Мальчик и его волк

За много лет могильный камень успел потрескаться, а земля вокруг — зарасти сорняками. Лайелл вздохнул, опуская полевые цветы. Боже, сколько времени прошло с тех пор, как он посещал это место… Ведь если говорить совершенно справедливо, он и не посещал его вовсе. Уехал с Ремусом в Англию как можно быстрее, лишь бы забыть. — Привет, моя волшебница, — прошептал он теперь, усаживаясь прямо на землю. — Реми уже двадцать один год. Сердце больно сжалось. Двадцать один год — а ему самому уже пятьдесят три. Пятнадцать лет без Хоуп. Или четырнадцать? Или шестнадцать?.. Он тяжело вздохнул и рассмеялся, вспомнив, как когда-то жестоко отзывался о тех, кто не могут справиться со своим горем. Всё часть работы адвоката, разделывающего соперников под орех. Многие говорили, что у него нет сердца, но это было не так — просто ко всему надо подходить трезво, с холодной головой. Быть выше чувств, смотреть на факты. Это и делает тебя правильным человеком. В случае Лайелла — правильным адвокатом. Эта стойкая уверенность пошатнулась в нём, когда он познакомился с Хоуп. Это случилось в небольшом лесу близ Кардиффа, где Лайелл нередко любил прогуливаться. На одной из этих прогулок ему повстречалась она. Первое, о чём он подумал — она невероятно красива. Второе — что она, пусть и невероятно миниатюрная, точно старше его на несколько лет. Третье — что несколько странно, что она, у которой явно должен быть и муж, и дети (ведь нельзя быть такой красивой в таком возрасте и не иметь семью!), стоит посреди леса и пристально смотрит куда-то в чащу. «Кого-то выслеживаете?» — сказал он, подойдя поближе. Девушка вздрогнула, обернулась и рассмеялась. «О боги, как же вы меня напугали! Нет-нет, меня просто не покидает ощущение, что за мной наблюдает какой-то дух». «Дух? — уточнил Лайелл и снисходительно наклонил голову, полагая, что ослышался. — Не беспокойтесь, в этом лесу нет диких зверей». Девушка снова захохотала. Её смех был такой заливистый и естественный, что Лайелл волей-неволей растерялся. Он не мог припомнить, когда в последний раз слышал такой громкий и задорный смех, ещё и от трезвой женщины — разве что в довоенное время, когда он был малым ребёнком. «Как это нет? В нём есть я». «Вы дикий зверь?» «Да, — девушка игриво взглянула на него, затем кивнула в чащу. — И этот дух хочет меня поймать». Она была типичная валлийка — чёрные, как смоль, волосы, бледно-голубые глаза. Та красота, которую называют холодной. Но она была тёплой. «Позвольте, но что за дух?» «Откуда мне знать? Лесной дух, я чувствую его присутствие вон из тех деревьев». «Он угрожает вам?» «А что, если да?» «Тогда мне стоит защитить вас», — Лайелл нагнулся и поднял с земли какую-то изогнутую палку, словно она могла остановить бред этой странной девушки, в который он почему-то втянулся. Держа палку наперевес, двинулся по направлению, куда указывала девушка. Ему искренне показалось, что чем ближе он подходит, тем темнее становится, тем более грозно скрипят деревья, шелестят сучки и древесная кора под ногами… Услышав треск листьев, он яростно закричал и замахнулся, но из кустов всего лишь выскочил лесной заяц. Прошмыгнул между ногами, попетлял по поляне и юркнул в нору. Лайелл озадаченно провёл его взглядом. И вдруг почувствовал себя очень нелепо, стоя вот так посреди леса в дорогом плаще, приличных брюках и шляпе… с палкой в руках. С дурацкой грязной палкой, всё ещё направленной на деревья. «Какой же это лесной дух?» — сердито проговорил он, бросая её на землю. Обернулся, желая высказать этой глупой девушке всё, что он думает о таких глупых играх в таком серьёзном возрасте — но отчего-то не нашёл слов. «Как хорошо, ты его спугнул. Ты такой джентльмен, а я уж не на шутку перепугалась», — она улыбнулась, прижимаясь щекой к стволу дерева, и в стальной душе что-то хрустнуло. Лайелл сделал шаг к девушке, но та рассмеялась и убежала