить. Желание пойти учиться возникло неожиданно. У Зело не было образования, он даже не закончил школу. Чоноп нанял ему лучших учителей, восстановил документы и отдал в лучшую вечернюю школу города. Зело же нашел утешение в книгах и математических формулах, которые отвлекали его от постоянных дум об истинном. Зело очень ответственно подошел к этому вопросу, поэтому спустя год обучения он освоил трехлетнюю школьную базу и сдал экзамены. Получение аттестата отмечали на широкую ногу. Для Зело это была еще одна победа, его личная. Он гордился своими успехами, был счастлив, но одно все же его огорчало, что в такой особенный день рядом нет того, ради кого он решил изменится и встать, так сказать, на путь истинный — не было Дэсона. Мысли о нем не уходили, они всегда были рядом. Зело очень сильно сожалел о том, что делал и как жил все это время. Ни сколько ради Дэсона, сколько ради самого себя он хотел стать лучше, потому что, больше не хотел разочаровываться в себе самом, не хотел больше испытывать это удушающе страшное чувство как — вина. Это чувство действительно может сломать человека, разбить его на куски и развеять по ветру, словно пепел, который никогда уже не сможет собраться воедино. Это страшно. Это то, чего на самом деле боится Зело. — Осталось пару минут. — оглашает Чоноп и смеется с того, как младший бледнеет. Зело много готовился, чтобы сдать экзамен на зачисление в колледж. С минуты на минуту должны прийти результаты и письмо от учебного заведения о том, поступил он или нет. Младший впервые в жизни прилагал больше усилий чем надо. И на это у него тоже есть причина. Два дня осталось до того, как он сможет увидеть своего соулмейта. Два дня, до того, как его ожидание закончиться. Два дня, до того, как он наконец сможет вздохнуть нормально и показать Дэсону, насколько он стал другим, насколько он изменился, а корочка студента должна ему помочь. Он надеется, что Дэсон оценит его старания и даст ему шанс, хоть маленький, крохотный совсем, микроскопический, но шанс изменить все и показать каким он может быть на самом деле. Поэтому, сейчас он так сильно волнуется. — Хен, хватит смеяться! — обижается младший и замирает, когда компьютер оповещает о новом сообщении. — Смотри ты! — приказывает Зело, потому что сам не может решиться. Чоноп кликает на письмо, читает долгих несколько секунд, потом прикрывает глаза и тяжело вздыхает. Зело это совсем не нравится, но покорно стоит и ждет своей участи. Да, в голове младшего отказ — это скорее приговор. Чжунхон ждет затаив дыхание и следит за каждым движением и мимикой старшего. — Что там? — не выдерживает Зело, когда молчание затягивается. — Мне очень жаль, Чжунхона… — Что? Что там? Я не прошел? — не веря, спрашивает Зело. — Мне очень жаль… свои уши, которые оглохнут после твоих криков, когда узнаешь что зачислен. — говорит Мун и улыбается, показывая все тридцать два. Зело не верит, он грубо отталкивает хена и сам перечитывает письмо, в котором действительно говорится, что он зачислен. — Не могу поверить что я это сделал… — шепчет Зело и смотрит на хена, который тут же его обнимает и хлопает по спине, гордясь успехами младшего брата. — Ты молодец. — Хен? — зовет младший, обнимая старшего крепче. — Я ведь могу рассчитывать на шанс? Могу ведь? — спрашивает Зело. — Конечно. У тебя есть шанс получить шанс Чжунхона, так что постарайся изо всех сил, хорошо? — Зело кивает и отстраняется, заглядывает в глаза старшего и говорит: — Надеюсь, у тебя тоже будет шанс. На самом деле, Зело не обязательно знать, что у него нет шанса, но Чоноп все равно кивает и отвечает на звонок от Енгука, который просит их приехать в Цербер. \\\ Всю ночь лил дождь. Лил как из ведра. Словно хотел смыть все грехи мира. К утру он прекратился. Но холодный ветер и темные тучи пока не хотели покидать этот город, топя его в диком завывании и сильными, пугающими грозами. Чоноп выкуривает последнюю сигарету, стоя на мосту на реке Ханган, куда сбрасывали трупы на съедение рыбам. Он смотрит на горизонт туда, где заканчивается гладь воды и начинается небо. Темное и холодное, как все те три года его жизни. Сейчас, всего лишь пять утра и до долгожданной встречи остается меньше восьми часов. Он делает последний глубокий затяг и выбрасывает бычок в реку. Ветер усиливается, пробирается под пиджак и прогоняет мурашки по телу, но Чонопа это не волнует, привык уже к холоду. Холод внутри