***
— Ваш охлаждённый латте, — Чанбин осторожно поставил перед женщиной со свинячим пятачком вместо носа стаканчик и пробил чек. Больше всего в этой подработке ему нравилось отрывать чеки, избавляясь от покупателей со звуком рвущейся бумаги. Здесь было некомфортно: слишком много людей, слишком сильный запах кофе, чая и молока, и слишком обыденно и уютно. Он не понимал почему должен улыбаться этой бесконечной ленте из человеческих лиц, если им и без того хорошо и вкусно живётся: те, кого жизнь потрепала, плюнула и поиздевалась, предпочитают бары, а не кофейни. Но деньги ему платили несмотря на угрюмость, а ошибки он делать перестал, за пару дней доведя до автоматизма в памяти способы приготовления всех пунктов из меню — может, скорость работы объясняла то, что его до сих пор не уволили из этого кукольного домика кофейных пони. Он не удивился, заметив за одним из столов малолетнего пидораса. Эти смазливые недопарни-недодевки идеально вписываются в приторно-сладкий окружающий интерьер, будто родились здесь, из молочной пенки, и здесь же повредились головой, нанюхавшись ванильных сиропов. О присутствии рыжей смазливой размазни женских наклонностей Чанбин сразу же забыл, но, убираясь, пришёл к его столику и столкнулся с этим недоразумением лицом к лицу. — Извини, я не знал, что ты здесь работаешь, — пробормотал новенький, улыбнулся извинящеся и опустил голову. Он улыбнулся. Улыбнулся ему! Опять. Улыбнулся, как ни в чём не бывало! Херакнуть бы по его морде тряпкой для уборки, стереть эту белозубую грязь с приторного лица, но Чанбин сдерживается ради пары лишних тысяч вон, которые он получает за несколько рабочих смен в неделю. Но его святое терпение лопается, пачкая глотку рвотными позывами и взрываясь шипучей злостью: Феликс прикрывает ладонью лист тетради и ещё ниже опускает голову, осознав, как опозорился с этими своими девчачьими каракульками на полях — там всё изгажено кривыми иероглифами имени и фамилии Чанбина. Захотелось проверить наличие члена у этого существа непонятного пола: как блять парень может быть таким у Чанбина в голове не укладывалось. Он дёргает его за подбородок, чтобы увидеть розовые, будто накрашенные румянами, зардевшиеся щёки, и вырывает из тетради исписанный лист, комкает это полученное гелевыми чернилами оскорбление, берёт Феликса за горло и пихает ему в рот бумажный комок как можно дальше. Тот трясёт головой, пытаясь высвободиться из хватки и увернуться, жмурится и хватается руками за край столешницы, сдёргивая скатерть. Вазочка с салфетками, наполовину выпитый молочный коктейль и другие вещи падают на пол, привлекая внимание тех посетителей, которые ещё не смотрели на них. К Чанбину подбегает владелец кафе, хватает за плечо и встряхивает, крича то, что полагается кричать владельцу, заметившему, как кто-то из персонала оскорбляет клиента. Не дослушав, Бин скидывает с себя надоевший до чёртиков фартук, и идёт на выход. На хлопнувшей двери появляется трещина. — Прости, — раздаётся тихое справа. — Из-за меня тебя уволили. Чанбин идёт, не останавливаясь, надеясь, что мелкий чмошник додумается сам избавить от своей раздражающей компании. Но у всех пидоров видимо мозг через очко уходит, иначе откуда эта недалёкость. Впрочем, ему это только на руку. Чанбин останавливается и изучающе прищуривается, разглядывая смазливое личико и субтильное телосложение парнишки. — Поможешь мне заработать. Тот согласно кивает. — Ты даже не спросил, как именно, — Чанбин криво ухмыляется краем губ, всё ещё не веря своему везению. — Мне всё равно как. Я правда сильно виноват перед тобой. Чанбин фыркает и набирает номер знакомого, который не раз выручал его.***
