Мы похоронены на Невском проспекте

    Мирон ненавидит этот дом. Всегда ненавидел, всей душой — каждый ебаный кирпичик, каждую скрипучую досточку паркетного пола. С самого детства редкие визиты к родне с материнской стороны стойко ассоциировались у него с чем-то неприятным и пугающим. Места обитания сильных некромантов редко бывают гостеприимными и уютными, тут не поспоришь, но Мирон лучше поселился бы в склепе по соседству со свежими покойниками, чем задержался хоть на минуту дольше необходимого у деда.     Идеально чистые комнаты, распахнутые окна в сад, цветы в вазах — наверное, часто приходится букеты менять — а все-таки Мирон чует отчетливый запах тлена, который ничем не перебить. Он оседает на коже, въедается, душит. Федоров не из брезгливых, но с трудом подавляет рвотный позыв.     В страшном доме из его детства пахнет чужой скорой смертью, дурной смертью, какую врагу не пожелаешь.     Впустившая его внутрь молодая женщина — сиделка или медсестра — неловко прокашливается. Взгляд у нее усталый, вид немного затравленный — она просто человек, и, конечно, не подозревает, что все это время невольно служила подпиткой подыхающей старой пиявке, но эффект этого наверняка на себе чувствует.     — Петр Николаевич готов вас принять.     Мирону не нужен провожатый, но он кивает и молча следует за ней. Пытается побороть спазм в горле, сжимает и разжимает кулаки. С каждым шагом тошнота усиливается, тугая ноющая боль сжимает виски обручем. Хочется развернуться и сбежать, пока не поздно, но такой опции нет — позади Москва. Если точнее — Лондон. Если еще точнее — испуганный голос отца в трубке посреди ночи, твердящий, что с матерью совсем плохо, нужно приехать как можно скорее, а не то…     Дед все рассчитал идеально — ради него внук не повел бы и бровью, но долго ли протянет якорь*, если умирает его некромант? Да еще как умирает — медленно, мучительно, не передав Дар. Каким же блядь мудаком надо быть, чтобы сделать страховкой своей жизни собственного ребенка?     Ловушка схлопнулась, можно еще повыебываться — да толку? Мирон подписал собственную судьбу кровью, когда взял обратный билет.     Дед не то спит, не то притворяется спящим — он мерзок и больше похож на мумию, чем на живого человека. Мирон по закону жанра вроде должен бы испытывать жалость или скорбь, но ничего этого нет. Только глубокое отвращение.     — Явился, щенок, — полутруп на кровати открывает глаза. Взгляд у него на удивление ясный, цепкий и злой. Сиделка бросается поправлять подушки, дед цыкает на нее. — А ты пошла вон отсюда. Оставь нас.     Мирон делает шаг ближе, хотя все его инстинкты вопят об опасности и требуют немедленно уебывать из этого жуткого места, да больше никогда не возвращаться.     — Не хотел опоздать к оглашению завещания.     — Долго шел. Ты чуть не дал своей матери умереть. Поганое семя, весь в своего никчемного папашу.     Федоров мог справедливо на это возразить, мол, пойди он в отца, жил бы себе спокойно да в ус не дул — в отце ни капли Дара, у него никакой связи с Изнанкой, зато имеется дружная большая семья, что собирается вместе на каждый праздник. И уж точно не от отца Мирону досталась склонность к школе смерти – через материну голову перешло дедулино проклятое наследство.     Дед закашливается, давится воздухом — на этом свете он задержался почти на год дольше, чем следовало. Мирон не хочет продлевать эту встречу, не хочет перебрасываться оскорблениями — все уже сказано, да и есть ли толк? Он подходит к кровати вплотную, склоняется и перехватывает дедово запястье. Старческая кожа наощупь напоминает сухой пергамент. Существо — человеком назвать не повернется язык — на кровати хрипит, когтистые пальцы впиваются в плоть до крови, и Федорова затапливает волна чужой черной силы.     Он падает на колени, матерится сквозь зубы, и изо всех сил старается не поднимать ментальных щитов — эту дрянь нужно принять, впитать, пусть все в нем этому противостоит. Мирон шумно дышит носом, закрывает глаза и уговаривает себя, что сила — это просто сила, у нее нет окраски, и вместилища, кроме него самого, уже тоже нет.     Когда Федоров, спустя минут пять или десять, или полчаса, покидает комнату, тело на кровати уже остывает и начинает коченеть. Мирон бросает на отца своей матери последний взгляд вскользь, и от мысли о его кончине не чувствует ничего. Даже облегчения.     Удушливый запах тлена преследует его еще месяц. А потом в ночи раздается звонок Ульяна, жизнь тут же ускоряется и прибавляет пару тактов, унося все дальше в прошлое и деда, и тошнотворный душок его смерти, и даже этот дом.     Перешагивая порог, Мирон еще не знает, что никогда больше туда не вернется, но очень на это надеется. ________________ * Примечание автора: Якорь - здесь и далее этим термином именуется человек (чаще всего магически одаренный), создавший устойчивую магическую и психологическую связку с некромантом, призванную этого самого некроманта подстраховывать, чтобы он не заблудился на том свете. Подразумевается, что у некромантов с загробным миром связь сильнее, чем с подлунным, потому, после достижения определенного уровня мастерства (высшего, а бывают еще, как ни странно, низший и средний) им не обойтись без якоря. Связь якоря и некроманта формируется с помощью специального ритуала, как правило на роль якоря выбирают кого-то близкого. Особый бонус за кровное родство. Якорь и некромант чувствуют друг друга на расстоянии, в особо запущенных случаях раны одного могут проявиться на другом, им снятся общие сны и так далее. Смерть якоря для некроманта почти всегда фатальна, в обратном случае шансы выжить все-таки есть, но все зависит от сил, выносливости и воли конкретной пары. Бесследно такое не проходит в любом случае.