Сны цвета воронова крыла

Пасмурно. Дорога извивалась под плоскими сандалиями тонкой змеёй, поросшей лишайником и прочей пакостью, на мысли о которой не нашлось и минутки. Идти по тропе серого щебня было не так-то просто, а посему Генья то и дело глядел под ноги, боясь упустить косой поворот. В прошлый раз, когда хватило невнимательности, он вышел к широкой круче со скрытым за густыми можжевельником подножием. Юный истребитель, несмотря на свою возможную несмышлёность, быстро осознал, что забрёл куда-то не туда. Куда-то в неприглядный лесистый уголок. Шинадзугава, помнится, тогда с ворчанием раскрыл карту да попытался определить своё местоположение, хоть и в итоге ограничился лишь тем, что следует вернуться обратно к пока ещё видной дороге. И сделать это требовалось сиюминутно. Затем, несколько часов без передышки, он медленно шагал по прямой, стараясь чрезмерно не запинаться. Иногда, где-то раз в двадцать-тридцать метров, приходилось ловко срезать и прыгать по бурым валунам. Грацией парень никогда не отличался, но вроде получалось неплохо. По крайней мере ему так казалось. Просто он ещё не привык к подобного рода приключениям. Становилось холоднее. Грязная, гадко-гадко разбухшая от дождя тропа рябила сорняками и мелкими полевыми цветами. Генья, не питая интереса к сохранению диковинок, без всякой жалости смял целый букет одним только своим уверенным шагом, считая себя правым ровно до тех пор, пока ретивый ветер в искренней обиде не пронёсся прямо над полулысой макушкой. Новичок, стукнув зубами, от всего сердца выругался. Подумать только, в каком же убогом состоянии пребывает торговый путь! С наступлением прошлой осени оползни на перевале участились, и переход был забыт, обременённый кроме неблагоприятных явлений ещё и сворой вполне обыкновенных разбойников, еженощно выходящих на свои корыстные прогулки до торговцев и обратно. Чудесный, однако, касугайгарасу путь выбрал — ещё чуть-чуть и ногу свернёшь. Идти, как стало ясно, ещё весьма долго: озеро огромным чёрным пятном виднелось далеко внизу, и все прелести перехода, его рытвины и ямы с каждым новым шагом злили пуще прежнего. Возникло даже желание кубарем покатиться вниз — хоть как-то увеличить свою скорость, по ритму схожую скорее с милой прогулкой, нежели спешным приближением к цели. В спину, как назло, вновь ударил мерзопакостный ветер: северный, пахнущий горным снегом и грозой. Генья против воли съёжился в показавшейся бесполезной безрукавке и классической форме истребителя, предательски пропускающей морозные порывы под воротник. Слишком широкий... Ушить бы, да только не мужское это дело. — Первое задание, и до чего уродское. — Юноша пнул камень носком, и тот живо покатился вниз, звонко ударяясь о валуны. Неужто нельзя было отправить другого мечника? Почему именно Генья обязан мёрзнуть на горных перевалах, прятаться от нагрянувшего незваным гостем грома, а сейчас, будучи окончательно выбитым из сил и желающим простого человеческого отдыха, ковылять вниз по кривой дорожке, ну точно вымощенной из желания сломать ноги любому путнику? Из всего уважения к ордену истребителей, и в особенности к двум их представителям, Шинадзугава совсем не понимал, почему это противная птица назвала его имя. Рыбацкая деревня стоит у чёрта на куличках, правды не отнять. Однако же юнцу отчаянно не хотелось верить, будто прочих охотников помимо него у организации попросту не нашлось. Стиснув зубы, Генья брёл дальше. Как только репутацией обзавестись, если сам мир против тебя настроен... А, к чёрту, лучше об этом не думать. Сколько ещё идти? Тучи успели разбрестись по сторонам, должно быть, от всё того же ветра севера. Славно. Словно бы в качестве поблажки солнце наконец озарило кривой