Мягкие и тёплые оттенки японского современного дизайна интерьера каким-то образом сочетались с кроваво-алой обшивкой на стенах. Приглушённое освещение и тихая традиционная музыка зомбировали, а от запаха благовоний кружилась голова. На входе их встретили два одинаковых парня, одетые в красные с золотыми узорами кимоно. Миловидные и хрупкие, с накрашенными розовыми губами и томным взглядом из-под длинных подведённых тушью ресниц, они отличались друг от друга лишь зеркальными чёлками. Оба сложились в поклоне: Чанбин проигнорировал и прошёл внутрь помещения, а Феликс неловко поклонился в ответ — он с корейской то культурой был плохо знаком, а японскую знал только по аниме. Парни переглянулись и хихикнули, кинув на него лисьи взгляды. Феликсу стало неловко, и он потрусил к Чанбину. — Жди здесь, — тот скрылся за одной из раздвижных дверей. Феликс остался стоять, приклеенный взглядом к бумажной двери, на которой чернилами был выведен рисунок накатывающей волны. В заведении работали одни мальчики, и все молодые и красивые. Вывеска была замаскирована под бар, и вроде как барная стойка здесь присутствовала: выделялась лаконичным чёрно-белым дизайном, но находилось это заведение на окраине города, на улице маячили какие-то криповые типы с золотыми зубами и странные, с мутными глазами, возле заброшенных мусорок пировали бездомные. Только с заложенным носом можно было не почувствовать запаха гнили, дешёвых денег, отходов и разложений — запаха нелегального бизнеса, который внутри подвала растворялся в сотне ароматизированных палочек, стоящих в каждом свободном углу. По приятному ощущению бодрости, появившемуся в теле, Феликс задумался нет ли среди этих благовоний каких-нибудь афродизиаков или ещё чего похуже. Если останется здесь ещё на чуть-чуть, у него заберут то, что он выстраивал в себе весь последний год, отмывал и полировал, не обращая внимания как израненное нутро воет от соприкосновения с чистящими средствами силы воли. И теперь опять всё сначала? Но он остаётся стоять, спиной чувствуя на себе изучающие взгляды. Нельзя уходить без объяснений, он и так сильно виноват. Дверь отъезжает в сторону, и на Феликса смотрит нагримированное мужское лицо, удивительно похожее на улыбающуюся моську манэки-нэко, статуэтки с которыми украшают ниши внутри стен. — Какой милый малыш, — у мужчины и голос такой, мяукающий. — Бини, он мне подходит. Они с Чанбином бьют по рукам, и мужчина приглашает Феликса внутрь, проводит через помещение с низким столом, из-за которого поднимается Чанбин, проходит мимо и задерживается ненадолго, чтобы похлопать по плечу: — Будь умничкой и слушайся дядю. — Я не буду спать с ним. Чанбин не слушает и уходит, а мужчина подбирается, посмеиваясь, и гладит Феликса по голове тёплой маленькой ладонью. Пугает, что он двигается совершенно бесшумно. — Не бойся, я не сплю с такими, как ты, — мурлыкающий голос застревает в голове вибрациями. — Тебя никто не тронет, обещаю. Просто посмотрим, что ты из себя представляешь. Феликс сглатывает и оборачивается на дверь, но она закрыта, и вообще все эти бумажные стены выглядят теперь одинаково, и он уже не уверен, что дверь там вообще была. — Я могу позвонить бабушке? Предупрежу, что вернусь не скоро. — Бабушке? — узкие глаза мужчины слегка раскрываются. — Да. Пожалуйста, она будет волноваться. — Хорошо, попросишь телефон у стилистов, — довольно легко соглашается мужчина и кивком головы приглашает в следующее помещение за новой открытой дверью. — А можно сейчас? Уже поздно. На него смотрят сквозь глаза-щёлки, будто и не смотрят вообще. — Ладно. Держи. Феликс набирает номер на экране айфона и невозмутимым сдержанным голосом сообщает бабушке, что задержится сегодня у друга и вернётся домой поздно. Рука дрожит, и он боится, что выронит телефон и придётся отрабатывать больше, чем