Нет, нет, нет, почему именно сейчас?! Нет, пожалуйста, хватит, не надо, умоляю, пусть всё закончится, я не могу, мне больно пусть всё исчезнет…
***
Память услужливо заполняют звуки выстрелов — болезненные до самого нутра воспоминания, заботливо подкинутые воспалённым от бессонницы сознанием. Тарн не может спать, он не может жить в этой реальности, не может слушать себя. Ему кажется, словно он стал одной сплошной открытой раной с рваными краями, переломанный изнутри, но удивительно целый снаружи. Чампа пугала эта целость, он рвался к старшему домой, не давая быть в одиночестве, и Кириган был ему за это благодарен. Они смотрят фильмы, читают отчёты по поставкам, потом к ним присоединяется Текно, и скучать все втроём перестают совершенно. Но скучать — это чёрт с ним, это не самое страшное. С этими двумя Тарн на время отключается от назойливых и чересчур громких мыслей. Только постоянно так продолжаться не может. Сквозь пелену сна он как наяву слышит два выстрела, один в смертника, работающего, оказывается, на врагов отца из Японии и который уже лежит лицом на грязном полу, а второй… Выстрела ведь было два, он точно знает и обсчитаться не мог, и раз уж он, вместе со всеми остальными на ногах, то надо бы обернуться. Но он не может, ноги словно прирастают к ледяному бетонному полу, и он остаётся стоять неподвижно. Ему нельзя оборачиваться, вопреки огромному желанию, нетерпению, этой тревоге, расползающейся в нём холодными чёрными змеями, нельзя оборачиваться, потому что потом он для всех зеркал мира невидим станет, разобьётся на миллиарды частей, которые не собрать, не склеить воедино, чтобы красивую картинку паззла восстановить. Его уже не собрать, не восстановить. Пахнет гарью и кровью, от кожи рук, к ушам прижатых, запах пороха и железа, запах смерти и жизни воедино смешивается, связь с реальностью потерять на даёт, обратно на поверхность толкает. Тарн резко садится на кровати и кричит надрывно, сильнее уши зажимая, не давая наваждению пробраться дальше и глубже, обустроиться в нём, прирасти. Почему сейчас? Он же дома, так почему эта чертовщина вновь начинается именно сейчас?! — Придурошный, ты чего орёшь? — со второй половины кровати слышится ворчливый сонный голос, и Тарн мгновенно успокаивается под его воздействием, ложится обратно. К его боку снова тулятся тёплым телом, и Кириган проваливается в тягучий, почти зыбкий сон, больше похожий просто на тёмный провал в памяти.Не могу больше это терпеть, дайте мне хоть раз проснуться без слёз, кто-нибудь, я задыхаюсь, спасите меня, я устал, устал, устал…
***
Свет торшера, стоящего на прикроватной тумбочке, приятно приглушён, комната, окутанная мягким свечением светодиодной ленты под потолком, создающей иллюзию звёздного неба, погружена в приятный полумрак. Где-то на периферии ускользающего сознания бормочет негромко телевизор, рассказывая о чьей-то несчастной любви: о встрече молодых парня и девушки, больной раком. Тайп, настоявший на том, чтобы сегодня они смотрели именно мелодраму, уже давно спит, удобно улёгшись на коленях у Тарна, крепко обняв его за талию рукой. Тайп не спит, на самом деле, лишь притворяется и чувствует, как на его затылок ложится крепкая, но нежная ладонь, чуть ероша отросшие волосы, пропуская их сквозь пальцы, чувствует безмолвное признание, которое потом вслух припечатывают: — Я люблю тебя, глупый Тайп. Ты истеричка иногда, но всё равно ты дороже всех. — Заткнись, придурошный Тарн, — деланно хрипит с чужих коленей Тиват, удобнее устраиваясь и вытягивая руки, чтобы обнять. — Спать мешаешь. — Ты и не спал, — мягко улыбается Тарн, заботливо стряхивая со лба своего парня чёрную чёлку. И чувствует, как проходится по рукам и всему телу мелкий тремор, и как сразу холодеют кончики пальцев. Всё происходящее ему кажется чем-то не тем, чем-то ненастоящим и неправильным, тем, чего уже не должно быть. И уже нет. Он сам словно во сне, от которого не выходит очнуться. — Прости. — За что? — За то, что не уберёг… Тайп улыбается, а в его глазах миллиарды звёзд нейтронными взрывами расползаются, расцвечиваются, смешиваются. И гаснут. И Тайп гаснет.Не могу больше это терпеть, что происходит, почему снова так больно, почему это опять происходит со мной, почему он здесь, почему я чувствую его…
Кириган просыпается в предрассветный час, с отчаянным вскриком садится на кровати, шаря рукой по соседней половине постели натыкаясь влажной от страха ладонью лишь на пустоту и холодную подушку, все еще хранящую едва ощутимый горький запах шампуня прежнего хозяина. Он загнанно дышит, прямо глядя в одну точку перед собой, тыльной стороной ладони стирая со лба мелкие капельки пота, блестящие в свете ледяного ока поздней луны и насмешливых жемчужных звёзд, глядящих в окно темной, холодной и полупустой спальни. Жалобно заламывает брови, с трудом сдерживая рвущиеся наружу слезы, сплошной пеленой застилающие обзор, дышит часто и глубоко, словно не может надышаться. — Ну что ты, глупый? — шепот за спиной осязаемый, теплый, почти живой. Мягкие губы успокаивающе целуют его в макушку, а постель рядом сминается под тяжестью севшего на нее человека. — Опять кошмар? Ну тише, тише, я здесь. Всё в порядке, — шепчет почти нараспев, тягуче, страшно. Тарн кладет руку на левую сторону груди — туда, где чёрным контуром по коже выбито одно единственное имя да несколько цифер, где под ребрами болит и бьется в страхе живое сердце, — сжимая дрожащей ладонью кожу до пяти бледно-красных следов от ногтей, и сдавленно кричит вперемешку с плачем и удушливым кашлем, кажется, даже не реагируя на присутствие рядом Тайпа.Почему я, чёрт возьми, так ясно чувствую его?!
Тарн задыхался в этой тени, молился Святой Смерти, чтобы это было лишь долгим и страшным сном. Всего лишь страшным, нескончаемым сном. Его сминает с хрустом, с которым ломается тонкая, невидимая ранее скорлупа, заменяющая ему все доспехи мира, сгибает пополам. Он упирается локтями в голые колени и его скручивает паническая атака, выламывая позвоночник и рёбра вместе с тем, что осталось от парня, причиняя ему невыносимую боль, заставляя его мучиться и кричать от страха, ведь Тайп Тиват умер три года назад,кажется, забрав с собой часть
самого Тарна…
И его могила действительно высажена чёрными ромашками и лилиями, как он в шутку, сидя на ночной поляне, залитой лунным светом, и пожелал.