Criminal

Когда речь заходит о работе — Тайп готов рвать и метать, потому что чаще всего слово «работа» применимо именно к Тарну, нежели к нему. К его, чёрт возьми, Тарну, у которого нахрен отрубается инстинкт самосохранения в моменты, когда осторожнее нужно быть вдвойне, если не ещё больше. Споры и разногласия разной степени серьёзности разгораются именно на этой почве, когда ненаглядного парня и главу крупнейшего торгового порта в стране, перед которым дрожат и почти падают на колени главы других триад, приволакивают «домой» обессиленным, с пущенной где-нибудь по плечам кровью и в полубессознательном состоянии. — Вот ты скажи, тебе, блять, мало было того раза, когда тебя чуть не пристрелили на передаче партии? А мне вот хватило с лихвой, дебила ты кусок! — полусердито-полуобиженно возмущался Тайп, промывая и перевязывая раны и боевые ссадины сконфуженного донельзя Тарна, уткнувшегося лбом в его плечо. Потому что что? Ни стыда, ни совести нет у этого человека, ни стыда, ни совести. И ни малейшего, видимо, представления о том, как Тайп за него переживает в такие моменты, прикрывая искренний страх за любимого напускной колкостью и язвливостью. Странный диссонанс создавался где-то глубоко внутри, когда Тайп вспоминал первую свою поездку с Тарном на одно из его предприятий. Если на первый взгляд ему казалось, что Тара выступал в роли чьего-то помощника или элементарного спикера, то теперь он понимал, насколько ошибался. Порт и картель отца принадлежали ему целиком и полностью, он поднимал всё почти буквально с коленей, выстраивая новые, важные и нужные отношения с главами других картелей, не держал при себе долгов и другим себе должать не позволял — объяснял всё чётко, ясно, почти на пальцах, чтобы недопониманий не возникало, и страх внушал недюжинный, устрашал всех несведущих и в его силу неверящих жутковатым взглядом исподлобья, ростом и положением, обычно принимаемым во время переговоров: давал понять, что он здесь и сейчас — сверху, все же остальные находятся на его территории, где их юрисдикции, в случае чего, будет мало — снизу. Одним словом: всё то, чем занимался Кириган — его детище и гордость, и даже Тайп не смеет говорить ему ни слова о том, что к вечеру его невозможно дождаться к ужину из-за обилия работы. Уже не смеет, если быть точным. Относительно недавно Тайп стал свидетелем того, как Тарн проводит собрания со своим рабочим коллективом, и именно тогда он впервые услышал в его голосе ледяные стальные отзвуки, узнал про его прекрасные лидерские качества. И впервые увидел, с каким восхищением и уважением в глазах смотрели на него сотрудники. С ещё большим восхищением на Тарна к вечеру того дня начал смотреть и сам Тайп, потому что чем-чем, а таким себе открытием новой стороны характера своего парня был приятно удивлён. Виду, правда, не подал, зато поддался вполне очевидному желанию пока ещё молодого организма, уловившего на себе восхищённый взгляд Тарна. Но за трудоголизмом Тарна, видимо, идущим в базовой комплектации, стояло и то, что проводить время вдвоём было крайне сложно — Кириган обычно тихо возвращался домой далеко за час ночи, молча забираясь под одеяло и почти невесомо целуя полупроснувшегося от глубокого и заслуженного сна Тайпа в лоб. Первые полгода-год отношений с Тарном и ещё будучи неосведомлённым обо всех аспектах его жизни и жизни с ним, Тайп всерьёз устраивал разборки и скандалы поздно вернувшемуся домой любимому. В ходе разборок вспоминались и все возможные горизонтные бывшие, и возможные, помимо него, настоящие, пару раз билась посуда и выговаривалось всё, что успевало накопиться. За громкой и продолжительной ссорой обычно следовало не менее громкое и пылкое примирение, во время которого Тарн утрахивал Тайпа до последующего на следующий день состояния нестояния, а его широкую татуированную спину рассекали бледно-красные следы от чужих коротких ногтей. Сомневаться в Тарне Тиват перестал спустя год отношений, приняв его таким, какой он есть. Почти. Зато теперь они были на сто процентов уверены, что скрывать им друг от друга нечего.