вот уже три года как душит его насмерть. Не хочет чтобы Мун жил, не хочет дарить ему тепло, хочет перенести Антарктиду в его душу и убрать материк из всех карт мира. Чоноп не имеет права ощущать пустоту, ждать когда чувство вины притупится и сотрется. Он не имеет права мечтать о прощении и даже мысли допускать о Дэхене, не имеет права, но все равно думает. Плюет на все запреты, плюет на все нельзя и думает, прокручивает в голове моменты когда он не причиняет боль, ни физически, ни морально и запоминает их. Старается больше думать о хорошем, но хорошего так катастрофически мало, что они не могут перекрыть всю ту боль, что он оставил на теле и на душе Дэхена. Пустота не избавление, она — проклятье. Пустота появляется уже в тот момент, когда приходит осознание, что себя уже не соберешь, ни одна частичка не склеится, а притронешься, так и вовсе рассыпется как песок. Чоноп хотел бы чувствовать боль — но ее нет. Холод — есть, пустота — имеется, полное разочарование — присутствует. Чоноп видел все сквозь пустые глаза и делал вид, что живет. Он наблюдал за меняющимся Енгуком, за начинающим его презирать Ендже, за сестрой, которая притворялась, что не засматривается на Санчо и прятала улыбку за чашкой кофе, который ей любезно варил Санчо. Он смотрел как запивается Зело, как младший топит сам себя и пытается унять ту боль, которую ему посчастливилось ощущать. Чонопу тогда казалось, что Зело счастливчик, потому что, может чувствовать вину, боль, сожаление, ненависть, любовь, может чувствовать все, что недоступно самому Муну. Он молча наблюдал за метаниями младшего, за скотским поведение Ямазаки сана и даже признание Гаен, о том, что она встречается с Санчо, не смогли заставить его что-то почувствовать. Чоноп не страдает. Он не умеет и не знает как это делать. Продолжает заниматься наркотиками, продолжает рубить головы предателям, позволил Зело отойти от дел и вместо него поставил Санчо. Натягивая невидимый ошейник на его шею, а тот и рад быть на поводке, лаять по приказу и вилять хвостом по взмаху руки. Все что угодно, лишь бы быть рядом с Гаен, которая стала больше улыбаться, больше выходить на улицу и не бояться каждого шороха, потому что, знает, что за спиной есть опора и защита, которая не даст ей упасть. Чоноп был бы рад за сестру, если бы мог. Он даже не может ненавидеть. Все стерто. Чоноп — сосуд. Стеклянный сосуд, который упал по своей вине и разбился на миллион маленьких осколков. Мун очень старательно заклеивал все кусочки по несколько раз, но вода все равно протекает. Не дает ему шанса, проклинает, обрекает его на пожизненный срок с зияющей дырой внутри и желает ему переродится и жить с пустотой и в следующей жизни. Чоноп принимает это проклятье и влачит свое существование. — Демона нет. — сказала тогда Гаен, не желающая мирится с такой жестокой реальностью, где брат не похож на человека. Где Чоноп не живет вовсе, а просто существует для галочки. — Ты свободен. — Я даже не знаю кто я теперь. Ничего нет. Я пуст. — Рана еще слишком свежая, скоро все пройдет. — уверяла Гаен, будучи не уверенной в своих словах до конца. Чоноп выдавил что-то на подобии улыбки и ушел. Не пройдет. Такое не проходит бесследно, не исчезает по взмаху руки. Чоноп пытается вспомнить что такое смеяться, грустить, как это, просто наслаждаться пищей, чувствовать ее вкус, утолять голод или жажду. Видеть краски мира и слышать шелест листвы или свист пролетающей пули. Запах пороха был родным и всегда вместо крови по венам тёк, но теперь, даже этого нет. Когда настанет это «скоро»? Чоноп не уверен, что сможет ожить даже если Дэхен придет. Между ними уже нет никакой связи и на вряд ли он когда-нибудь простит его. Чоноп бы точно не простил своих обидчиков. И Дэхен не будет. Мун все еще помнит тот огонь ненависти горящий в глазах Дэхена, он помнит как она пожирала его, мучила и заставляла терпеть. Дэхен хотел отпустить этот огонь, но обжегся и больше не притронется. Но Чоноп иногда, совсем редко ощущает тянущее чувство в груди, оно вырывается сквозь пустоту и сообщает о своем присутствии. В такие моменты Чоноп застывает, потому что и малой крупицы вины хватает, чтобы утопить его с головой. В один из бесконечно тянущихся дней, они возвращаются. В тот день, Чоноп едет по делам к старушке Ким, которая следит за муравейником и отвечает за обналичивание и переводы денег. Он долго слушает отчет о проделанной