прочь. Тогда он ринулся за ней. «Стой! — глупо крикнул он, запыхавшись — бегать по лесу в строгих брюках было не так удобно, как в юбке. — Стой… Меня зовут Лайелл!» Девушка остановилась между двумя соснами. Упёрлась в них ладонями, хитро глядя на Лайелла. «Очень приятно познакомиться, Лай». «А… тебя как?» «Излови меня, тогда узнаешь. Я же дикий зверь, меня надо приручить». Она скрылась в чаще. Лайелл ринулся за ней, бежал, падал и снова бежал, собирая грязь на лакированных туфлях, на выглаженных брюках, шляпу то и дело цепляло и её приходилось нахлобучивать обратно, а уж как истрепались полы плаща было и страшно подумать, но он всё бежал и бежал за этой странной незнакомкой, выскочившей из старинных сказок, которые ему на ночь читала мать. До войны — после неё все книги пошли на растопку камина. Лайелл так и не нагнал незнакомку. Ему ничего не оставалось, как побрести обратно, чувствуя невыносимое раздражение. Его обманули, обвели вокруг пальца. И кто? Какая-то женщина!.. Она была на опушке. Сидела на поваленном бревне и улыбнулась, увидев Лайелла. «Поймал», — тот с облегчением упал рядом. А она легко поцеловала его в губы и хитро добавила: «Но ещё не приручил». Её звали Хоуп и она была волшебницей, хотя сама звала себя ведьмой. Но Лайелл хорошо знал, что магии не существует. А волшебство — очень даже. Иначе как назвать то, что весь мир рядом с ней казался немного ярче? Возможно, он сам себе всё это надумал. То, что когда он выходил из своего офиса, садился на автобус и ехал в полюбившийся лес, он попадал в другое измерение, волшебное, полное приключений. Здесь не было грязных улиц и оборванцев, напоминающих о бедности, о войне. Не было судейского молотка, «ваша честь» и длинных защитных речей. Нет, они просто гуляли по лесу. И снова. И снова. «Вернись, это опасно», — встревоженно просил Лайелл и хватался за шляпу, когда Хоуп, сняв босоножки, перепрыгивала через быстрый ручей. Или забиралась на дуб, чтобы посмотреть на лес с высоты. Или придумывала ещё что-то — всякий раз новое, неожиданное и опасное. «Все англичане такие зануды, или только ты?» После войны Лайелл закрылся в коконе — это была его защита. Защитой Хоуп была игра. И это было так глупо, но она улыбалась так задорно, весело, что давно позабытые чувства возвращались вновь. Они с хрустом доламывали остатки хладнокровия и безразличия ко всему, что не касалось работы. Закрыв глаза, Лайелл шагал за ней. В реку. На дерево. Скажи Хоуп ему шагнуть в костёр, он бы сделал это не задумываясь. Он сам не заметил, как перебрался из своей квартиры в центре в её небольшой домик у моря. Как на письменном столе помимо всевозможных документов появилась чашка заботливо заваренного чая и яблочное нечто под названием «пуддинг Евы». Как в холле повисли семейные фотографии, а в комнате напротив расположились пелёнки и распашонки. Но главное — на пальце Лайелла было кольцо, а в колыбельке лежал ушастый кроха с торчащими во все стороны светлыми волосёнками. Ремус Джон Люпин — так решила Хоуп. Лайелл был согласен со всеми решениями Хоуп. Всё то, что чушь и ерунда. Как можно было спорить с нею, когда она брала его за воротник, приподнималась на цыпочки и так трогательно чмокала в нос? «Мой славный Лай, — ласково шептала она, перебирая струны арфы, что занимала почётное место в их крохотной гостиной. — Я так тебя люблю… И тебя люблю, мой милый Реми!» — она улыбалась тянущемуся пальчиками к арфе малютке, а Лайелл, размякший от этой картины, подхватывал его на руки и целовал в макушку. А за ним и Хоуп. И вся строгость, хрустящая в груди, ссыпалась вконец, уступая место безмятежной радости. Эта радость померкла, когда их Реми заболел чахоткой. Он пылал жаром и кашлял кровью, слабея с каждым днём. Теперь в глазах Хоуп всегда были застывшие слёзы, а лицо Лайелла напоминало бледное полотно. «Он не умрёт, — шептал он, целуя Хоуп, держа в ладони