***

Утро казалось чем-то за гранью, нереальным и неземным: бледно-рыжие лучи рассветного солнца пробирались через неплотные занавески комнаты, рассыпаемые тонким шлейфом ароматного утреннего ветра, заливая спальню всеми оттенками рыжего с позолотой света, прыгали красивыми бликами по стеклу столешницы журнального столика с оставленным на нём контейнером из-под ужина, рамкам с печатными фотографиями и по лицу спящего Тайпа, будить которого не хотелось совершенно: вчера у их футбольной команды был очень сложный и очень насыщенный день. Тайп вернулся домой ближе к девяти часам вечера, в силу своей усталости лишь немного удивившись тому, что с работы рано вернулся Тарн, чего не случалось уже очень давно. И уснул почти сразу после ужина, не доползая до кровати и не раздеваясь. Тарн был осведомлён, что оставив Тивата полусогнувшись за столом, он рискует получить порцию утренних ругательств, безуспешные попытки Тайпа разогнуться и перспективу просидеть рядом с парнем весь день, потому что тот будет элементарно не в состоянии самостоятельно сходить в туалет. Не то, чтобы он боялся быть обруганным или проигнорированным весь оставшийся завтрашний день, но здоровье и состояние парня было ему гораздо важнее собственных принципов. Тайп, во сне крепко обхватывающий широкие плечи Тарна и непроизвольно ластящийся ближе, сильно сбросил в весе в последнее время, так что перенести его на кровать и раздеть не составило усилий. Им обоим было достаточно сложно напрямую говорить друг другу о своей любви, потому что слова зачастую казались чем-то запретным, тем, о чём не говорят вслух или на людях, тем, о чём нельзя говорить часто. Слова утрачивают смысл, перерастая в привычку и переставая удивлять. Другое дело, когда делаешь что-то, что может запомниться надолго. Тарн в такие моменты любил вспоминать цитату из любимой книги: «Любить — это действие. Глагол, который означает действие. Любовь-чувство есть плод любви-действия»* Пусть поначалу это и казалось чем-то слишком для подростков, чем-то, что обычно пишут в дешёвых уличных романах, но нет. Лёгкий порыв ветра тронул невесомый тюль, мягко приподнимая его над полом, крытым тёмно-синим ковром, огладил босые ноги Тарна, и затерялся где-то в глубине комнаты, играясь и позвякивая хрустальными подвесками на люстре, шуршит страницами открытой книги и тканью вещей, висящих где попало в суматошном беспорядке, и комната кажется обитаемой. Тарн возвращается в постель к Тайпу, сна уже ни в одном глазу, однако младшего будить не хочется. Но Тайп просыпается сам минут пятнадцать спустя, и Тарн уже готов слушать в свой адрес порцию утреннего «какого хрена ты опять ко мне жмёшься?», и уже даже замирает с рукой над бедром младшего, готовясь в любой момент опустить её на чужое утреннее возбуждение. Однако к нему поворачиваются сами, вместо уже привычного утреннего ворчания даря полный нежности и невероятно глубокой грусти поцелуй, чуть разбавленный утренней горечью, и Тарн торопеет первые несколько секунд, судорожно понимая — что-то не так. — Я скучаю по тебе, придурок, — шепчет Тайп полусонно, укладывая голову на чужую мощную грудь, чуть царапая кожу короткими, но острыми ногтями. — И я сейчас не о сексе, — он замолкает, словно собираясь с мыслями. — Я понимаю, что на работу уходит очень много времени, для тебя это важно, все дела… Но блять, — он коротко вздыхает. — Я уже даже не помню, когда мы в последний раз нормально ужинали вместе, ходили куда-то, и я… Я был так рад, когда вчера увидел тебя дома, — Тайп в руках Тарна как-то судорожно вздрагивает, и, кажется, подавляет зарождающийся в глубине горла всхлип, не дающий нормально дышать. Кириган задерживает дыхание и с трудом проглатывает вставший