***
Отбой как всегда по расписанию. Все разговоры и возня исчезли. Осталось только весьма неприятная и давящая на ушные раковины тишина. Под дверью через небольшую внизу щель виднелось частое мигание лампочки. Может не стоит накручивать себя этими детскими выдумками, но и противится невозможно. Где-то по коридору расхаживает персонал, проверяя на месте ли другие дети. Кровать, стоящая у окна, прогиналась и скрипела. Спина как всегда быстро затекала, заставляя переворачиваться на бок. Везде стоит мирное посапывание, а сон как всегда не шёл. Слишком тихо и неуютно. В мыслях стоит одинокий домик с погасшими окнами и неприметный для многих людей уют. Тоскливо, что его сейчас нет рядом. Я снова хочу сидеть на потёртом кресле среди опилок и слушать его рассказы. Неужели он приедет утром? Ещё Стёпка должен на днях появится. Я мечтательно закинула руки за голову, улыбнувшись сонному соседу. Стёпа сказал, что родители ему недавно купили вкусное драже в железной банке. Если верить его обещаниям, то скоро мы сможет снова сидеть у дяди Юры и есть эти странные конфеты. «Какие они на вкус? Как ириски или они шоколадные? Боже мой, моему воображение нет предела, но так хочется увидеть всех их снова. Я по вам так скучаю, если не прошло так уж и много времени». Я сильнее закуталась в колючее одеяло, удовлетворённо улыбаясь. Скоро мы встретимся, так ведь?***
Глаза сильно щепало от светящей в лицо лампочки. Лампочка? Голова начала понимать происходящее. Я начала дёргаться, но конечности крепко связаны чем-то липким. Изолента? К горлу подступает ком. Я морщусь, с силой сдерживаясь. — Нет, нельзя! Мягкая ладонь коснулась моей щеки, вытирая неприятные слёзы. — Почему ты плачешь, т/и? Глаза с силой вглядываются в очертание. Голова слегка кружилась. Тошнота стоит на пути к горлу. А глаза снова застилаются от осознавания ситуации. Я едва могла вымолвить, но голос был точно уж не мой: — Марина… Львовна. Я бьюсь головой о железяку, сильнее прикусывая язык от беспомощности. — Меня не могут предать, не могут! Поглаживание женщины прекратилось резко. Один сильный взмах, как почувствовалась боль в районе скулы. Женщина молчала, поглаживая свою руку. Я дёргала конечностями, не понимая прока в спасении. Её взгляд поменялся на более жестокий и бесчувственный. Пар исходил при дыхании, пока женщина, в которой я была уверена ценой собственной жизни, не придала. Белая рубашка уляпанная в кровавых следах сильнее давала волю эмоциям. Серое помещение, пропитанное спиртом и запахом чего-то металлического. Сыро. Все стены в подтёках, от которых так и чувствуется плесень. Тумбочки, контейнеры и много непонятных инструментов. Холод пробирался под тонкую ночнушку, пока я смотрела с горькой болью на курящую женщину. Мурашки прошлись по телу, пока зубы не начала биться друг об друга. Очень холодно. — Зачем я здесь? «Тупой вопрос. Точно такой же, как и я. Вся та лесть и внимание были обычной уловкой. Ведь все ведуться на доброту? Так же! Или я… Я одна была такой дурой»? Директриса усмехнулась. Рука медленно затушила окурок о стенку, которая вся была в таких отметинах. — Ты вроде умный ребёнок, т/и, но почему сейчас задаёшь такой глупый и бестактный вопрос? Ты не в том положении, чтобы что-то спрашивать. Но раз это ты, то могу сделать исключение. Нитки и иголки закончились к моему сожалению. — Она с тяжестью выдохнула, пододвигая стул как можно ближе. Запах никотина ударил в нос, пока я в очередной раз не начала кашлять. Что-то ужасно пахнущее мешает мне дышать. — Как тебя ещё не стошнило, даже мне приходилось года два привыкать к такому. Хлорка вообще не могла выбить этот запах. «Я не знаю про что она говорит. Понятия не имею, куда она смотрит. Я просто хочу оказаться у дяди Юры. Хочу, чтобы он был рядом»! — Как вас может волновать запах, если вы забираете невинные жизни людей? Мой рот сжали. Пара раздражённых глаз проходилась по телу. Во рту почувствовался вкус крови, пока очередной удар не пришёлся по лицу. — Сука, ты укусила меня! — Она отдёрнула кровоточащую руку, сбивая с ножек стул. — Это мало для того, что вы сделали другим! — Мне всё равно на твои слова, но какого хера ты знаешь о том, что я делаю? — Я не знала, но могу догадаться зачем вам все эти пилы, ножи и скальпели. Зачем вы игрались со мной, зачем изображали добрую и понимающую, если на самом деле вы желали мне смерти! — Я не желала тебе смерти, проклятый ты ребёнок. У меня другие планы на тебя были, пока не поступил заказ на твою утилизацию. — Утилизацию? Я не мусор, чтобы просто меня выбрасывать. Что вы сделали с другими детьми, они ведь тоже были мусор? — Были. — Женщина