перевал и любовно припекло макушку. Пожалуй, за всё дурацкое путешествие этот миг стал единственным, когда Генья не хотел браниться. Раньше думалось, что спускаться вниз всегда легче, но Чёртова дорога, — названная так самим парнем, — действительно умела удивлять. Менее половины мили спустя, когда заветное подножие уже виднелось сквозь рыжие кроны сухих деревьев, тропа вдруг исчезла. Шинадзугава уж который раз шумно выругался, не напрягая себя замысловатыми речевыми оборотами и ограничиваясь коротким, однако весьма информативным: "Дерьмо". Кустарники тянули к нему свои лапы, хватали за одежду, иной раз вынуждая в сердцах сломать пару-тройку ветвей и браниться, браниться, ещё раз браниться, теперь куда-а-а больше прежнего. Небо, решив, что с Геньи тепла достаточно, вновь затянулось зернистыми облаками, и та малая толика солнечного света, с горем-пополам падающая сквозь лесистую клеть, стала совсем уж ничтожной. Двигаться приходилось чуть не на ощупь. Истребитель спотыкался, но держал себя в руках одной лишь мыслью — все его страдания окупятся, стоит только отсечь голову поганцу-о́ни. Демон, видите ли, решил, что ему дозволено бесчинствовать при живых охотниках. ...Охотниках. Верно, Генья теперь тоже охотник. Самый настоящий, он не играет и не прикидывается, никому не лжёт. Ему отныне неведом страх. Генья поджал и без того тонкие губы. Последние слова Химеджимы-сенсея, выражавшего упрёк одной лишь мимикой лица, до сей поры продолжали волновать смятенную душу. Хотелось побежать, вернуться, поговорить, десятый раз уверить, что у него всё-всё на этом свете получится, но юноша упёрто шагал навстречу войне — жене и сестре брата. Брат. Всё всегда возвращается к нему. Генья без всякого обмана пытался отвлечь себя, когда родное лицо вдруг возникало перед глазами, будь то наяву или в чёрных воспоминаниях. После того дня, ставшего самым настоящим началом конца для двух бесконечно родных незнакомцев, уважаемый аники даже не смотрел на младшего. А тот, вечно потерянный, лишь его и искал, счастливый, если хоть одним глазом заметит удаляющуюся макушку. Новые шрамы, взгляд ещё более суровый. Зато живой. День ото дня юный истребитель остро ощущал клыки вины, терзающие за сказанные слова отчаяния сотни, тысячи лет назад. Так давно это было. Истая ненависть к самому себе пожирала изнутри, и всё, что оставалось — стать алым клинком. Столпом. Высший ранг, элитнейшие мечники организации. Их слова всегда имеют вес. Быть может, когда Генья поравняется с братом, тот обратит на него толику своего внимания? Пускай хотя бы глянет, этого уже достаточно. Прощение вымолит в бою. Как мужчина. Солнечный диск, скромно выглянув из-за облаков, любовался человечьей колыбелью последние часы, когда ворчливый юноша наконец достиг злополучного озера. Суми, вот оно какое. Большое и мрачное. Сверкает предзакатными лучами на своих тёмных волнах, кажется донельзя неприветливым. Идти, в общем-то, совсем не хотелось. Парень нутром чуял неладное. Внутри всё сворачивалось, как от внезапной тошноты. Может, ну его?.. Нет. Брат бы ни за что не отступил. Он всегда идёт, даже когда ни о чём не просят. Даже когда раны не затянулись. Да, это правильно. Генья, тихо хмыкнув, сделал широкий шаг вперёд: охота ждёт. Косая, с крошащимися кровлями деревня рыбаков приветствовала запахом сырой рыбы, затхлости и всеобщего уныния. Силясь не морщиться, Шинадзугава едва не задохнулся. Большинство зданий, что понятно, оказались неказистыми и откровенно уродливыми хибарами без шанса на исправление, но люди, вопреки всему на свете, действительно жили прямо за их плесневелыми стенами. Промышляли рыбалкой, охотой в ближайших чащах, редким выездом к крупным городам и продажей сырья собственного