работе, возникшие проблемы и возможности их решения. Старушка Ким была известна тем, что не терпела неподчинения и когда ее не слушают. Но к Чонопу это не относилось, он легко ее игнорировал и отдавал приказы, которые она должна была незамедлительно выполнять. Чоноп так глубоко уходит в размышления, что приходит в себя, когда маленькая ручка ставит перед ним стакан с водой. — Я тебя помню. — шмыгает носом девочка. Мун вглядывается в ее лицо, он тоже ее помнит. Амина, дочь предателя Томми. — Ты убил моих родителей, аджосси. — девочка всхлипывает, но держится, чтобы не заплакать перед мужчиной. — Да как ты смеешь… — замахивается старушка Ким и тут же валится на пол с простреленной головой. Чоноп приказывает Санчо назначить нового смотрителя за муравейником и смотрит на Амину, которая разглядывает истекающий кровью труп женщины. Он не видит в ее глазах страха, не видит боли, только злость. Ярость, которая хлещет в чужих глазах, словно океан во время шторма. Он смотрит в эти глаза, а перед ним стоит не маленькая девочка, а тот парнишка, щеночек, который также смотрел на него. С огромным, не умещающимся желанием убить. Только Дэхен мог так смотреть на него, только он имел власть над его разумом и сердцем. Он так неожиданно появился перед глазами, что воспоминания, утраченные эмоции, отключенные чувства вновь вернулись. Они начали разрушать его, бить по мозгам чувством вины, разбивать его ненавистью к себе, раздирать плоть разочарованием и беспомощностью. Топить болью и отчаянием утаскивая на дно океана, которое, как он сам успел выяснить, не имеет дна. Оно бесконечно. Ноги подкашиваются и Мун падает на колени, обхватывает голову руками и смеется сквозь боль, сквозь отчаяние и невыносимое желание пойти и выйти в окно. Он смеется, не замечая горячих слез скатывающихся по щеке. Он смеется, потому что рад, что он может вновь ощущать тепло, пусть и сквозь толстый слой боли и сожаления, но тепло. — Ты плачешь, потому что тебе больно? — спросила девочка, которая стала невольным свидетелем, катализатором к пробуждению человечности в том, кто не уверен кто он вообще. В ней нет жалости, об этом говорит еле заметно дрогнувшая губа Амины, которая так искусно для своих лет, прячет улыбку. Но Чоноп ее раскусил. — Я плачу потому что мне наконец-то больно. — отвечает Мун и взяв ее за руку ведет в своему автомобилю. Когда началась точка невозврата? Когда он впервые увидел Дэхена? Когда изнасиловал в первый раз? Когда ударил или может быть когда перестал слушать и дал волю эмоциям? Чоноп точно и не скажет, когда случилось так, что щеночек стал центром его вселенной, когда он просыпался и засыпал с мыслями о нем, ждал каждую встречу, ловил взгляды, прислушивался к внутренним переменам при появлении щеночка, слушал его голос и млел от дерзкого взгляда, который он дарил только ему. Персонально. Боль давит на него с силой в тысячу тонн, которую он не способен вынести. Кости трещат, кожа разрывается, а внутри, каждый орган добровольно в мясорубку прыгает, будто прощаясь с этим местом и желая прекратить разбивать разбитое. В ушах звенят мольбы Дэхена, Чоноп прикрывает уши, но голос становится все громче и громче. Перед глазами плачущий и избитый Дэхен, Мун закрывает глаза, но все равно продолжает видеть. Он открывает окно, воздух холодный, отрезвляющий, дающий пощечину, обвиняющий. Чонопу не скрыться, не убежать, совесть будет преследовать его всю жизнь и в конце концов прижмет в стенке и заставит заплатить за все грехи которые он успел совершить и особенно спросит за истинного, которого заставил добровольно отказаться от метки и обречь себя на жизнь в серых красках и пустоту. Чоноп понимает что облажался, по-крупному, так никто никогда не лажал, с улыбкой и большой уверенностью, что кара небесная его никогда не настигнет. Самоуверенно. — Ты меня убьешь? — спрашивает Амина, сидя в машине рядом с Муном, который на минуту забыл о ней. Она опасна, думает Чоноп, опасна тем, что напоминает, тем, что живет. Демон бы ее убил не думая, но Демона теперь нет, стоит ли ему избавиться от нее. Она угроза. Чоноп чувствует ее взгляд на себе и почему-то кажется, что последним что он увидит в своей жизни будут именно эти глаза. Это не предчувствие. Он знает что так и будет. — Ты меня убьешь. — тихо говорит Чоноп и замечает как девочка пристально смотрит ему в глаза, от этого настолько не по себе, что хочется отвернуться. — Зачем