усмехнулась, с силой разворачивая стол. В глазах потемнело на мгновение. Тошнота усиливалась. Мне нужна вода, думала я, пока снова не открыла глаза. — Вот, что мы делаем, если отменяют заказ. — Аааааа! Я закрыла с силой глаза. Слёзы снова полились из глаз, пока руки от злости не начали стучать о железные ножки стола. В памяти так и стоит шкаф, наполненный стеклянными контейнерами, в которых я увидела знакомое лицо. " П-павлик»? Я начала неистово кричать. Воздуха не хватает. Руки сжимают холодные ножки стола. Пока ногти на пальцах не начали скрипеть под гнётом моих криков. «Почему он? Почему он? Прошло столько времени после его ухода отсюда, так почему»? Отрезанная голова мальчика находилась в мутной воде. Синие губы и закрытые глаза. Не было ни одной причины усомниться, что это он. Русые волосы и вздёрнутый нос. Всё, как и тогда. Тело начало дрожать словно в конвульсиях. Я кричала, не открывая глаз. Обычный озорной мальчишка, который первый предложил с ним дружить. Мальчик, который полностью мог понять мои чувства и приободрить. Как сейчас помнится его голос, который начался ломаться в столь раннем возрасте. Все те стычки в столовой за еду, которые мы разыгрывали на людях. Опасные вылазки через железный забор. Даже наш мини-побег, который был засечён самим дядей Юрой. А его слова за ночь до его ухода… Его грубость докучала другим, пока я вслушивалась, осознанно воспринимая его доводы. Он был добр, но его никогда не ценили. Даже тогда, когда поздней ночью мы сидели у меня на кровати, он серьёзно выкладывал свои мысли. Хоть и оставалось не так много времени.***
Одного взгляда назад было достаточно. Пока никто не преследовал меня и это уже облегчало задачу. Голова из последнего диктовала, что делать. Про волосы вообще стоит молчать. Кожа на голове пострадала не меньше. Но нужно продолжать бежать и предупредить своих. Нельзя, чтоб кто-то пострадал. Я в секунды отскочила от удара спереди. Неожиданная встреча с персоналом, как хочется провалится под пол. Большая возвышенная фигура, преграждающая мне путь. Уборщица со злости делает ещё выпад, пытаясь задеть меня своим деревянным обрубком, который раньше считался за швабру. Дыхание прерывалось, а слёзы от переполнявшего страха мигом высохли. — Когда же ты сдохнешь, маленькое отродье? Женщина не прекращала цедить гнилью, пока злорадный смех не прошёлся по коридору. Рука словно онемела от холода. Я хотела кричать, но изо рта выходило лишь хрипение. За моей спиной слышатся детские голоса и быстрая неминуемая гибель. — Тётя Жанна, а правда, что пожар устроила т/и? — дети смотрели с отвращением на меня, как на кусок дерьма, но всё равно не замечали надломанную швабру в её мозолистых руках. Женщина почесала голову, и снова изобразила свою противную ужасающую улыбку: — Да, это она. Идите в столовую и нажалуйтесь директрисе. — Хорошо. Накажите её за такой низкий поступок. Пусть получает по заслугам. «От слова директриса захотелось снова заплакать. Она не могла освободиться. Кого она пытается обмануть? Без разницы! Все они предатели, которые только и делают, что подчиняются и слушают людей, которые могут только красиво открывать пасть. Никто не хочет глядеть правде в лицо, даже сейчас. Все они трусы и подхалимы. Я жалею, что строила возвышенные ожидания насчёт них»! Дети всем составом побежали в указанное уборщицей место. Холодный пол отрезвлял и приводил мысли в сознание. «А должно ли быть больно»? Но всё же, нужно быстро добраться до кабинета. Я оглядела онемевшую руку в приступе страха. Прижав сильнее руку к груди, я с безразличием посмотрела в тёмные карие глаза уборщицы. — Должно быть очень больно, т/и. На твоём лице не дрогнул ни один нерв. А когда над тобой надсмехались публично, ты не спеша превращалась в лужицу. Неудивительно, что от вас всех отказались. Ведь сироты — хуже самого Сатаны. — Это не вам решать. Вы лишь пешка Марины Львовны. Вы точно также знали про мёртвых детей и молчали! Вы понимаете, что на вас всех, лежит страшный грех? — Ха, как не прискорбно говорить, но не тебе судить меня. Пожара больше нет, как и скоро тебя. Никто не поверит ребёнку. У вас нет главной составляющей — деньги. Если есть деньги, то и закон на нашей стороне. Я топнула ногой, сгорая от ярости. Хотелось наброситься на эту женщину и располосовать ей лицо. Но выдавила лишь: — Идите к чёрту! Брови уборщицы изогнулись от удивления. Она точно также знает, что не владеет ситуацией. Никто из нас двоих не владел ей никогда. Лишь один человек, который держит над собой корону, вылитую из золотых слитков. Человек, который никогда не устанет держать её над истерзанным народом. Мы