тонкую ручонку сына. — Он не умрёт, он не может умереть». Но Реми умер. Впрочем, нет: для Хоуп он был живее живых. Но душу Лайелла стали наполнять новые осколки, режущие его изнутри. Осколки страха. «Это не чудовище, Лай! Реми умирал от чахотки, а теперь он здоров благодаря зверю! Вспомни: он задыхался, он не вставал с постели, он таял на глазах, а теперь он здоров и счастлив… Это не проклятье, милый Лай, это спасение. Просто его надо приручить». И Лайелл обнимал Ремуса и любил как раньше, чувствуя холодок в груди лишь во время полнолуний. Это ведь была Хоуп. Лайелл доверял ей. Шагал за ней, закрыв глаза. Только не прошло и нескольких лет, как её не стало. Он вынимал из корзины фрукты и раскладывал тарелки на пледе в тот день. А рядом сидел Реми, проворно запихивая себе в рот сэндвич. Ветер колыхал его светлые волосёнки. «Жуй медленнее, Реми, а не то лопнешь», — посмеивался Лайелл. А Ремус вдруг оторвал сэндвич от лица и замахал на прибой далеко внизу, где виднелись их домики. «Смотри, па, мама вышла!» На берегу лежала выброшенная ночным штормом подводная мина, а на неё карабкалась соседская девчушка. К ней бежала Хоуп, протянув руки… Нет, нет, она не побежала к ней. Она бежала к ним, она успела. Её, как и их, отшвырнуло волной и почти лопнули барабанные перепонки, но она осталась жива. Она утешала плачущего Реми, прижимала к себе ошарашенного Лайелла. Нет, это не её кровь окропила море. Не её платья клочья осыпали берег. Такие крохотные клочки, а платье стоило так дорого… Боже, его теперь даже не сшить… «Все англичане такие зануды, или только ты?» Лайелл хрипло рассмеялся, глядя на холодную могилу. Потом беззвучно заплакал, спрятав лицо в ладонях. Сказка рассыпалась. Волшебница ушла, и на память о ней остались лишь фотографии, что Лайелл хранил на работе в альбоме. От домишки на прибое не осталось и следа. Не было никаких духов — остались только чудовища. Большое — Лай. Лай, который без Хоуп не мог стать холодным, как раньше, но не мог продолжать быть счастливым, как с ней. Он потерял стержень и походил на тех бесхребетных тюфяков, которых раньше разделывал в суде. И маленькое — Рем. Лайелл видел чудовище в запуганном мальчишке, который большими глазами смотрел на большой и холодный подвал, не веря, что отец и вправду заставит его провести здесь ночь. — Боже, Хоуп, как страшно мне было, — сквозь слёзы проронил Лайелл. — Я смотрел на Реми и пытался увидеть тебя, но я видел только чудовище. Это ужасно, это так ужасно. Я ведь любил его, Хоуп, я ни на секунду не переставал его любить, но этого было недостаточно, ведь так? Страх был сильнее… «Прости меня, Хоуп, — лихорадочно шептал он, прикрыв глаза и стараясь не прислушиваться к надрывному плачу, переходящему в крик. — Прости меня, Реми, прости меня, Хоуп, прости меня, Реми…» Он твердил эти слова как молитву каждое полнолуние — с заката до рассвета. Потом шёл на работу, приносил еду и какао, спал, снова шёл на работу, снова приносил еду и какао, снова спал, и так до следующего полнолуния. Иногда он останавливался, смотрел на Ремуса, и что-то в голове прояснялось. Мелькала мысль, что надо обнять его. Взъерошить волосы, или что он там делал, когда Хоуп была жива. Спросить, хорошо ли он вычистил зубы — маленькому Реми было сложно дотянуться до задних зубов, и Хоуп помогала ему. Дать денег на занятия скрипкой, ведь Хоуп хотела, чтобы он играл. Вымыть квартиру до крови в ладонях, ведь Хоуп была против грязи. Изучить всё об оборотнях, найти лекарство, решение, хоть что-нибудь, купить ещё какао, это же их маленький Реми, если он сделает всё как надо, то Хоуп вернётся домой… Но ничего не менялось. Реми становился всё выше и выше, а Лайелл всё так же не знал, что делать. Он продолжал покупать какао, ерошить Рему волосы и спрашивать, хорошо ли он вычистил зубы. Ведь Хоуп рядом не было. Не было рядом никого, кто сказал бы ему, что