поперёк горла большой холодный ком, растекающийся по всему телу противным чувством вины, заполняя всё без остатка. Они и раньше ругались из-за того, что Тарн почти всё время посвящал работе, хватаясь за всё и сразу, гоняясь за определённой целью и обманывая себя, что всё это происходит совсем недолго, когда на деле прошло уже больше полугода. Но такой разговор у них состоялся впервые, и сердце Тарна, пропускающее стабильно по удару с самого момента поцелуя, кажется, готово разорваться на миллиарды не склеиваемых частей, потому что его блядский трудоголизм впервые доводит Тайпа до такого состояния, от которого самому плакать хочется. — Тайп… — Тарн крепко обнимает его, и парень всхлипывает. Впервые за всё время, кажется. — Я… — Не оправдывайся, всё равно не поверю, — Тайп поднимается с его груди и потягивается, подставляя просвечивающему через шторы солнцу сонное лицо. — Просто проведи со мной нормально хотя бы один выходной, я не прошу большего. И подвези меня до универа сегодня. Колючее чувство вины ледяными пальцами сковывает горло, Кириган, не в силах вымолвить ни слова, просто согласно кивает надломанно улыбнувшемуся Тайпу, уходящему в душ. А следом проклёвывается из недр души единственный страх — потерять самого любимого человека, утопая в собственных делах и проблемах, совершенно не заботясь о его чувствах. За ним накатывает гнев, Тарн в душах сильно бьёт по матрасу кровати от понимания того, насколько по-свински поступает с любимым человеком, и насколько по нему же скучает. Каяться дальше ему не дают — под рукой коротко вибрирует телефон, и Тарн отвечает на звонок. Из трубки истеричный голос Текно сообщает, что у них проблемы на одном из складов, и что необходимо его личное присутствие для контроля ситуации. Слышит в ответ короткое «выезжаю», просит поторопиться и отключается. Тарн с громким «сука», хочет швырнуть телефоном об стену, но вовремя одумывается — гаджет приземляется на смятое покрывало, почти отскакивая на пол, пока сам Кириган отыскивает дежурные джинсы под завалами на стуле, которые вчера, по определённым причинам, не успел разобрать. Одевается, вслух проклиная себя за неправильную расстановку приоритетов, и идёт в ванную, чтобы сказать Тайпу о том, какой он козёл, и что не сможет подвезти его до универа сегодня, поступая как последняя сволочь. И тормозит на самом пороге, наблюдая за плавно двигающимся за задёрнутой шторкой душевой кабинки силуэт. Тарн далеко не в первый раз видел, как Тайп принимал душ, иногда они принимали его и вместе, и это стало чем-то практически обыденным. Сотни тысяч раз видел, как контуры и изгибы чужого худого и подтянутого тела, загорелого от постоянных тренировок на улице, расчерчиваются прозрачными струйками тёплой воды. Столько же раз видел то, как зачёсываются назад мокрые, хрустящие от шампуня волосы, открывающие высокий лоб, пропускаются сквозь длинные пальцы с узловатыми суставами… Тарн отдёргивает шторку душевой словно в глубоком кипучем трансе, его с головы до ног обдаёт горячим и влажным воздухом от включённого кипятка, дышать становится тяжело, влажный воздух попадает в лёгкие со свистом, плотно оседая на стенках толстым мягким слоем. — Я думал, что ты уже уе… — Тайп протирает от воды глаза, поворачиваясь к вошедшему Киригану, озадаченно осматривает его с ног до головы. — Ты на кой чёрт припёрся в одежде? Нормальный? Тарн не даёт ему договорить, смело шагает вглубь кабинки, толкая Тайпа к прохладному кафелю стены, ловит тёплые губы своими. Намокшая одежда противно липнет к телу, а колено, обтянутое промокшей насквозь джинсой, втискивается между чужих ног, разводя настолько широко, на сколько позволяло положение, заводит руки к себе за голову, ближе