всё прекрасно понимает и между нами образовалась пропасть. — Иногда мне хочется заткнуть твой грязный рот, как и сейчас, — женщина нацелилась деревяшкой в мою сторону, как мы снова начали эту игру. Уворачиваться пришлось быстро. Все мышцы гудели от нагрузки. Женщина же не прекращала пытаться попасть по мне. — Ты когда-нибудь жила в страхе? Хоть раз была заложником собственной жизни? Удары преследовали меня, пока плечо вовсе не отказало. Я зашипела: — А вы что, не видите? — Вижу, но не понимаю. Зачем ты пытаешься всех спасти, зная, что этого не произойдёт? Тебя ненавидят здесь и пытаются избавиться, а ты всё равно помогаешь этим детям. Ты могла сбежать сама, так почему ведёшь себя как не здравомыслящий человек? — Понятия не имею о чём вы, — от сухости в горле я начала кашлять, языком проходясь по нёбу. Внутри всё надорвалось до жжения, когда уже трясущимися ладонями пытаюсь отнять палку. Взрослые сильны, и тягаться с ними бесполезно. Превосходство по росту и массе, но этого мало, чтобы сдаваться. Я продолжаю злить и проверять на прочность женщину. — Я вам так и не ответила на вопрос. Мы — дети, не решаем где родиться и в какую семью попасть. Но вы — взрослые решили всё за нас. Нашли на кого свалить свою безответственность. Уборщица в ярости пинает по коленям, наконец, отобрав швабру. Удар, следом другой. Крик стоит в горле. Я смотрела на взмывающий кусок дерева и на уставшую женщину, как тело решилось действовать. « Она так просто не пропустит меня. Времени мало, чтоб дальше травить светские беседы». Руки вовремя убрали защиту и помогли оттолкнуться от пола в ту секунду, как палка с точностью попала в то место, где я собиралась принять удар на себя. Снова. Завернув с небывалой скоростью за спину уборщицы, я толкнула со всей силы вперёд, как женщина оступилась и рухнула на деревянный твёрдый пол. «Я никогда не терпела контроля. После всего произошедшего я хотела свободы, но даже здесь в проклятом месте я её не получила. Не хотелось смотреть на зловонный мусор и сильнее проникаться воспоминаниями». Я побежала к лестнице, как уборщица закричала: — Не так быстро! Я ускоряюсь, как могу. Пропускаю по две-три ступени за раз, чтоб только снова не встретиться с ней вблизи. Со столовой донёсся крик. Дети. Кровь приливает к вискам до ощущения собственного сердцебиения. Всё слишком быстро происходит. Я оглянулась назад. Потрёпанная с виду уборщица вытирала на ходу красную жидкость с носа, продолжая наступать на меня. Глаза обозлённой женщины почернели, и она ринулась по ступеням вверх. Двери и окна закрыты. Дым никак не исчезает и забивает дурнотой лёгкие. Тяжко и страшно. Я хотела побежать дальше, всё посматривая на нижние ступени, но нога неожиданно прогнулась. Локоть случайно задел железное ведёрко с водой, чуть не перекинув содержимое. Опасность приближалась, как я шикнула от боли, опираясь измученно о стену. — «Я пожалею об этом, правда»? Женщина смогла открыть лишь рот, как под ноги ей бросилось несчастное наполненное до краёв ведро. Ступени пронесли её в самое начало. В ушах стоит тяжёлый звук падения. Уборщица больше не вставала.***
В глазах жутко плыло. Ноги еле как проходили препятствия в виде ступеней. -«Я почти пришла» Всё жутко болело, но сейчас есть шанс выбраться на свободу. Эта женщина поплатиться, что сделала с другими. И наконец, восторжествует справедливость. До желанной дверцы оставалось метров десять, как дверца вздрогнула и посыпалась штукатурка. Крик Стёпы и ещё раз дверца вздрогнула. Я мигом ускорилась до дверцы, сдерживая неприятное чувство в груди. При беге казалось, что дверь и стены дрожат. Страшно. Мне очень страшно, но… Я не успела ничего сделать, как дверца мигом влетела в мою голову. Глаза закрылись по себе, пока что-то тяжёлое не придавило моё тело. Очень мало воздуха. Я слышу сзади себя шаги. Жарко. Уши пронзает сильнейший крик, доставший до моего сознания. «-Т/и, ты когда-нибудь смотрела этот фильм? — Поинтересовался дядя Юра со своим хрипловатым голосом. Он укрыл нас колючим пледом со времён его детства и выжидающе посматривал на меня. «Я счастлива». Я сидела на мягком быльце старенького кресла, кожей чувствуя, как от охранника исходит холод с улицы. Он парит с осторожностью заледеневшие ноги в тазу, пока я с трудом тужусь над громкостью телевизора. Я грустно покачала головой, вспоминая хоть что-то, что я когда-то смотрела, но мысли с годами становятся мутнее, чем раньше. С детством связаны не самые лучшие воспоминания, хоть и считаю себя до сих пор ребёнком. Отец то и делал, что сидел у своей электрической коробки и смотрел новости, которые никому из семьи не