Тайна пыхтения в микрофон

Лукас преотлично знает, что от него одни неприятности. Кто он? Трейни из Китая, который с трудом понимает, что от него хотят, даже через штуковину-переводчик в ухе; по-корейски изъясняется практически жестами и невнятной мешаниной слов на английском и китайском; имеет деревянное тело, не способное ни на одно движение, что так легко получаются у Тэна; он не умеет общаться с людьми, поэтому даже не может помогать Куну с мемберами. Точнее, теми мемберами, которые поймут то, что он хочет сказать. А ещё он снимает стресс курением. И от этого тоже одни проблемы. Лукас знает, что это неправильно, но он наивно и по-детски хочет выделиться из их толпы будущей группы айдолов. Хочет хотя бы на денёк стать уверенным в себе Ёнхо-хёном, свободно общающимся на трёх языках; или Тэиль-хёном, золотым голосом, которому прощаются небрежные помарки в танцевальных движениях и общая «милая» неуклюжесть; или Доёном, который до того много проводит времени в нелепо-незаметных попытках помочь их лидеру, что кажется абсолютно незаменимым всем и каждому. Но Лукас ничего из перечисленного не умеет. У него пересыхает горло перед камерой, на актёрском мастерстве он может только глупо улыбаться, мечтая провалиться сквозь землю и благодаря свою смуглую кожу за то, что не видно злого румянца во всю щёку; в танцах он — полный ноль, что не единожды подтвердил хореограф, отчаявшись научить Лукаса хоть чему-нибудь простому. На него снисходительно поглядывает Чонло, едва-едва достающий ему встрёпанной макушкой до груди, а Кун мягко отказывается принимать любую помощь, потому что «Сюйси, сейчас не время, я справлюсь сам, не волнуйся, спасибо, что предложил», а в глазах — недоумённая растерянность. Как будто не ожидает, что Лукас может сделать хоть что-то правильно. Корейские же мемберы первое время поглядывали в его сторону с интересом и стремились пообщаться, но вскоре их попытки сошли на нет — трудно разговаривать с тем, кто переспрашивает каждое второе слово и сидит с вечным гугл-переводчиком в телефоне. Один Тэн, незаметный, но такой уютный Тэн с невыговариваемым настоящим именем мог терпеливо сидеть в его комнате, на его кровати, и слушать жалобы-монологи Лукаса на китайском, время от времени пронзая Сюйси таким проницательным взглядом, что казалось, что тот всё понимал. Но этого, конечно, не могло быть. Поэтому Лукас срывался, начинал метаться по их общежитию как загнанный зверь, неистово ненавидя себя за такое неимоверно глупое решение — стать айдолом, — в конце концов не выдерживал и уходил. Сначала он гулял по зданию, с болезненным интересом изучая каждый уголок, — на задворках сознания мелькала мысль о том, насколько комфортабельная у них тюрьма. А позже, когда нечаянно нашёл несколько запасных выходов без охраны, отправлялся гулять по городу. Просто гулять. Не имея никакой цели, если, конечно, не считать целью прогулять парочку ненавистных занятий ритмикой и танцами. В карманах — только смятая купюра денег, пачка любимых вишнёвых леденцов и проездной билет, так что он просто катается на первом попавшемся автобусе, перекатывая за щекой вишнёвую сладость и безразлично разглядывая город за давно не мытым окном. Конечный пункт его прогулок — парк аттракционов, пустынный, почти заброшенный, в котором осмеливаются гулять по вечерам только собачники и какие-то компании нетрезвых подростков. Это его место. Тут он может проветрить голову и из трейни Лукаса превратиться в обычного молодого парня Вон Юкхэя, который долго-долго курит, расслабленно откинувшись на скамейку и выдыхая сизый дым в такое же пепельно-серое небо, гладит подбегающих собак — бродячих и не очень, старательно следя за речью, болтает с хозяевами этих самых собак… просто становится живым. Дышащим. Не контролирующим каждую мысль, действие, выражение лица и слово. Откуда в его месте взялись дурацкие папарацци — он не знает. Да, снова. Но это горькая правда. Когда всплывают не слишком чёткие фотографии с ним, с сигаретой в его руке, на его любимой скамейке и с пуделем Люси на коленях, Лукас чувствует себя осквернённым. Это же его место! Единственное, что осталось именно его! Не то, что он делит с оравой других, чужих людей, а конкретно его. Лич-но-е. Это нечестно. Это… правда неправильно. Он скучает по дому. И из всей каши чувств в голове Лукасу больше всего стыдно перед Тэён-хёном, который, как всегда, посмотрит на него немного устало снизу вверх и вдруг тепло-хрупко улыбнётся, словно понимая, что испытывает Лукас внутри и почему всегда сбегает. Перед Доёном стыдно не так сильно: несмотря на его желание помогать (или подражать) Тэёну, он больше зло ругается, помогая действием, чем советом или светлым, комфортно-сонным молчанием, как лидер. Лукас усмехается, подумав, как неприятно удивится мама, узнав, что в корейском он выучил преимущественно