льнёт. Целуются с упоением, полностью отдаваясь нахлынувшему желанию как в последний раз, нещадно терзая покрасневшие и припухшие губы, кусаются почти до крови, подаются вперёд бёдрами, крепче друг в друга вжимаются и не дают отстраниться ни на миллиметр. Тайп мычит в поцелуй, когда между их телами втискивается рука Тарна, грубо лёгшая на основание ещё мягкого члена. У них «приятно» весьма своеобразное, сопровождаемое укусами до гематом, цветастой палитрой засосов и кровоподтёков по шее и ключицам, обозначаемое весьма явственно исполосованными ногтями спинами и шеями поверх татуировок и боевых шрамов. Мягкий член Тайпа быстро твердеет во рту, зажатый обкусанными губами Тарна. Горячая вода и мыло смыли его естественный запах, оставляя лишь терпковато-горький запах и вкус мыла. Его имя повторяется сверху снова и снова вперемешку с ругательствами, в намокшие волосы вплетается чужая пятерня, прижимающая ближе и не дающая отстраниться. Тарн скользит пальцами по напрягшимся мощным ляжкам, прижимая их к прохладной стене, соскальзывает на вертлявую задницу и крепко сжимает ягодицы до появления беловатых полос. Ловкая рука Тайпа выключает воду, она перестаёт заливать глаза и нос, затекать в рот. Дышать и брать окрепший член в глубоко в рот на всю длину становится куда проще, пусть редкие капли всё ещё катятся по лицу. Высокие стоны сверху эхом отскакивают от кафельных стен, не перекрываясь шумом воды, не заглушаясь в подушке или в закушенном ребре ладони, отдаются болезненно-приятной судорогой в голове и внизу живота, сворачиваясь в крепкий скользящий морской узел. И Тайп кончает быстро, без предупреждения, после быстро притягивая к себе для ещё одного глубокого и болючего поцелуя.

***

Впечатывать мокрую, разгорячённую спину Тивата в холодную стенку за пределами кабинки кажется чем-то невероятным. И правильным, и странным одновременно, распаляет ещё больше. Тарн сажает его на стиральную машинку, совершенно не беспокоясь о сохранности техники, потому что какая к чёрту техника, когда под его руками льнут ближе, зовут и не дают сосредоточиться больше ни на чём. — Тарн, ещё, пожалуйста, — зовёт его Тайп, ловя руками его лицо и глядя помутневшими глазами далеко вглубь, в самую душу, считывая всё, что лежало на поверхности и дальше, глубже, на самом дне окрашенной в чёрной радужки. — Я хочу такого тебя прямо сейчас. Для Тарна в миг стираются за ненадобностью ненужным грузом и время, и работа, и истеричный голос Текно. Тормоза отказывают почти полностью, оставляя лишь ошмётки адекватности и вменяемости где-то на дне подсознания. Но и они, сковываемые незримыми цепями, рассыпаются со звоном металлических звеньев. С мокрой одежды стекает остывающими струйками вода, оставляющая на половой плитке мутноватые лужицы, остатки мыльной пены, что потом останется на нежно-голубой плитке некрасивым разводом. Но кого это сейчас волнует? У Тайпа кожа горячая, распаренная, покрытая россыпью мелких переливающихся капель и ещё не сошедших засосов, он перед Тарном совершенно нагой, мокрый, открытый. Тарн скользит ладонями по бархату кожи, притягивая ближе, гладя все известные ему слабые места, от которых Тивата с размаху швыряет в мелкую дрожь, примазывает точным движение к поверхности машинки точными движениями руки старшего, его длинных пальцев, украшенных тонким серебром колец, коснувшихся сжавшегося колечка мышц. — Я ждал тебя, — выдыхает Тайп, без особых усилий принимая сразу два пальца, выгибаясь под рукой, гладящей его поясницу, прижимается грудью ближе. — Думал, ты свалишь к чертям собачьим, хотел уже обидеться и перелечь спать на диван, но… Ох! — тело сразу прошивает насквозь электрическим разрядом, стоит Тарну, двигающему внутри уже тремя