производства. Делали всё, чтобы выжить, если кратко. Нельзя их судить. Осматриваясь по сторонам в поисках хоть чего-то, что могло навести на след нечисти, — хотя он и сам не понимал, что это могло бы быть, первый раз ведь на миссии, — Генья отважно двинулся вглубь деревни. Жители смотрели на него с опаской, осуждением, но все точно один отворачивались, когда мечник обращал взор в их сторону. Минка старосты выделялась на общем фоне ухоженной крышей и светлыми стенами без единого намёка на грязь. Хоть и приземистое, а здание правда смотрелось настоящим дворцом, возведённым посреди запустения и кривизны обычных хижин. Генья даже подумал обратиться за помощью, но, к своему сожалению, почти сразу заметил, что по ту сторону сёдзи не горит ни одна свеча. С рычанием Шинадзугава прошёл мимо. Нужно искать дальше. Уже вскоре после начала поисков начало стремительно темнеть. Сумеречная пелена опускалась на мир, пряча в своих рукавах тайны и аромат запёкшейся крови. Истребитель брёл голодный, раздражённый и бесконечно злой. Единственным желанием, волком воющим в груди, стал банальный обед. Или уже ужин? Хрен его знает, сколько сейчас на часах. Вроде темно, но луны пока не видно. За тучами укрылась, не иначе. Свет на пути встречался крайне редко, и то были вовсе не висящие с крыш лампы. Жители. Тонкие, со слабым огоньком за бумажными стенками фонари в их руках трепыхались на вечернем ветру, безмолвно подгоняя шаг несущих. Генья заметил отсутствие расписных тётинов под кровлями лишь в момент, когда мимо, практически задев его плечом, прошмыгнула совсем юная девица. Ни фонаря, ни даже свечки она не несла, и оттого её невысокий силуэт выглядел сравнительно мрачно. Словно загнанная лань она испуганно глядела из стороны в сторону, слышно дышала, и её маленькие дзори в такт засевшему под сердцем страху лихорадочно стучали по камню. Заметив мечника, незнакомка вздрогнула, тут же переходя на бег. Шинадзугва повернулся ей в след, уже собираясь окликнуть, — в конце концов, он ведь не может без конца пропускать живых свидетелей, — но внезапное касание его остановило. Некто ухватился за плечо, беспардонно нарушая личное пространство молодого максималиста. Стало противно. Истребитель медленно обернулся, готовый убить одним лишь взглядом, но его ложные навыки уничтожения, благо, не понадобились. Невысокий парень, слишком молодой на вид, стоял перед Геньей бесстрашно, хотя линия шрама его, видно, удивила. Он не отступал. Ясные синие глаза, ну прямо сапфиры, глядели с детским любопытством прямо перед собой, ища ответы на чужом лице. — Ты Шинадзугава Генья, да? — наконец подал голос юнец, внимательно наблюдая за тем, как потенциальный собеседник его разглядывает, — Если да, то рад встрече, давно ищу! А если же нет.. ну, может, видел кого-то на него похожего? Я, правда, не знаю как он выглядит, просто... — Да я это, я, перестань тараторить. — Укрытый шрамами Мидзуното фыркнул, отмечая, между тем, что нашедший его мальчонка является истребителем не меньше, чем он сам. Форма чёрная, строгая, воротничок с белой линией видно. Заместо каноничного хаори, к истинному удивлению Геньи, надет тёплый плащ. Пепельный, закреплённый на шее металлической брошью мёга-мон, из соображений безопасности и комфорта подбит тонкой полосой белоснежного меха. Ещё несостоявшийся в собственных же глазах мечник вдруг позавидовал этому болтливому мальчишке, оказавшемуся в столь хорошей одежде перед ним, ещё утром мёрзшим под каждым дуновением вихря правдолюбом. — О, прости-прости, — юноша склонился в полном вежливости поклоне, а Генья, нависший над ним тенью недоумения, лишь кивнул, хотя прекрасно понимал, что внезапный товарищ ничего не увидит, — Я Фудзивара Кеничи, приятно