Lars the Human

      Бесконечный шелест дождевых капель заполнял собой пещеру. Дрожащие под ними лужи отражали свет мерцающих настенных кристаллов, разбрасывая блики во все стороны: на блестящие от влаги поверхности стен, редкие подземные растения и сталагмиты, отчаянно тянущиеся вверх, к тёмному потолку. Всё вокруг казалось живым и дышащим, делающим каждый свою, пускай и незначительную, работу. Всё вернулось к своему старому, знакомому и привычному состоянию, словно ничего и не менялось. Те же длинные узкие коридоры пещер, тот же бесконечный дождь, тот же лёгкий звон кристаллов… Только Папирус уже не чувствовал себя тем же.       Он сидел на выступе, апатично глядя себе под ноги, и, кажется, совершенно не обращал внимания на поливающую его сверху стену дождя. Одежда промокла насквозь, неприятно липла к телу и тянула вниз, заставляя горбиться и опускать полную размышлений голову всё ниже. Папирус не хотел ни о чём думать, но был слишком слаб и расстроен, чтобы сопротивляться возникающим в голове мыслям: о том, что он сказал или сделал не так, о том, что произошло за эти несколько дней, о том, что будет дальше… Это выматывало и изводило настолько, что хотелось кричать и колотить руками по заросшим грибами и мхом стенам! Но Папирус продолжал сидеть неподвижно, не в силах даже перевести взгляд с одной точки, в которую всматривался на протяжении долгих минут, полных шума дождя и невыносимого молчания.       В какой-то момент ему захотелось просто раствориться в этом дожде. Стать его каплями, потеряться где-то посреди дрожащих луж. Как было бы здорово стать чем-то неодушевлённым, простым, незначительным. Жить своим чередом. Никогда не меняться. Никогда ни о чём не жалеть…       Однако, вскоре дождевые капли перестали бить по его черепу и плечам, а шум над ним усилился, приобретя глухое эхо. Медленно подняв голову, Папирус обнаружил над собой большой красный зонт… Сам не понимая, на что надеялся, он тут же повернулся — но, встретившись с осторожным взглядом Андайн, тут же вновь поник.       Глупо. Как же глупо. Как можно было вообще надеяться…       — Папс, не сиди вот так под дождем. Ты же простынешь.       Скелет открыл было рот, чтобы ответить, но отвернулся, так и не сказав ни слова. Они комом застревали в горле, вызывали онемение во всём теле и застилали мутной пеленой глаза. Лучше было вообще ничего не говорить. Хотя бы раз в жизни сделать так, как проще.       Андайн помедлила минуту, оглядывая узкую дорогу, которую заливало дождём.       — Я присяду?       В ответ — кивок. Это молчание разрывало её сердце на части, но Андайн ничего не могла с этим сделать. Она не была уверена в том, станет ли Папирус говорить с ней сейчас, но всё же не сдержалась и пошла за ним следом. Потому что испугалась. Чего именно, она и сама не знала. Но было страшно до оцепенения, до неконтролируемой дрожи во всём теле, ей хотелось видеть его сейчас, поговорить с ним! Хотя бы попытаться.       Всё ещё поддерживая зонт так, чтобы он полностью защищал Папируса от дождя, Андайн села рядом и бросила на друга ещё один осторожный взгляд. Не последует ли запоздалых возражений против её присутствия? Не возникнет ли явных признаков напряжения на лице? Меньше всего на свете она хотела оставлять его одного, наедине с тяжёлыми мыслями, которые без сомнений разрывали несчастную черепушку изнутри. Но и насильно составлять ему компанию не стала бы… К счастью, Папирус не собирался её прогонять. Не сейчас, по крайней мере. Удостоверившись в этом, Андайн нарушила очередную паузу:       — Уже скучаешь?       