сдались. Он был всегда недовольным. Часто кричал, бросался на маму и нескончаемо пил. Мы залезли в долги, которые пришлось отдавать моей матери. Но и мама решила рассчитаться со своими. На её душе был тяжелейший груз ответственности, который она решила сдать в приют. Я верила в первый год, что она справится со всеми проблемами и заберёт меня, но из окошка комнаты я видела такую же картину, что произошла со мной осенью. Я смотрела с сожалением и решением им помочь, но руки опускались, когда я начинала понимать, что не могу даже себе помочь, не то что другим. Они так сильно кричали и вырывались из рук родителей, что я не смогла больше глядеть в окно. На следующий день меня перевели в другую комнату, когда Марина Львовна узнала от уборщицы, что я плакала перед окном, выходящим на главный выход. Я много чего не понимаю, но стараюсь привыкнуть к постоянному контролю и изредка нарушать правила детского дома. Но сейчас я с лёгкостью сбежала со своей приобретённой проворностью. За окном бушевала надоевшая за неделю метель, которая всегда приносила огромные за собой сугробы. Жаль, что дядя Юра взял на себя работу дворника и частенько проводил время на улице. Мы делили единственную кружку между собой, пока другая лежала на дне мусорки. Чай был крепкий, в стиле дяди Юры. Он не видел здесь ничего плохого, и я тоже естественно. Язык обжигало горячим паром, пока на зубах оставался тёмный налёт от заварки. Детский дом экономил во всём, даже в чистоплотности детей. Кусок хозяйственного мыла был поделён на несколько десятков детей. Со временем детей поубавилось, но это не отменяло небольшой кусок мыла, который должен прожить целый месяц до следующей раздачи. Придётся довольствоваться зубным порошком, вместо пасты из тюбика. Но и на том спасибо. От нас не требовали чего-то невозможного. Просто говорили учиться прилежно и всегда соблюдать правила, установленные директрисой. Жалко, что сейчас дорога до корпуса завалена снегом. Трактор приедет только через неделю, пока разберёт другие заказы людей. Про учёбу можно забыть. Это обычный предлог, чтобы угомонить своё любопытство и посмотреть с крыши школы на город. Забор лишь намекает на то, что мы животные, сидящие для того, чтобы прохожие поглазели на нас. Жалкое существование. Слишком много снега выпало в преддверии Нового года. Я положила свою голову на плечо охраннику, чувствуя, как сонливость медленно одолевает меня. — Дядя Юр? — Он хмыкнул, слегка придерживая меня за спину. — Что ты хотела, золотце? — Я тебя люблю, дядя Юр. Больше своих родителей вместе взятых. -Т/и! Я открыла глаза, и полились горькие слёзы. Горячая жидкость текла по моей шее и падала на пол. Руки с силой царапали древесину. -Д…Дядя Юра, ты… — Я ощущала, как кровь ещё течёт по его венам. Я ощущала теплоту. — «Он должен жить. Должен»! Я была под тяжёлым грузом, но услышала тихий и дорогой мне голос, давая надежду, что он выживет. Он был очень тих, но его губы доставали моего лба и он прерывисто прошептал: -Бе-ги. Мужчину оттащили в сторону другие работники, пока на мою грудь не наступила директриса. — Ну что, доигрались, ребятишки? Я закашляла, пытаясь руками оттолкнуть каблук. Волосы начали мокнуть от слёз. Но сказать ничего я не смогла. Лишь хрип, да кашель. «Почему это происходит со мной»? — Т/и! Я не сразу распознала кому принадлежит крик. Помутневшим взглядом я нашла глаза друга и сильнее прикусила губу до боли. Друг пытается вырваться из рук одной работницы — это оказывается медсестра. Я чувствую снова на себе тепло. Моя кровь смешивается со слезами и скатывается по уже холодному телу. Я не чувствую тепло. Холодно. Очень холодно. «Он говорил, что не покинет меня, но почему… Почему ты»… Медсестра огрызается и сильнее прижимает друга к груди. Она его душит, сгибая руку в локте, но он продолжает вырываться. Всё бессчетно. «Почему ты кричишь до сих пор моё имя? Я не смогла никого спасти! Всё кончено… Я ничем не могу помочь тебе, Стёп. Ничем, только поныть. Я оказалась слабой. Всегда настою на своём. Я эгоистка и лицемерка. Дети были правы, я мусор среди них». Я прикрыла глаза, ощущая солоноватость во рту. Сил не хватает продолжать сопротивляться. С каждой минутой я вешаю на себя непосильные цепи с тяжёлыми гирями, обмазанные в мазуте. Липко. Как не прискорбно говорить, я потеряла надежду снова. В очередной раз начала сомневаться в себе и в итоге пострадали другие. Я скрылась. Сбежала в глубины своего сознания и плачу. Безудержно скрепя зубами об утрате. Не только любимого человека, но и себя. На месте сердца образовалась впадина. Она чертовски кровоточит, и стекает на чёрный, как моё окружение