Мы похоронены на Невском проспекте

    В семье Леруа некромантов отродясь не водилось, по крайней мере, так утверждала дражайшая маман. Бабуля по отцовской линии приговаривала, что дыма без огня не бывает, и в кого-то ж должен был старший сын уродиться… таким.     Обычно это самое «таким» было презрительным, его цедили сквозь зубы и воротили носы. Джей-Джею повезло: отношения в их семье были настолько крепкими, что даже когда родители узнали, какой талант достался ребёнку, то пожали плечами и принялись искать хороших учителей. С учителями, как выяснилось, была проблема: в Канаде их хороших не водилось. Вернее, хорошие-то были, но мадам Леруа полагала, что сыну полагается не просто хороший, а лучший в своём деле. Так-то и занесла Джей-Джея нелегкая в Россию.     Санкт-Петербург был холодным, неприветливым, негостеприимным. Нет, Джей-Джея «не обижали, мам, ну что ты в самом деле». Не было и издевательств или, как называли это в англоговорящих странах, буллинга. Были, конечно, отдельные элементы: например, Юрий Плисецкий, выражавший свою агрессию так очевидно, что верилось в неё с трудом; или Виктор Никифоров, попеременно то кривившийся при виде Жана, то вообще забывавший о его существовании. Но в остальном было сносно, иногда даже мило. Девочки из канцелярии приветливо улыбались и краснели при виде Леруа, опускали густо накрашенные глаза к полу, смущённо хихикали и шушукались. Новый наставник — суровый и беспринципный Тимур Волков, — оказался человеком хоть строгим, но справедливым. В напарники по нелегкому делу ученичества Джей-Джею достался казахстанец Отабек — парень молчаливый и хмурый, но с ним было как-то… спокойно. Юри Кацуки, — в некотором роде коллега по «несчастью», переехавший в Россию из Японии ради хорошего учителя, — был дружелюбен и любезен. А начальница питерского Управления российского Министерства по делам Изнанки — Ульяна Валентиновна, — и вовсе брала под своё крыло всё, что плохо лежало, все у неё были родными дитятками, которых нужно обязательно пригреть и накормить.     И всё же.     Хоть Петербург и не сильно отличался от Квебека по погоде, он казался мрачным, тусклым, неживым, и даже невероятной красоты архитектура не делала его привлекательным в глазах Жана. Буквально всё здесь дышало, переполнялось тягучей, гнилостной мёртвой энергетикой — сказывалась хоть и недолгая, но кровавая история города. Казалось бы, раздолье для некроманта, но, видимо, из Жана был паршивый некромант, потому что там, где тот же Волков или хотя бы Отабек чувствовали себя, как рыба в воде, его самого это душило. Не помогло делу и то, что в те девять месяцев, на которые Жан перебрался в Питер на обучение, в городе творилась полная ахинея с некромантским культом в главной роли. Так себе пример для подражания: толпа обезумевших фанатиков, решивших добиться своей не менее безумной цели любыми возможными средствами, даже убийством невинных.     Жан не хотел для себя высшего уровня школы смерти. Да и учиться-то поехал, в общем-то, по настоянию матери, да потому что в целом по жизни хотел стремиться к совершенству. А еще — совсем чуть-чуть, — боялся, что его собственный Дар выйдет из-под контроля, если он не научится им управлять. Жан планировал подобраться к верхней планке среднего уровня и на этом остановиться. Но судьба распорядилась иначе.     Вспышка в Петербурге, устроенная культом, выкинула всех находившихся в городе некромантов на высший уровень, с их желанием или без него. Помимо членов культа под раздачу попали и Джей-Джей с Отабеком.     Тогда, лёжа на холодной питерской мостовой и чувствуя, как немеют руки, Жан вспоминал спокойный голос наставника. «Это, по сути, клиническая смерть. Некроманта выкидывает на ту сторону, благодаря чему создаётся связь с мёртвыми. Нужно только успеть создать якорь в мире живых, иначе — затянет туда, и больше уже не вернёшься».     И ведь предупреждали же заранее, что нужно выбрать якорь — человека, близкого по крови или по духу, который бы удерживал его среди живых. Джей-Джей тогда только легкомысленно отмахнулся: когда ещё там этот высший уровень придёт, это только Никифоров добрался до верха в своих излюбленных стихиях к двадцати семи, но на то его и прозвали «русской легендой». Обычно же высший уровень добивался долгими годами и упорным трудом.     Вспышка магии послала и годы, и труд к чертям.     Тогда, на холодной питерской мостовой, Джей-Джей был уверен, что умрёт. И почему-то было так спокойно, когда он закрывал глаза и проваливался в спасительную темноту.     Но он не умер.     ***     С того памятного дня проходит три года. Три года кропотливого укрощения собственного Дара, резко скакнувшего на такой уровень, который был явно Джей-Джею не по силам. Но к своим двадцати трём он уже мог с уверенностью заявить, что не представляет опасности ни для себя самого, ни для окружающих.     Изабелла провожает его в аэропорту Монреаля. Джей-Джей сжимает её ладони в своих, трепетно, с щемящей нежностью целует тонкие пальчики. Иза улыбается — кривовато и хитро, но даже улыбка не прячет тоску в её глазах. Да и её грусть — светлую, но такую, от которой наворачиваются слёзы, — Жан чувствует по связи между ними, натянувшейся, как звенящая струна.     — Я буду скучать, — честно признаётся Изабелла. Она всегда умела прямо и без увиливаний озвучивать свои эмоции. — Пиши почаще, хорошо? И фотографии присылай.     — Ты обещала мне приехать летом, — напоминает Жан, опуская их руки и слегка сжимая её ладонь в своей.     — До лета бы ещё дожить, — вздыхает Иза. Затем, когда из динамиков раздаётся голос, объявляющий посадку, порывисто его обнимает — для этого невысокой Изабелле приходится встать на носочки, — и подталкивает к гейту. — Иди, а то опоздаешь.     Джей-Джей улыбается ей и не говорит «я люблю тебя». Она и так знает. Не может не знать с тем, как буквально гудит от напряжения связь между ними.     Ему предстоит длительный перелёт до Франкфурта, а оттуда — пересадка на рейс до Санкт-Петербурга. С каждой минутой, проведённой в самолёте, Джей-Джей чувствует, как слабеет их с Изабеллой связь и как наполняется силой другая нить. Где-то уже над Питером он ощущает чужое раздражение, усталость и где-то на самом дне — что-то похожее на тоску вместе с волнительным воодушевлением.     В коротком пути от самолёта до аэропорта Джей-Джей содрогается от холода, проклинает отвратительную питерскую погоду и чувствует по связующей нити что-то вроде усмешки. А затем различает в толпе встречающих Юру — и эту самую издевательскую усмешку на его лице.     Джей-Джей улыбается, скидывает с плеча сумку и бесцеремонно притягивает Плисецкого в объятия, не слушая возмущённых воплей.     — Ты опять что ли вымахал? — спрашивает Жан. С гордостью отмечает, что в его русском почти не осталось акцента.     — В бесконечность и далее, — фыркает Юра. За три года он вытянулся так, что почти сравнялся с Жаном ростом. Уже даже успел обскакать Никифорова, к вящему неудовольствию последнего. — Это что, все твои шмотки? А где вагон и маленькая тележка?     — Так половина моих вещей всё равно у тебя, — пожимает плечами Джей-Джей.     Он закидывает сумку обратно себе на плечо, берёт Плисецкого за руку — тот даже не сопротивляется, уже понял, что бесполезно, — и они неторопливо бредут к выходу из аэропорта. Юра вполне искренне интересуется, как там дела у семьи и Изабеллы, Джей-Джей с воодушевлением отвечает, что всё отлично, младшие уже совсем взрослые, закончили первый курс университета, а Иза, вот, планирует прилететь летом на пару недель, погостить. Юра ворчит на тему того, как вся эта шебутная орава поместится в его двушке, и спрашивает, не смутит ли Изабеллу совместное проживание с тремя мужиками. Жан вспоминает, как в прошлый приезд Иза сначала напилась до зелёных чертей в компании Милы и Отабека, а затем у неё проснулся материнский инстинкт, и она пошла трепать за щёчки Плисецкого, приговаривая «Не, ну Джей, какой он у тебя хорошенький, ты посмотри!»     Хорошо хоть говорила на французском, и не понял никто, кроме самого Джей-Джея. И как назло учившего в гимназии французский Юры.     — Если только мы возьмём с Отабека клятвенное обещание больше её не спаивать, — бормочет Джей-Джей.     Юра, по-видимому, вспомнив те же самые события, белеет от ужаса и лихорадочно кивает головой.     — И Милку я буду поганой метлой гнать, — быстро выпаливает он. — Никифорова тоже, чисто на всякий случай.     Джей смеётся, притягивает Плисецкого к себе, закинув руку на его плечо. Ему хорошо, легко и спокойно, потому что ощущение гулкой, сильной магии воздуха Юры напрочь перекрывает его собственный смрадный Дар.     Джей-Джей — некромант не по выбору, а по призванию. И, пожалуй, два якоря — два важных, дорогих ему человека, — это единственное, что в этом призвании ему действительно нравится. _______________ * Примечание автора: про то, что такое якорь у некроманта, было сказано в "Тлене", но тут вроде бы и по тексту всё понятно. В данном случае так получилось, что Плисецкий - стихийник, - хватанул на себя двух некромантов сразу, и ему не хватало сил удерживать их обоих. Поэтому и у Отабека, и у Джей-Джея есть еще вторые якори, вроде как добавочные. У ЖЖ это - Изабелла.