Папирус слегка наклонил голову. Наверное, он снова хотел кивнуть, но на этот раз не нашёл на это сил.       — Понимаю. Без него тут стало слишком тихо, да? Забавно, раньше я не замечала всей этой тишины, — Андайн повернулась лицом к дороге и снова на время умолкла. Дождь продолжал методично барабанить по зонту и лужам, смеясь над её жалкими попытками вести разговор по душам. Но стоило ей открыть рот снова, как долгожданные слова тихим шелестом наконец коснулись её ушей:       — Как думаешь, он вернётся?       Вместо того, чтобы испытать радость или хотя бы облегчение от того, что всё же не придётся говорить сама с собой, Андайн вздрогнула, ошарашенная этим вопросом. И это спрашивает Папирус? Тот же Папирус, который жаждал помочь человеку выбраться отсюда и делал для этого всё возможное? Который с улыбкой на лице прощался с ним, убеждая в том, что уйти из подземелья для него — единственный правильный выбор? Тот же Папирус спрашивает теперь… вернется ли он?       — Не думаю… Звучит как-то нелогично, он ведь с самого начала стремился уйти. Его ждали друзья, его команда, вся эта суета в космосе. Ты же сам говорил. Зачем ему…       Слёзы, возникшие в уголках тёмных глазниц, заставили Андайн прерваться на полуслове и сжать губы в тонкую полоску. Не то… Она говорит что-то не то! В голове лихорадочно заметались варианты, чем можно было исправить ошибку, но выбрать из них подходящий казалось просто невозможным. Что сказал бы в этой ситуации сам Папирус? Какими словами он развеял бы чужую грусть? Приободрил, заставил вновь улыбаться, вернул утраченную надежду?       — Э-эй… Ну не раскисай, Папс. Конечно, вероятность того, что он вернётся, довольно низкая, но… Слушай, Альфис починит рацию! И вы сможете болтать по ней, хоть днями напролёт! А потом мы настроим телепорт и выберемся на поверхность, а там… вполне возможно, он…       Нет, нет, нет, всё не то. Не получалось! Его слёзы и не думали высыхать — только набирались и крупными каплями падали вниз, разбиваясь о его колени, снова набирались и снова падали, как нескончаемый дождь над головами. И на улыбку не было ни малейшего намёка… Чёрт побери, Андайн никогда не была достаточно хороша в таких вещах! Вдохновить своих людей на сражение, на службу своему народу — это одно. Но успокоить кого-то настолько тонко чувствующего, как Папирус… В ситуации, как эта…       Глава Королевской Стражи глубоко вздохнула и устремила немигающий взгляд на лужи, расползающиеся под ногами. Дождь закапал медленнее, ленивее, как бы устраивая себе небольшую передышку перед новым многочасовым зарядом, и теперь его лёгкое постукивание о зонт практически не воспринималось слухом. Теперь, когда не приходилось излишне повышать голос, говорить стало намного легче. Жаль только, что тема для разговора была слишком грустной.       — Прости. Мне бы очень хотелось пообещать тебе, что он вернётся, честно! Но это слишком похоже на сказку со счастливым концом, а я уже давно не верю в сказки. И тебе не следует…       Тихо всхлипнув, Папирус провёл пальцами по глазам и сделал несколько медленных вдохов и выдохов — эта нехитрая махинация всегда помогала ему успокоиться. Андайн ждала, сжимая ручку зонта в напряжённой ладони и переживая о том, что подобранные ею слова всё же звучали слишком неправильно. Жестоко. Но она совершенно не знала, что ещё сказать.       Такой себе друг из неё, конечно.       — Нет, это… ты меня прости, Андайн. Это с самого начала был очень глупый вопрос. Не знаю, что на меня нашло. Я не хотел тебя напрягать…       — Ты никогда не напрягаешь меня, Папирус, — возразила та. — И этот вопрос был вовсе не глупым! Просто слегка эмоциональным, вот и всё.       