пол. Темнота. Всего лишь непроглядная тьма, которая поглощает меня. -Т/и! Крик разносится по коридору эхом. Лёгким стало легче дышать, как глаза снова открылись. Я не понимала, почему столько криков и почему никто не побежал к дяде Юре. Но посмотрев на лужу крови и бездыханное тело, понимаю — это не сон. Меня заносит в сторону. Но были только попытки привстать. Мою руку грубо хватают и тянут. Я ничего не понимаю. Ноги поддаются бегу, следуя за мутной тенью. Всё кружится. «Может это хорошо, что я ничего не понимаю»? Меня толкнули в тёмную комнату с неприятным запахом. Я облокотилась о стену, хватаясь за виски. Как же плохо. В комнате становилось тепло от тела, прижавшееся ко мне. — Кто т!.. Я не смогла ничего сказать. Нос чувствовал от прислонившейся к лицу ладони, исходящий запах гари. — Прошу, тише. — «Стёпа». Стало спокойнее. Стёпа аккуратно потянул меня за руку вниз. Мы осели на пол. За дверью слышались звуки. Кто-то из персонала крикнул, что мы понеслись вниз по лестнице. Мы облегчённо выдохнули. Холодная плитка — это признак того, что мы в туалете. От этой мысли было противно, зная, как при свете дня он выглядит. Стёпа отошёл к дверце кабинки грязного туалета, пока я пыталась унять своё сердце. Он молчал. Пальцы его пытались тихо отодвинуть щеколду. Старая краска на дверце тихо опадала под ноги другу, пока не послышался щелчок. — Подём, т\и. Он тихо протянул мне руку, ожидая ответа. Я смотрела в пол, осматривая свои руки. Луна снова вышла из-за облаков и тянулась к нам словно магнит. Размазавшаяся кровь подсохла. Глаза впились в эти разводы крови от слёз. Как несколько предательски ненужных капель пали на плитку. — «Я не смогла спасти»… — Я не смогла спасти его… Стёп, я виновата. Я не см… Смогла… Его руки крепко сжали меня. — Нет, здесь виновата та бесчувственная тварь и её марионетки. Нам нужно выбираться, пока они не додумались обследовать это место. Я вымученно кивнула. Единственным выходом отсюда было окно. Я отбила себе плечо, пытаясь расшатать крючок, окрашенный десятками слоями белой краски. Мы делали всё крайне быстро, чтобы не попасться прямо в эту смертоносную ловушку. Если сдамся, то они отправят меня на органы или в рабство к противным извращенцам за рубежом. Марина Львовна любит избавляться от лишних ушей, даже если за этим стоят жизни невинных людей. Окно потрёскивая, отворилось и показало прямой путь на росшее недалеко дерево. Ветер дул нам прямо в лицо, вынуждая огораживаться рукой от несущего воздухом холода. Я поёжилась. Друг заметил нерешимость действия в скованности и прямого отказа смотреть вниз. — Почему ты отворачиваешься? Сколько раз ты лазала на таких деревьях, и сколько раз с них падала. В чём проблема? Стёпа панически посматривал на дверь. Его попытки подбодрить привели лишь к обратному действию — неуверенности в себе. Воспоминания снова лезут в голову. Глаза слезятся. Ненависть. Сплошная ненависть к себе. Не глядя вниз, я с разбегу прыгнула на ствол берёзы, чувствуя, как кожа ободралась на коленках. Следом за мной приземлился Стёпа. Ветка была слишком упругой, из-за чего друг упал на колючий куст. Я быстро спустилась по стволу, друг же поглаживал травмированную спину, и не спеша подымался на ноги. — Ты не ушибся, Стёп? — Да вроде н… Послышались звуки шебаршения травы. Я прижала друга ближе к кустам, едва заметив бегущий мимо силуэт. Дыхание вмиг прервалось. Стёпа с силой сжал мою ладонь. Я следила потаённо за силуэтом, остановившемся у крыльца. Дверь ударилась об стену. Дети в столовой всё не прекращали разбираться, в чём же дело. Это отвлекало и раздражало, особенно, после их недавней выходки. Уши едва могли разобрать, что говорили у главного входа, так и Стёпа не унимался. — Их нет на территории… Перепрыгнули через забор скорее всего. — Ты вообще в своём уме? Девчонка не в состоянии даже через бревно прыгнуть, не то, что через забор. Может только… Друг тянул меня за руку, практически не обращая, что в десяти метрах от них стоит их гибель. Я шикнула, пытаясь уловить тему разговора. — Вы осмотрели избушку? Голос директрисы ни с чем не спутать. Это она, без капли сомнения. — Да, только есть одна загвоздка. А что будет с нами дальше? Дети сбежали, и нам может грозить, — девушка остановилась. Казалось, что продолжить фразу она не может, считая лишним, ошибкой, после которого может последовать… Даже здесь я услышала, как рука директрисы прошлась по провинившейся вдоль лица. Я взглотнула, заворожено вглядываясь в темноту. Девушка заплакала, пока несколько других фигур не помогли ей подняться с земли. — Запомни, слабым не место на земле. Их либо убивают в утробе