делать. — Ты всё знала, Хоуп, понимаешь? У тебя были ответы на всё… — Лайелл тихо вздохнул, прижавшись к камню лбом. — Однажды ты попросила прощения, помнишь? И я спросил, за что. «За то, что я сделала тебя таким несамостоятельным», сказала ты. Я рассмеялся тогда и поцеловал тебя в висок. А когда тебя не стало, осознал, о чём ты. А потом что-то изменилось. Потому что у Ремуса появился друг, и в его глазах, когда-то таких же безучастных, как у Лайелла, замелькала живость. — Одним вечером я зашёл к нему, Хоуп. Чтобы спросить, вычистил ли он зубы, ведь ему было сложно сделать это как следует, ты всегда ему помогала. Он улыбался, Хоуп. Улыбался — представляешь? Там была гора подарков и его друг. Они сказали, что это для детей в школе, и я вдруг вспомнил, как в сорок третьем году один учитель подарил нашему классу плитку шоколада… Как мы радовались, Хоуп! Я и забыл, что мог быть счастлив без тебя… Он покачал головой. Сейчас у Ремуса всё было хорошо. Он жил со своим другом Сириусом, учился в колледже и где-то подрабатывал. В последний раз, когда они виделись, он рассказал Лайеллу о том, что у его друзей родился сын. «Сириус теперь крёстный отец. Ну и… — он опустил взгляд. — Я, неофициально, тоже». Лайелл не знал, что ответить. Ремус нашёл жизнь за пределами Хоуп — Лайелл не мог сделать этого до сих пор. Хотя должен был. Должен был отпустить её ещё тогда, в первое же полнолуние. Не оттолкнуть сына, а остаться вместе с ним. — Я потерял его, Хоуп, — выговорил Лайелл, уже не вытирая застилающие глаза слёзы. — Потерял, как потерял тебя — но это было только моей виной. Боже, как я себя за это виню, как бы я хотел отмотать время назад! Я бы всё сделал иначе… Но что именно? Любил его немного больше? Что, Хоуп? Что я мог сделать? Будь ты здесь, ты бы мне сказала… Мужчина замолк, прижимаясь щекой к могиле давно потерянной любви. Могиле, к которой он боялся приходить столько лет. На которой он похоронил не только её, но и себя. Но он ещё мог воскреснуть. «Пора тебе думать самому, милый Лай», — он услышал почти что вслух. И грустно улыбнулся. — Я бы сказал, что нельзя изменить прошлое — можно лишь стремиться наладить будущее. Но тогда ты, поди, ответила бы… «Какие же вы, англичане, зануды!» Лайелл хрипло рассмеялся. Он слабо улыбнулся сквозь слёзы, уставившись взглядом туда, где не было никого. Одни лишь деревья, плавно перетекающие в лес. — Прощай, моя волшебница, — прошептал, целуя надгробный камень. Потом взялся выдёргивать проросшие вокруг сорняки. Он побудет здесь ещё немного. Приберётся, сходит на пляж, где они раньше жили. А потом вернётся в Англию и поговорит с Реми. Может, тот и не простит его, но хотя бы выслушает, верно?..

***

По узенькой дорожке одного из самых бедных кладбищ в прибрежном городке Уэльса деловито топали яркие детские сандалии. Когда им надоело шагать, раздалось требовательное «па!», и сандалии вместе с их владельцем взлетели вверх. Тедди нравилось на кладбище. Он не знал, почему кругом столько камней и цветов, но их было очень увлекательно рассматривать. Он сидел у папы Ремуса на шее и тщательно вертел головой, сжимая в ладошке несколько сорванных ромашек. — Что, Тедди, приятно шагать по мертвецам? — Сириус усмехнулся, а Ремус закатил глаза. — Боже, Сириус, ты и твой юмор… Смотри, Тедди, мы пришли, — он остановился возле двух надгробий. — Здесь лежат твои бабушка Хоуп и дедушка Лай. Бабушка Хоуп была просто волшебной, а Лай… Ремус вздохнул и грустно улыбнулся, невольно прижавшись чуть крепче к Сириусу, который поцеловал его в висок. Лайелл Люпин умер, когда Рему был двадцать один год. Так и не вернувшись из Уэльса. — Он очень старался, Тедди, — вполголоса сказал Ремус. — Может, он не был лучшим отцом, но я простил его. Надеюсь, ты тоже нас простишь, если мы случайно причиним тебе боль. — Лай, — повторил Тедди, сморщив нос. И разжал ладошку, роняя ромашки на камень.