Папирус снова всхлипнул, с невыносимой тоской уставившись в свои ладони. Ткань на его перчатках потемнела от влаги, и даже визуально они казались тяжёлыми, будто латные. Возможно, поэтому так дрожали его руки.       — Он ведь только-только ушёл, а я уже… совсем расклеился. Ничего не хочу делать, думать не хочу, даже вздохнуть лишний раз. А ведь я обещал, что буду сильнее… Ну какой из меня герой, а? Что бы он сказал, если бы увидел меня сейчас?!       — Что тоже ужасно по тебе скучает?       На сей раз Андайн не пришлось тратить ни секунды на раздумья — слова сами слетели с языка, заставив Папируса грустно хмыкнуть, обхватив себя дрожащими руками. Но всё же улыбнуться. Едва заметно. Однако этого было достаточно, чтобы девушка, приободрённая его улыбкой, продолжила говорить то, что подсказывало ей сердце:       — Герой ты или же тот, кто ждёт героя — у каждого из нас есть свои моменты слабости, Папирус. И абсолютно каждый имеет право на то, чтобы побыть эмоциональным. Не стыдись этого. Даже если понимаешь, что отпустить его было правильно, но в глубине души жалеешь об этом — пускай! Никто не осудит тебя. Ты ведь не единственный, кто опустошён после его ухода…       — Правда?       Андайн кивнула, вложив в этот кивок всю свою уверенность.       — Конечно! Твой брат ни за что тебе этого не покажет, но поверь мне, он скучает. Причём настолько, что даже на свои дурацкие шутки настроения не находит. А Альфис? Она сразу прониклась к нему симпатией, ты же сам видел! И она тоже грустит после его ухода, очень. Так что…       — А ты? — осторожно прервал её Папирус. — Ты тоже скучаешь?       Девушка замолчала, обдумывая этот вопрос. Она до сих пор не смела повернуться к другу лицом, но чувствовала на себе его робкий и в то же время испытывающий взгляд. А через некоторое время сдалась, бессильно выдохнув в ответ:       — И я… Знаю-знаю, звучит так, будто я размякла! Привязываться к какому-то жалкому человечишке, ну надо же, — она фыркнула с презрением, не заметив, насколько несерьёзно это вышло. — Но этот жалкий человечишка оказался таким забавным! И, к тому же, на удивление храбрым и благородным. Так что, думаю, я могу сделать для него исключение.       Папирус ничего не ответил. Краем глаза Андайн видела, как приподнялась его грудная клетка, но вместо того, чтобы толкнуть какую-нибудь речь, он лишь сцепил ладони в замок, положил их на колени и устремил взгляд в пустоту перед собой. Он уже не дрожал. Не плакал. Но и разговор дальше не клеился… Андайн прикусила губу, оставив острыми зубами ранки на коже, но волновало её сейчас не это — думать она могла лишь о том, как, должно быть, фальшиво прозвучало её признание. Как в её тоне, движениях и выборе слов без труда читалось, насколько она ненавидела признаваться в своей слабости! Но так ведь было честно. Говорить Папирусу, что он имеет право побыть слабым, чтобы затем тут же опровергать тот факт, что слабой может оказаться и она, было глупо. Эгоистично. Мысленно убеждая себя в том, что всё сделала правильно, Андайн задумалась над тем, как увести разговор в менее печальную сторону…       Вообще говоря, стоило бы увести не разговор, а самого Папируса — в дом. Отправить его в тёплый душ, выдать сухую одежду, напоить обжигающе горячим чаем…       — Андайн, можно тебя спросить?       Стоило огромных трудов не содрогнуться всем телом, услышав его голос прямо под ухом.       — А… Да, конечно, Папирус. Спрашивай что угодно.       — Даже если спрашивать об этом уже поздно? — скелет беспокойно поёрзал на месте. — Я имею ввиду, мне стоило задать этот вопрос гораздо раньше, но я не думаю, что был готов тогда…       — Но ты готов сейчас, не так ли? Тогда не томи, Папирус. Спрашивай.       — Почему ты приняла решение отвести Ларса к королю, если всё равно заранее знала, что не дашь ему уйти?       Андайн неслышно вздохнула. Сердце рывками колотилось в груди и отчего-то стало безумно душно. Но стоило признаться: ждать, когда наконец состоится этот разговор, было гораздо страшнее.       — Потому… я не была уверена, понимаешь? Я действовала на эмоциях, а не по инструкции, — призналась она. — Я ведь толком не уверена была в том, что он станет нападать, просто…       — Я не понимаю. Это на тебя не похоже, Андайн, — интонация Папируса выдала его лёгкую улыбку, но амфибия всё равно не почувствовала себя лучше. — Скажи честно, что тебя беспокоило? Я что-то не то сказал тебе тогда? Что-то не так сделал?       — Почему ты уверен, что проблема в тебе, Папс? Это было моё идиотское решение! И я уже призналась, что была неправа… Ужасно, катастрофически неправа!       Андайн дёрнулась, будто переполнявшие её эмоции вынуждали вскочить на ноги. Но всё ещё думала о том, что должна держать над другом зонт, а потому это движение так ни к чему и не привело. Разве что заставило Папируса немного испугаться.       — Я не должна была так поступать, даже думать об этом! Это безобразный, низкий поступок, который я ничем не могу оправдать! Я ужасно виновата перед тобой…       — Нет, Андайн… Подожди. Ты делала то, что должна была, — пробормотал скелет, вмиг растерявшись. — К тому же, всё закончилось хорошо, разве нет?       — Это не умаляет того факта, что я обманула тебя. Я обещала тебе, что сделаю всё, чтобы помочь.       — И ты сделала это! Ведь… Ларс вернулся к своим друзьям во многом благодаря тебе. Ты предложила план с телепортом. Ты перерыла весь Вотерфолл, чтобы найти те штуки, которые были нужны Альфис… И не вздумай сказать, что Санс сделал хоть половину работы, ни в жизнь в это не поверю!       Андайн тихо хмыкнула в ответ. С каждым словом его голос звучал всё увереннее, а к концу он словно позабыл о том, насколько его самого расстроил её поступок. Его внезапное желание защитить её от самой себя было чудовищно милым… но и невероятно болезненным. Андайн низко опустила голову, пряча от друга своё лицо, и глухо вопросила:       — Почему ты делаешь это, Папирус? Зачем ищешь для меня оправдания, пытаешься обелить меня перед собой? Я поступила подло по отношению к вам обоим. И если Ларсу я кое-как отплатила помощью… То как извиниться перед тобой за предательство, я…       — Нет необходимости извиняться передо мной, — мягко прервал её Папирус. Девушка изо всех сил сжала пальцами краешек выступа, на котором они сидели. Приложи она чуть больше усилий, камень несомненно бы треснул, после чего пришлось бы искать новое место для разговора. Но следующие слова Папируса заставили её внезапно лишиться всех сил:       — Потому что я начал это первым. Помнишь, когда ты пришла ко мне, Андайн? Когда ранним утром прибежала в Сноудин ради того, чтобы убедиться, что со мной всё в порядке. Знаешь ли ты, что в тот самый момент человек был в нашем доме? Что я врал тебе, намеренно прятал его от тебя, вёл его к замку, надеясь, что мы не встретим тебя по дороге?       — И ты думаешь, что теперь мы квиты? — грустно улыбнулась Андайн. — Ты делал то, что считал нужным…       Скелет ответил ей ровно такой же улыбкой.       — А теперь ты оправдываешь меня.       — Ах… Ну да. Похоже на то.       