матери, либо же в жестоком обществе, где есть свои правила и принципы «правильности», которые считают эталоном современности. Но тебе не понять, ты слаба. Я отвернулась от неё. «Когда-то я считала её идеалом, и всячески хотела походить на неё. Так почему я не смогла разглядеть монстра»? Она властная и любит делать другим больно, даже если это её дорогие люди. Её не оправдать. На этот раз я поддалась просьбам и последовала за Стёпой. Мы тихо проходили по траве, специально выбирая тёмные места, куда луна вовсе не попадает. «Слабым не место на земле»… «Чушь. Она врёт. Слабые рано или поздно станут сильными и окрепнут внутренне, если захотят. Она не может судить по себе. Каждый творит свою жизнь по своему. Так почему люди, вроде Марины Львовны, не понимают»! Мы решили спрятаться в избушке дяди Юры. В уже обысканном месте они не станут искать ещё. Мы едва сдвинули в сторону вешалки с одеждой, чтоб только пролезть в небольшой проход к стене. Пахло плесенью, и стало очень тесно, когда в моём укрытии оказался ещё Стёпа. Когда-то я могла прятаться от тёти Жанны здесь, а сейчас прячусь ото всех. Даже от себя. Мне страшно, что будет дальше. Мы сможем сбежать или нет? Я не могу даже возлагать пустые надежды, хоть и говорят, что надежда умирает последней. Но почему она умерла раньше меня? Мне не искупить грехи. И Господь здесь бездействует. Он ничем не поможет. И никогда не помогал… Я прикрыла ладонями лицо, пытаясь успокоится. Казалось, что это ошибка. Жизнь не может, так кардинально изменится в худшую сторону и насылать всё то, что никогда не хотела видеть. Так и вспоминаю его живого и счастливого. Любой счастливый момент связан с ним. Например, как дядя Юра, принёсший новую коробку конфет, стоит в дверном проёме и смеётся над нами, когда все его уроки морского боя переросли в более крупные артиллерийские войны с кучей странных правил. Он смеётся, пока не спотыкается о поставленные на проходе дрова, являющиеся для нас неприступными горами. Как в итоге мы со Стёпой чистим небольшую печь от сажи, не принимая такой исход событий. Я трясусь от холода. Голова потяжелела и устало упала на плечо друга: — Стёп, а ты давно знал дядю Юру? — Он вздохнул и тихо обнял. — Ты специально добиваешь себя? — Он погладил меня по руке, продолжив, — Я знаком с ним с младенчества, как помню. Каждый раз покупал мне «Наполеон» и водил на детскую площадку, где мы качались на качелях до самого вечера. — А у него была семья? — Как тебе сказать, — друг замолк. — Он почти со всеми родственниками разорвал связь. Ушёл с работы, которая давала ему деньги на всякие безделушки, и устроился сюда. Мы были его семьёй, т/и. — Как тяжело жить с грузом, когда понимаешь, что была той самой тяжестью. «Я виновата. И мне никак не выпросить прощения у тебя. Я сама разрушила семью и понесу за это свой крест». — Не говори так, — его голос дрожал. Он разорвал объятия и схватил себя за плечи. — Здесь никто из нас не виноват, поняла? Эта тварь поплатится за всё то, что сделала. За всех нас. Он сжал крепко мою руку, чувствуя, как тело начинает дрожать от холода. — Мы должны сбежать и позвать помощь, т/и, любой ценой. — Как? Ты понимаешь, что они ищут нас. У них есть фонари, а у нас что? — У нас есть желание жить. Никто его не отнимет. — Тогда каков план? Я приложила затылок к холодной стене. Шпаклёвка неприятно сыпалась на голову. В безмятежной темноте Стёпа начал. — Мы выбираемся под забором. Помнишь, ты говорила, что со своим другом делала подкоп? Он же ещё там? Его никто не закапывал? — Вроде нет. Он на заднем дворе, там всегда нескошенная трава и пока бригада туда не совалась. — Значит решено, лезь первой, а за тобой, — друг сильнее прижался к стене, едва пропуская меня на выход.***
Мы тихо пробирались через двор, по которому ходили приспешники директрисы. Они не использовали свет. Предполагаемых фонариков не было. А высокие тёмные фигуры бродили по участку. Я падала несколько раз на землю, пытаясь только не издать лишнего звука. Было тихо, не смотря на то, что была накалённая обстановка. Я живу ради дорогих мне людей и всячески хочу им помогать. Оставшаяся кровь на теле даёт мне мысленную пощёчину двигаться дальше. Не хочу допустить непоправимого. Как бы мне страшно не было, я молюсь, чтобы всё было хорошо. За забором слышны машины и редкие голоса прохожих. В душе уже заселяется небольшой комочек надежды. Ещё несколько метров и всё — свобода. Я знаю, если мы сбежим, то меня отправят в другой детский дом. Мы больше не сможем видеться со Стёпой, и придётся как-то поддерживать связь. Может, будет звонить на общий номер детского дома или писать