убивать мертвого? — спрашивает Амина и отворачивается, добивая Муна своим вопросом. И правда, зачем убивать мертвого? Пусть дальше гниет и разлагается, кормит червей и хоть раз, принесет пользу человечеству. Но Чоноп не гниет, он дышит и продолжает существовать, с тоской смотря как хоронят еще одного предателя, закапывая в землю. Каждый грешник отвечает за свои поступки, каждый преступник несет определенное наказание за содеянное, так почему же Чоноп не чувствует той, нужной ему порции агонии, которую он заслужил? Почему, кажется, что это еще не все и ему выдают лишь по крупицам, по маленьким дозам, словно наркотики, чтобы привык, чтобы захотел больше и в один момент умер от передоза. Боль осязаема. Она подкрадывается по ночам, залезает под одеяло, обнимает со спины и уткнувшись в лопатки дышит в затылок. Она холодна как лед. И холод порой жжет так сильно, что ожоги потом заживают очень долго, оставляя отпечаток на всю жизнь. Чоноп чувствует как она шарит под рубашкой, пересчитывает ребра и давит на них, дробя кости, заставляя задыхаться и вспоминать как поступил с Дэхеном. - Я могу согреть твои холодные руки. — вдруг вспоминает Чоноп и резко встает с постели, смотрит на свои руки, затем медленно садится и зарывается ими в волосы. Уснуть уже не получится. Не сейчас, когда ночь самое лучшее время для страданий. Ночью люди снимают свои маски благородных рыцарей и предстают в своем уродливом облике. Эти руки, которые когда-то хотел согреть Дэхен, отчетливо помнят тепло его тела, когда избивал и насиловал. Эти руки помнят звук от пощечины, помнят звон цепей от ошейника, который сам же надевал на его шею. Они помнят холод металла, когда метал в него ножи, привязав к мишени. Они помнят абсолютно все и от этого Чонопу хочется лезть на стену. Он сильнее оттягивает волосы, причиняет себе боль, чтобы душевная прекратила кровоточить. Чоноп кричит. Он воет и разносит комнату. Разбивает, ломает, уничтожает все что попадется под руки, под эти руки, которые причинили столько боли его соулмейту, что Чоноп с горечью осознает: его не простят. Такое не прощают. Чоноп не надеется что Дэхен вдруг забудет все и предложит начать все сначала, нет, Чоноп сам не выдержит такой жизни. Каждый день просыпаться и засыпать с тем, кого сам же и сломал. Быть напоминанием, мелькать перед глазами, и заставлять ненавидеть себя еще больше. Чоноп так не сможет. Больше той ненависти, которая сейчас есть у Дэхена он не выдержит. Ненависти слишком много. Каким бы сильным он сам себе не казался — он слабый. Чоноп боится ненависти. Боится того, во что она может его превратить и этот страх заставляет его прийти к единственно правильной мысли: — «Печаль будет длится вечно» Она никогда не закончится, пока не возьмешь в руки револьвер и не выстрелишь в себя, в каком-нибудь богом забытом пшеничном поле с воронами, которые потом заклюют твое тело, окрашивая золото в красный. \\\ Дождь идти не собирается, но и тучи не спешат расходится и явить миру новое солнце. Ветер также гоняет холод по городу, не жалея легко одетых прохожих, спешащих на работу. Чоноп остановил машину за пару кварталов от того кафе, где они должны встретиться. Он не спешит, хочет растянуть момент встречи. Боится увидеть Дэхена счастливым и боится увидеть его несчастным. Истинности уже нет, он не может его почувствовать, не может угадать настроение и не может узнать его эмоций. Он старательно отгонял мысли о том, что возможно ему все это время нужна была помощь, а его не было рядом. Смешно конечно от таких мыслей, когда единственным источником зла для Дэхена был сам Чоноп, но он действительно старался стать лучше. Осталось пройти светофор. Его шаги становятся все медленнее, а желание уйти, забыть и больше никогда не возвращаться увеличиваются. Но он все равно идет вперед, потому что обещал, потому что, возможно он слабый, но он не трус. Он уверенно посмотрит в глаза Дэхену и примет все что тот скажет. По крайней мере, в своей голове он это так и представляет. Возле столика у витрины никого нет. Чоноп пришел первым. Он заходит в кафе, садится спиной ко входу и прикрывает глаза, делая тяжелый вздох. — Что будете заказывать? — спрашивает подошедший официант. — Мне, пожалуйста, кофе без сливок и без сахара. — говорит Чоноп, утыкается в меню, но до боли знакомый голос, прямо за спиной, громко, почти на все кафе, говорит: — А мне черный чай без сахара.