познакомиться! Ранг Каното, уже не раз сражался с демонами, но, если честно, всё ещё боюсь... Кх-х, хорошо, что мы с тобой не одни пришли. Ученик Химеджимы обвёл товарища оценочным взглядом, и тот наконец выровнялся, осмеливаясь заглянуть в чужие тёмные глаза. На минуту воцарилось молчание. — Слушай, Генья, — медленно продолжил Фудзивара, — тебе твой ворон ничего не говорил, а? Ну, по поводу задания, я хочу сказать. — А должен был? — Шинадзугава бесцеремонно скинул руку со своего плеча, — Каркнул и послал меня к озеру вчера вечером. Всё. Они на бо́льшее и не годятся. — Вчера вечером? Ты уверен? — Да, я же сказал. Мой голос звучал неубедительно? — Генья злобно цокнул языком и закатил глаза, хотя на данный момент, в целом, держался молодцом. — Нет, всё понятно, убеждён каждой клеточкой тела. — Кеничи торопливо прочистил горло. — Мой касугайгарасу доложил об озере совсем недавно, около трёх часов назад, даже передышки после задания не дали. Я тут рядышком был... Понимаешь, да? Узнал о миссии многим позже тебя. — Юноша доброжелательно улыбнулся, стараясь сгладить все углы разговора. — И, как я понял, меня послали в подмогу. Такое случается, когда организация сомневается в успехе. В подмогу. Какое неприятное это слово — "подмога". Будто Генья сам не справится, будто обязательно должен быть кто-то в роли безвольной поддержки. Рациональное решение главы, — не стоит забывать, что задание для юноши первое, а потому осечек избежать практически невозможно, — до чёртиков разозлило молодого Шинадзугаву. Зачем ему вообще помощь, а? Всегда ж без неё справлялся: руки есть, ноги на месте, больше ничего и не надо. В войне нельзя рассчитывать на людей помимо себя, это даже лупоглазый младенец знает. Подмогу ему выслали, как благородно. — Надеюсь, ты не сильно удивишься, — следя за тем, как меняется гримаса истребителя, почти что промямлил Фудзивара, беря паузы меж слов и особенно осторожно подбирая выражения, всей душой уповая на одно лишь благоразумие, острыми осколками спадающее с чужого лица, — но у нас будет ещё один товарищ. Девушка, как я знаю… Она Хиноэ, наш семпай. Мы ей и помогаем. В ушах, вторя бьющемуся стеклу где-то у переулка, резко зазвенело. Генья и не услышал предполагающие кротость с его стороны слова о высоком ранге, близком к Столпу, снова и снова прокручивая в голове лишь одно слово: "Девушка". О, нет, здесь Вы переступили черту дозволенного, уважаемый глава! Парень чувствовал, как яростно полыхает пожар внутри него, как кулаки сами собой сжимаются, готовые тотчас устремиться в чьё-нибудь лицо. Левый глаз задёргался, обнажая всю палитру гнева Шинадзугавы, и на всём свете не осталось женщины, какую Генья постеснялся бы обругать. Девушка. Осмысление чужих слов, — на должность Хиноэ и присущее лидерство обращать внимание точно не требуется, — пришло хлёсткой отцовской пощёчиной. Парень заметно побагровел, а губы, забывшие как улыбаться, вдруг растянулись в кривом, очень уж нервном оскале. Девчонку они послали, подумать только! Истребитель ещё не смирился с сотрудничеством, навязанным ему не иначе как усмешкой, так они ещё и безымянную девицу посылают! Что ему, следить за ней?! Юбку держать? Генья едва ли не рычал. Костяшки его пальцев, напряжённых до самого предела, становились белее миг от мига, заставляя изрядно напуганного Кеничи благоразумно отступить назад. Руками он больше не тянулся, — оно и ясно. Водоворот событий, что, безусловно, последует за плохо сдерживаемой агрессией брата по оружию, тревожил Фудзивару также, как молодую мать тревожит плачь дитя в соседней комнате. Невероятно сильно. С каждой новой минутой становилось лишь темнее и темнее, но поиски, к общему облегчению, не слишком затянулись. Сумеречный