письма, которые будут слегка опаздывать с назначенным временем. Но потерять близкого человека я не хочу. На последних шагах мы приземляемся на землю. В потёмках, при холодном ветре рву траву уже мозолистыми руками и тихо посматриваю назад. У друга были руки покрепче, чем мои. Но времени жаловаться — не было. Он руками разрывал мёрзлую землю, чтобы вероятность выбраться была больше. Руки стали мокрыми от росы. А холод дальше доигрывал свою роль и делал кожу натянутой на пальцах. Когда время пришло выбираться, я предложила первому лезть Стёпе. Он лучше ориентируется в городе и сразу знает куда бежать. На моё предложение он кивнул, и первых полез через забор. Мне снова стало слышно детей со столовой, и в душе заскребла кошка: «нельзя было так поступать». Когда Стёпа оказался на противоположной стороне, он протянул мне руку, чтобы я ухватилась, и потянул на себя. Я уже вижу его улыбку, пока он тужится, вытягивая меня. Руки цепляются за траву, как в нос ударяет запах ночного города. За теми стенами я не видела ничего подобного. А здесь… Не успеваю среагировать, как кто-то резко потянул меня назад. Это произошло быстро. Я ничего не соображаю от боли в голове, как железный забор снова оказался передо мной. Я слышу крик Стёпы. Чья-то нога приземляется мне на шею, перекрывая этим воздух. Я вырываюсь, пытаясь убрать неподъёмную ногу, как в одночасье она ударяет мне прямо в живот. Я скривилась, проглатывая крик в себе. — Ты такая проблематичная девочка, т/и. Столько устроила мне проблем, что придётся несколько месяцев откупаться от ментов. За забором послышался крик Стёпы. Он что-то неразборчиво кричал, пока и крики его не прекратились. В сердце больно ёкнуло. — Что вы с ним сделали! — ноги трясутся, но злость помогает мне вставать, ощутимо протягиваю руку. Я не успею ничего больше сказать, как боль под коленом быстро пронзает меня, и я лечу на холодную землю, больно ударившись костями. — Это не справедливо! Не трогайте его, он здесь не при чём. — А может быть, вы ещё не заметили, но жизнь вообще не справедлива. Лучше бы ты побеспокоилась о себе, дорогуша, потому что здесь тебя я на мокрой траве поимею. Может, окупишь всё то, что натворила. Ты проиграла, маленькая заблудшая девчонка. — НЕТ! Директриса налегла на меня сверху. Её руки принялись душить меня, выбивая последнюю землю из-под ног. Я ничего не могу понять и уловить. Воздуха становится мало. Я уже закрываю глаза, как ощущая, что женщина торопится. Она убрала руки с шеи, начиная расстегивать кожанку. Её руки дрожат. Холод забрался мне на спину, пока тело держало тяжёлую тушу. Голос местами пропадал. Он осел и уже никак не поможет мне. — Да чтоб тебя! — Женщина бьёт от досады землю, как начинает кричать от боли. Она ударила прямо по камню, который еле как заметен среди травы. Я вздрогнула, но замок до сих пор не расстегнут. «Неужели заел»? Я огляделась по сторонам. «Это было опасно, но терять больше нечего. Если не сделаю это, то, скорее всего, подпишу смертный приговор. Всё будет зря. Все старания пойдут под откос из-за меня. И тогда я не прощу себя. Дядя Юра, это ради тебя»! Я вложила в удар всю силу, которую имела сейчас. Марина Львовна взвыла, но когда рука потянулась за ним снова, она со злости отбросила его в сторону и прошипела: — Иногда я жалею, что не нагнула тебя в тот же первый день, как увидела тебя. Ты бы раньше сломалась и была моей игрушкой до последних дней отправки. Руки сжались на моей шее. Ноги она крепко прижала своим телом и наслаждалась, как я закатываю от боли глаза. Кашлять не получается. Воздуха совсем не хватает в лёгких. Хватка ослабла. — Ты познаешь мой гнев прямо сейчас. Твоя маленькая жизнь оборвётся прямо сейчас, а потом я с удовольствием поиграю без всяких этих сопротивлений. Клиенты скажу мне спасибо, ведь таких маленьких и красивеньких детишек очень мало. Подумаешь, что я навредила, мне всё равно! Если бы не ты, то мой ценный сотрудник был бы жив, и все дети не боялись этот райский уголок. Пришло время платить по счетам, моя красавица. Боль в теле утихает. Смех женщины продолжает разносится, но слёзы всё так и текут по моему телу. Холода больше нет. «Я больше ничего не вижу, но могу слышать крики и плач. Чей он»? Тяжести на теле больше нет, но почему на сердце так тяжело? Кажется, что теперь я свободна…***