пальцами, согнуть их, касаясь самыми кончиками гладкого комка нервов. У него кружится голова. Такой Тайп перед ним — предел развратного совершенства, готовый, просящий невербально, просящий не дразниться и не изводить его. Тарн пытается стянуть с крепких ног промокшие джинсы, матерится вслух, проклиная плотную джинсу, не поддающуюся подрагивающим от возбуждения рукам. И в сотый раз обещает себе, что больше никогда не полезет в душ одетым, как бы красиво и романтично это ни выглядело в фильмах и книгах. Потом, когда это наконец удаётся, стаскивая Тайпа на самый край машинки, чтобы им обоим было удобнее, входит одним быстрым и резким движением сразу до конца, шлёпая бёдрами о подтянутые ягодицы. Тайп шипит, вцепляясь в его плечи пальцами, оставляя после себя следы-полумесяцы от ногтей. Раньше, в самом начале отношений, они были готовы перегрызть друг другу глотки за любые метки на телах, а сейчас Тарн сам впивается зубами в чужую ключицу, оставляя свой собственный след. Его зубы круглее, чем у Тайпа, но острее и крепче, ими больнее кусать и удобнее метить смуглую кожу любимого, целиком и полностью принадлежащего ему. Они оба ловили какой-то особый извращённо-садистский кайф кусаясь и царапаясь, записывали себе это короткими мысленными пунктиками. И любили. Тайп, зажатый в крепких руках, извивается дикой змеёй, они отчаянно хватаются друг за друга, двигаются в такт, переплетаются и сливаются, то становясь тише, то вновь набирая обороты и громкость, задыхаясь и разбиваясь на миллиарды частиц, диффузирующих и пробирающихся под кожу тонкими струйками, прочно оседая на мышцах и костях. Сливаются воедино, подобно двум разгорячённым торопливой и развязной ласке телам. Тарн снова ловит губы Тайпа своими, но целует уже мягче, без языка и грязи, но от того не менее страстно. Двигает рукой на чужом члене в такт своим толчкам глубоко и пробирающе внутрь, подводит их обоих к нейтронному взрыву. — Та-арн, сука, я сейчас, — отчаянно зовёт Тиват, резко и больно царапаясь, сжимаясь почти до боли, зажимая глубоко в себе, почти не давая двигаться. Они кончают вместе, Тайп — на чужой живот и в ладонь, Тарн — глубоко внутрь, обжигая чувствительные стенки кипятком семени. И оба на секунду глохнут, захлебнувшись оргазмом и стонами друг друга. — Пиздец… — Та же херня.

***

Текно перезванивает по видео связи через полтора часа после первого звонка, сконфуженно косясь в сторону от камеры, извиняясь за то, что подорвал в выходной, и что у них уже всё наладилось, так что вмешательства Киригана не потребуется. Тарн явственно чувствует за этим строгую редактуру Чампа, очевидно, тусующегося за кадром. Потому что наедине Текно не вёл бы себя так сконфуженно и зажато, не косился и не жевал губы. — Привет, пи, — Чамп — кто бы подумал! — действительно появляется в кадре парой минут позже. — Извини ещё раз, что сорвали, Но что-то напутал по графикам и запаниковал. Ох ты ж… — осекается, стоит затормозить взглядом на шее Тарна, не скрытой под вырезом футболки. — Всё в порядке, я не собирался ехать, — тягуче отвечает Тара, получая лёгкий смешок от лежащего на кровати Тайпа. — Пи, ты выглядишь очень… — Выебанным? — подаёт голос Тиват, следом вползая в кадр. — Это вот так он не собирался, потому что собирался поступить со мной, как последняя скотина. Чамп квакает что-то невпопад, быстро отключаясь и ещё раз извиняясь за беспокойство, оставляя рассмеявшихся Тарна и Тайпа наедине. Им ещё долго предстоит извиняться друг перед другом. За многое: за вспыльчивость, за импульсивность и необоснованную порой грубость, за боль, причинённую случайно, за всё. Единственное, за что никогда и ни при каких обстоятельствах… — Я люблю тебя, Тарн. — И я тебя. Больше жизни.