должен на данный момент. — Так у тебя правда есть родственники? Феликс удивлённо кивает, а потом до него доходит, что, если он всё правильно понял, сейчас — единственный шанс ухватиться за хрупкую соломинку и попытаться подняться. — Про ИППП вам тоже не сказали? — он молится, что правильно задал вопрос и не ошибся в словах. Мужчина прокашлялся. — Я же сказал: тебя никто не тронет. — Меня продавали в бордели раньше. Вы точно так же, как говорили они. Мужчина нахмурился. Ласковое лицо застыло, полностью перевоплотившись в керамическую маску кошачьей фигурки. — И я знаю, как защитить себя, если вы не боитесь заразить клиентов, — добавил Феликс, соединив два предложения в одно. Собеседник пробормотал что-то неопределённое в адрес Чанбина, а Феликс вдруг понял, что маска на лице мужчины — не обязанность лицемерия, а самообман. Ведь для того, кто зависим от лёгкой наживы, здесь слишком много вложено труда в дизайн, атмосферу и антураж. — Вы же заботитесь о своих клиентах. На Феликса смотрят, сложив брови удивлённым домиком. — Кхм, да, конечно. — Видно. Пусть вы в не очень хорошем месте и в подвале, здесь всё дорого и красиво. Глаза совсем исчезают, стёртые мягкой улыбкой Феликса. — В том месте, где я был, там всё плохо. И люди злые. И мальчики битые. Спасибо, что заботитесь о всех. Может, это не лучший бизнес, не моральный, но для кого это единственный шанс побыть собой. Быть свободным. Для Кореи важно, я думаю. — Малыш, — мужчина перестаёт сладко натянуто улыбаться, и его лицо размягчается, становясь вдруг человечным. — Почему ты пришёл сюда с Чанбином? — Его уволили из-за меня. Я хотел выплатить ему. — Он ненавидит тебя. — Я знаю. Мужчина улыбается сочувственно и спустя минуту молчания говорит снова. — Давай так: ты всё-таки пойдёшь к стилистам, тебя сделают мейк-ап, и мы сотворим парочку фото. Только фото, хорошо? Думаю, их хватит, чтобы расплатиться с этим засранцем. — Мне нужно будет раздеваться? Мужчина снова гладит его по голове. — Нет. Ты и так чересчур раздет. Словно младенец.***
— Ты чего тут делаешь? — Хёнджин чуть не выронил бокал, который протирал влажной тряпкой. — Меня привезли. Сказали, здесь будет Чанбин. Мне нужно отдать ему деньги, — ответил Феликс, занявший табурет напротив. Хёнджин ставит бокал в открытый шкаф под барной стойкой. Новенький почему-то цветёт и пахнет, несмотря на то что стал новой мишенью для развлечений. Даже Чанбин признал в нём легко доступную наживу, раз почему-то ждёт от него денег. — Я выгляжу странно? Хёнджин пожимает плечами, и продолжает смотреть, не совсем понимая, что и почему делает. Новенький выглядел одновременно и ребёнком, и взрослым соблазнительным парнем — поработавшему над его личиком человеку явно удалось найти золотую середину и воплотить в жизнь мечту любого педофила. Было в его уложенных лёгкими волнами волосах, в милом курносом носике, пухлых блестящих губках и в трогательных веснушках на щеках что-то невинно-ангельское, зачаровывающе святое, а глаза, глубина которых подчёркнута аккуратными маленькими стрелками, заглядывали прямо в душу. Хёнджин наконец понял, что не даёт ему покоя: как при таких ангельски-ребяческих вайбах этот парень может быть таким вульгарно соблазнительным? — Почему ты работаешь в баре? — Подработка, — Хёнджин с трудом отводит взгляд и механически перебирает разной формы и размеров бокалы, переливающиеся маленькими радугами, стаканы и стопки. — Тебе разве нужны деньги? — Нет, мне просто скучно. Он отвлёкся на подошедшую девушку, просящую простенький дешёвый коктейль. Хёнджин подмигивает ей, уверяя, что такая красотка достойна только самого лучшего — банальщина, но когда он говорит такое, все почему-то ведутся. Иногда ему казалось, что вообще не важно какую