ругательства, причём большинство — благодаря вспыльчивости Донён-хёна. Хотя, стоит тому отдать должное, отходит он так же быстро, как и свирепеет. Да и ругаться у него поводов хватает, это Лукас честно признаёт. Но всё равно глубоко внутри чувствует тоску и горечь оттого, что он такой никчёмный, бестолковый и легкомысленный. Поэтому Лукас выбирает какие-то укромные уголки, тёмные танцевальные залы с блестящими пылью зеркалами, неработающие туалеты и курит, курит, ощущая, как весь бессильный гнев выскальзывает из него вместе со сладковатым папиросным дымом. Пару раз Сюйси попадается рыскающему в его поисках Доёну — Тэён занят, вечно пропадает в главном здании компании на разборках с начальством, совещаниях, дополнительных занятиях и прочем, — и тогда приходится менять дислокацию. Хорошо, что Лукас лучше знает потаённые и уединённые места. Это единственное, что он знает лучше многих. Лукас тяжело шаркает ногами по плиткам пола, заворачивая за угол. За редко попадающимися окнами — бархатная темнота, мерцающая неоновой жизнью ночного Сеула. Между пальцами расцветает алый огонёк сигареты, особенно яркий в приглушённом сумраке. Сегодня был сложный день, и Лукас ищет простого человеческого уединения. Внезапно Сюйси останавливается, услышав чьи-то шаги и скрип, взвизг подошв кроссовок о противоскользящее напольное покрытие. Он же был здесь недавно, как кто-то мог успеть облюбовать тот крохотный зал для танцевальных практик?.. Или… Стоп, неужели?.. Каким образом он обошёл четвёртый этаж кругом, чтобы возвратиться в постоянный тренировочный зал их команды? Лукас осторожно подкрадывается к приоткрытой двери, откуда слышно только тяжёлое дыхание и шорох обуви, ни единого звука музыки. «Может, человек в наушниках?» — задумывается Лукас, выкидывая и машинально затаптывая окурок, — здешнему не слишком чистому полу хуже точно не будет. Аккуратно заглянув в щель между створками двери, Лукас замечает знакомую худощавую фигуру, яростно кружащуюся, словно стремясь взлететь, в сонме тысяч отточенных резких движений. Свободные, но законченные жесты, безошибочно ассиметричные дорожки шагов, идеальные сальто и немыслимо сложные выпады. И всё это — с какой-то отчаянной безысходностью смертника или загнанного в ловушку хищника. Сюйси ёжится, нечаянно подмечая гримасу внутреннего страдания на лице Тэёна, который без единого звука ускоряет свои движения, будто силясь вырваться из невидимых пут. — Какого лешего ты тут забыл, Лукас-с-с? — угрожающий шёпот в ухо заставляет парня нервно подпрыгнуть, еле сумев сдержать испуганный вопль. — Ты давно уже должен был спать в своей кроватке, с какой это радости я обязан разыскивать тебя по всем чёртовым этажам, бросая остальных детей одних? Это раздражённый и лохматый Доён, который быстро окидывает Лукаса злым взглядом и вдруг замолкает, в шоке уставившись куда-то за лукасову спину. Хотя почему куда-то? На Тэён-хёна, естественно. Если даже для Сюйси кристально ясно, что у их лидера не всё хорошо (как бы лидер не стремился это показать, случайно подсмотренный танец обнажил то, что должно было быть скрыто в его душе за семью замками), то тэён-хёнов друг Донён точно должен был это понять. Лукас незаметно отступает назад, оставляя прикипевшего взглядом к Тэён-хёну Доёна. Тот ничего не замечает, с болью на лице вглядываясь в распластанную по полу фигуру друга. Рука Кима тянется к волосам, ещё больше их взъерошивая и порывисто потирая блеснувшие глаза. Будто увидев что-то невероятно личное, Лукас спешит отвернуться и как можно тише спуститься по лестнице запасного хода. В голове проясняется. Он больше не кажется себе единственным несчастным и одиноким человеком на Земле. Да что там, во Вселенной. Оказывается, их стойкий как оловянный солдатик и непоколебимый Тэён-хён тоже может ощущать себя запертым, никому не нужным и бессмысленным. Пусть это неправильно — радоваться чужому бремени, но Лукасу необъяснимо становится легче. Сюйси проскальзывает в свою комнату, бурчит «привет-спокойной-ночи» Тэну, блеснувшему белками приоткрытых глаз, и зарывается носом в подушку, стаскивая пропахшую сладковатым дымом одежду уже под одеялом. Так теплее. Сейчас ему вообще весь мир кажется теплее; будто постоянная зима отступила, оставляя после себя морозные лужи и корочки сосулек, и вступила в свои права мягкая весна. Лукас умиротворённо вздыхает, клятвенно обещая себе выкинуть завтра все заныканные сигаретные пачки и больше не доставлять никому проблем, и удивительно быстро засыпает. А на следующий день Тэн с недоумением наблюдает за гордым шествием своего соседа по комнате с руками, полными новейших сигаретных пачек, и их триумфальным спусканием в мусорное ведро. Лукас надеется, что выполнить вторую часть своего обещания у него выйдет так же легко, и весело подмигивает хмуро зевающему Чонло. Мир теплеет.