Я морщусь от противного солнца, пытаясь прикрыться рукой. Теплота проходит через одежду, оживляя меня после векового сна. Чувствуется лёгкость в теле, но вставать так не хочется. Вспоминаю, как каждое утро давалось мне тяжелее, чем предыдущее и сильнее морщусь от воспоминаний. Воспоминаний… — Долго будешь спать, малявка? Я открыла глаза, от возникшего из ниоткуда голоса, пытаясь разглядеть тень, освещающую солнцем. Эта одежда, голос… Я приподнялась, чтоб подтвердить свои догадки и замерла, не в силах ничего сказать. Ветер спокойно проходил меж нас, пока мы молчали. Это продолжалось довольно долго, пока солнце адски трепало нас. Трава задевала щиколотки, отвлекая. Те самые чёрные брюки и парадная белая рубашка, в которую мама одела его перед похоронами. Я горько улыбнулась. «Он не изменился в памяти после стольких лет. Всё такой же кислый и потрёпанный. Только глаза его были пусты. В них не было ничего». Рукава рубашки были закатаны, и виднелись тёмные вены на белой коже… Уже не его. Рассечённая кисть, откуда лилась маленькой струйкой кровь. На шее его висит незнакомый мне ремень с толстой упряжкой и несколько тёмных синяков на груди. Он первым подал голос: — Как ты? Из глаз полились слёзы. Я стала слишком восприимчива к эмоциям. Я смеялась от досады, что это сон и он не настоящий. Я не хочу видеть на нём всю ту боль, которую он держал в себе. Я лишь отвернулась. — Я ужасный, так ведь? — Н-нет, это не так, просто я не была готова встретить тебя, -призналась честно и еле как смогла посмотреть в безжизненные глаза. Он глупо улыбнулся и протянул мне руку. — Я ненадолго. Я кивнула и прислонилась к нему. «Холодный». — Я по тебе скучала, Стёп, — прошептала я, сильнее сжимая зубы. Видеть человека, которого уже несколько лет, как ни стало — невыносимо больно и тяжело. Особенно догадываясь о том, что он снова растворится в пустоте. Он похлопал нежно по спине. Я не чувствую, как он дышит. Сердце его стоит неподвижно, но он ходит и смеётся, словно не убивал себя несколько лет назад. Но он продолжает выдавливать эмоции. — Я тоже, сестрёнка. Но давай лучше прогуляемся. Времени, я смотрю, у тебя мало, — он мельком подмигнул левым глазом, поправляя штаны. Только сейчас заметила его порезанные и испачкавшиеся ступни. «Он не чувствует боли? Неужели после смерти мы все такими будем»? Похлопав себя по щекам, я улыбнулась: — Для тебя я выделю вечность. О чём ты хочешь поговорить? Парень посмотрел на меня с недоверием, слегка отдаляясь. — Оглянись, — он развёл руками, показывая всё небесную гладь. — Эти слова ты должна говорить не мне, — он ткнул пальцем мне в грудь, морщась от прикосновения. — Девушка. Ты подумала о девушке, которая сидит на качелях? Или ты ничего не припоминаешь? Я оторопела. Ноги мигом подкосились. Коленки больно ударились об старые доски, игнорируя противный звук скрипящих качель. Это место… Старый детский дом «Солнышко». Разрушенное здание поросло кустарниками и травой. Где когда-то было крыльцо, выросла небольшая берёза, сделав своими листья прохладный тенёк. Кирпичи, стёкла и доски растасканы по участку. Высокого страшного забора больше не было. Всё исчезло со временем, как и набитый ужасными воспоминаниями подвал. Его завалили землёй, и теперь на месте бывалых досок росла трава. Ничего пугающего больше не осталось. Всё исчезло. На площадке, где несколько лет назад резвились дети, остались небольшие обломки железа. Лишь качели стояли одинешенько среди груд мусора. Они подверглись коррозии, и жёлтая краска осыпалась в траву, навек забирая память. Другого корпуса среди деревьев не было видно. Наверное, он также исчез, как и это здание со своей богатой и, к сожалению, грустной историей. Всё, что мы приобретаем со временем исчезает, оставляя еле видимый слез в нашей памяти. Я смотрю грустными глазами на поникшую девушку. Её светлые крашеные волосы скрыли её лицо. Её плечи содрогаются каждый раз, когда ветер подхватывает её кончики волос. Руки нервно крутят телефон, пока он не завибрировал. Она быстро поднимает трубку, но не прошло и секунды, снова крутит в руках. -Что с ней? — Она не обращает на мои шаги внимания, словно она не здесь. Или не хочет слышать их или же видеть меня за всё то, что я сотворила. Я аккуратно беру её руку в свою и жду. Но она не видит. Сидит, свободной рукой что-то набирает на экране, пока он снова не затухает. Я прислонила её руку к лицу, ощущая запах геля, которым она любит пользоваться. Она, как и раньше не любит перемен. Моется своим любимым шампунем, пока на полке стоит ещё штук сорок похожих на него. Я так и не отпускаю её руку. Лёгким касанием убираю прядь волос за ухо, рассматривая красное от слёз глаза. Она с болью в глазах смотрит через меня, пока одинокая слеза скатывается по горячей щеке. — Скажи, что с ней? Парень прошёлся ладонью по голове, зарывшись в кудрявые волосы. Его босые ноги прошлись по разбитому стеклу, наконец, достигнув девушки. — Она плачет из-за тебя.