дичь он воспроизводит: уши людей будто переводят его речь на выдуманный эльфийский и восторгаются, очаровываются, кокетливо хихикают. Им не важно, что он сказал на самом деле, им не важно, что он думает: они видят его таким, каким хотят видеть. — Тебе не нравится здесь работать, — говорит Феликс, когда девушка уходит звать подруг «познакомиться с таким очаровательным барменом». — В смысле? Это весело. — Ты не можешь быть самим собой. Рука дёргается, и ликёр проливается мимо стопки. — Мне незачем быть самим собой. Им это не интересно. Феликс набирает что-то в телефоне, а затем говорит, подсматривая в экран: — Людям априори не много интересно какие мы на самом деле. Чтобы понять себя нужно много сил, поэтому не хватает сил пытаться понять кого-то ещё. Хёнджин открыл было рот, чтобы избавить себя от необходимости выслушивать эту философскую дичь, но вместо того, чтобы послать, спрашивает: — И какой тогда смысл мне пытаться быть самим собой для других, если ты сам сейчас подтвердил, что им это не интересно? — Зачем быть самим собой для других? Ты должен быть самим собой для себя. Тогда всё станет проще. Хёнджин дружелюбно улыбается новому клиенту, на этот раз мужчине, а потом резко стирает улыбку и вместо чаевых получает оскорбление. — Видишь: всё не будет проще, если я буду самим собой. — Быть самим собой — значит не лгать себе. Хёнджин больше ничего не говорит и всё оставшееся время, пока Феликс сидит рядом, не роняет ни одного слова, какой бы посетитель перед ним не был, лишь пару раз улыбается, когда это действительно стоит того.***
Чанбин приходит в бар, принося с собой ауру короткого замыкания — вот-вот разразится пожар. Люди шарахались от одного его взгляда, но не Чан, алкоголь в крови которого лишил его страха. — Пьёшь в одиночестве? — Нет, в компании с мудаком, разрушившим свою жизнь. — Самокритично, — Чанбин выпивает залпом протянутую стопку. — Не видел Томоэ-сана? — Спроси Хёнджина. Чанбин идёт к барной стойке, запрыгивает на высокую табуретку, повторяет недавний вопрос, а Хёнджин безразлично пожимает плечами, вызывая новое короткое замыкание, а потом кивает в сторону. Чанбин смотрит туда и на миг зависает. Феликс протягивает ему конверт. — Извини ещё раз. Я больше не буду попадаться тебе на глаза. — Это будет сложно: вы учитесь в одном классе, — хмыкает Хёнджин. — Ты хочешь, чтоб тебя уволили за разлитие алкоголя несовершеннолетним? — Чанбин морщится, что тот встрял, напомнив лишний раз о школьных буднях. — Я налил ему воду. — Налей абсент. Хёнджин послушно откупоривает бутылку, и в ожидании Чанбин рассматривает новенького, напоминающего своим новым видом дорогую фарфоровую куклу. Дорого — это то, что Чанбину никогда не было доступно. Но если это дорого само прыгает в руки? — Пей, — Чанбин пододвигает стакан Феликсу. — Охренел? — вдруг раскрывает пасть Хёнджин, хотя раньше ни разу не смел ему перечить, и отбирает стакан. Чанбин изливает взглядом языки пламени ярости, но лёд в глазах Хёнджина остаётся нетронутым, переводит взгляд на Феликса: тот совершенно беззащитен перед пламенем — его простой открытый взгляд легко вспыхивает, как чистый лист бумаги, и по губам расползается смущённая улыбка. Ведёт себя, как четырнадцатилетняя девчонка, а одет, как шлюха, с этим блядским чокером, что притягивает внимание к тонкой светлой шее. Будет интересно посмотреть, как его выебут, как он будет визжать и реветь — совершенно по-бабски. И если в борделе эта блядь умудрилась отмазаться, подставив Чанбина по всем параметрам, уличив во лжи, придётся действовать более доступными методами. Чанбин возвращается к Чану, желая напомнить о плохом поведении новенького. Тем более Феликс улыбается так же глупо, как и Чонин. Их схожесть только на руку.