Андайн растерянно потёрла рукой затылок и утихла. Ничего у них не получалось… Очевидно, им обоим ужасно хотелось, чтобы всё пришло в норму! Хотелось вновь верить и полагаться друг на друга. Чувствовать себя в компании друг друга так же комфортно, как это было раньше. Но они лишь прыгали от одной пропасти к другой, спорили, путались и, казалось, этому не было конца. Но они хотя бы пытались… да?       Видимо, Папирус думал о том же, потому что спустя некоторое время вздохнул и заговорил снова, медленно и осторожно подбирая слова:       — Знаешь… Я и правда чувствовал себя преданным. Когда ты призналась в том, что, несмотря на данное мне обещание, планировала забрать душу человека, я был так зол, что… разочаровался в тебе, Андайн. И эта злость настолько ослепляла меня, я совсем забыл о том, что соврал и сам. Но теперь я вижу. И мне очень жаль, что я заставил тебя пройти через всё это.       Папирус замолчал и кинул выжидающий взгляд на подругу, словно предлагая ей сделать следующий ход. Андайн плотно сжала губы и задумалась перед тем, как начать:       — Я была… расстроена. Очень. Тогда, в лаборатории, от гнева я не знала, куда себя деть. Не уверена, что больше меня взбесило — то, что ты помогаешь нашему врагу или же то, что не доверился мне… Конечно, в первую очередь я думала о том, чтобы защитить Азгора, заполучить последнюю душу и вызволить монстров из заточения. Но, думаю, ревность была одной из причин, по которой я решилась на такой отчаянный шаг…       — Я был неправ, что не рассказал тебе о нём. Я должен был больше тебе доверять.       — А я должна была попытаться понять причины твоего решения, а не злиться на тебя. И тем более, не пытаться сделать что-то назло…       — Но всё же нет смысла сидеть и убиваться мыслями о том, что *нужно* было сделать, как думаешь? Один хороший человек как-то сказал мне, что нет ничего страшного в том, что друзья порой ссорятся — главное, чтобы потом мы могли найти в себе силы и смелость остыть и поговорить об этом!       — …А знаешь, Папс. Это замечательные слова. Я не сказала бы лучше.       Наконец, Папирус повернулся к ней лицом. Андайн тут же выпрямилась, встретив его взгляд, от которого стало настолько легко на душе, что она готова была взлететь. Она не чувствовала себя так уже очень-очень давно…       — Папирус, прости меня за то, что хотела убить твоего друга.       — Бывает. Я прощаю тебя, Андайн, — радостно улыбнулся в ответ тот и пододвинулся ближе, склонив голову на её плечо. Андайн взяла зонт другой рукой, чтобы было удобнее обнять друга, мягко сжав пальцами мокрый от дождя свитер. Всё же надо было срочно увести его в дом, но…       Ещё немножко. Просто посидеть вот так.       — И ты меня прости. Я больше никогда не буду ничего от тебя утаивать, обещаю!       — Брось, Папс, я давно тебя простила. И ты вовсе не обязан обещать мне такое. Ситуации бывают разные, я понимаю, поэтому…       — Нет, я не хочу больше врать. Не моё это, — возразил скелет, потёршись скулой о её плечо. — Давай хотя бы постараемся, чтобы между нами никогда-никогда не было никаких секретов. Ладно?       — Хорошо, Папирус. Давай постараемся.       Андайн тепло улыбнулась, прижав его к себе так сильно, насколько могла, нарочно игнорируя его приглушённый смех и слабые попытки выбраться из столь крепких объятий. Ну уж нет, он задолжал ей парочку таких, как минимум. Придётся потерпеть!       Хорошенько предохнув, дождь наконец вновь зашумел с удвоенной силой. Но лёгкие капли разлетались во все стороны, делились и расщеплялись в середине своего пути, и скоро коридоры Вотерфолла полностью затянула мелкая парящая морось. Редкие прохожие убирали зонты и с удивлением смотрели по сторонам, не в силах вспомнить, когда видели такое в последний раз.       Похоже, кое-что всё же изменилось.