свет без особенного дружелюбия сочился сквозь узенькие щели меж хибар, на чьих мокрых крышах, мерцая, отражались не то луна, не то звёзды. Резвость, с какой Генья гнал Кеничи на обыск любого обнаруженного закутка, последнему виделась весьма жестокой. Старший понимал, конечно, что пребывающий в неведении весь свой долгий путь товарищ имел полные права на злость, и всё же не разделял сего рвения докопаться до истины. Девушка эта, как-никак, уважаемая Симидзу Аканэ, их старше. Самолично добилась высокого ранга, уже более четырёх лет как истребитель, всего в двух шагах от заветного звания Столпа! Это ведь такой шанс перенять опыт, и, быть может, даже подружиться! Уж она наверняка знает все-е-е-е тайны успешной охоты... А вот Шинадзугаву это совсем не волновало. Мысли в голове попросту не помещались. Мечница, очень уж легко найденная на просторной веранде хлипкой гостиницы, встретила сотоварищей практически столь же удивлённым взглядом, каким реагируют на чрезмерно нахальную пощёчину. О, Боги, не желаете ли вы сказать, что и ей не сообщили о внеплановом сотрудничестве? Выходит, из всего трио Кеничи единственный осведомлённый?.. Так. Спокойно, без резких движений, без лишней паники. Нужно молча запастись терпением. Один глубокий вдох, медленный выдох. Вдох, выдох... Да. Теперь легче. Юный Фудзивара одним только своим видом постарался выразить Хинэо почтение и всеобъемлющую заинтересованность в вынужденном с ней знакомстве. Дева смерила его скромный силуэт прохладным взглядом, словно бы прикидывая шансы на победу с таким-то компаньоном. Кеничи ничуть не обижался. Он прекрасно знал, каким именно выглядит в чужих глазах, и реагировал на эту данность с завидной рациональностью. Уголки его нежных губ аккуратно приподнялись, и лицо озарила улыбка. Симидзу, кажется, смена мимики была безразлична. Приветственно кивнув, она вернулась к занятию, от которого её, судя по всему, отвлекли новоприбывшие. Пожелтевшая от времени бумага шелестела в изящных белых пальцах, и Аканэ вчитывалась, словно написанное донесение, — ибо ничем иным маленький клочок пергамента являться права не имеет, — вдруг сделалось увлекательной литературой. С прискорбием Кеничи отметил, что молодую Хиноэ не интересуют даже имена товарищей. Дружба может и не задаться. Как бы то ни было, а парень без всякой злобы постарался сбросить сие печальное наваждение. Не перестав улыбаться, он тряхнул головой, изгоняя дурные мысли всеми способами, какие только были осуществимы в сложившейся ситуации. Вновь вдохнул, выдохнул, больше от привычки, нежели от истого желания и попорченных нервов. Вне сомнений, он собой очень гордился. Спустя миг повернулся, дабы проверить новичка, да так и замер, не в силах выдержать гнёта чужой ауры. Злобной, тяжёлой, как влажный воздух деревни. Юный Генья встретил Хиноэ с нескрываемым презрением, уничтожавшим былую возможность представиться мило и доброжелательно, создать хорошее первое впечатление, к какому его собрат так сильно стремился. Признаться, глубоко в душе Кеничи ожидал именно такой реакции, и потому заместо искреннего удивления сердце его наполнилось разве что печалью и, кажись, неким отчаянием. Это крах, хотя, в общем-то, рассчитывать на благоразумие бесстыжего Мидзуното не стоило уже с минуты, когда тот вдруг пнул камень посреди укрытой вечерней дымкой дороги и зарычал такие интересные оскорбления, какие Фудзиваре раньше и слышать не приходилось. Начиналось с простых гадостей и детских надумок. После — что-то про дрянь и склизкую погань. А далее Фудзивара вслушиваться не осмелился. Он считал это одним из своих наиболее правильных решений, и посему, временно отказавшись от слуха, просто указал Генье на новый переулок, с поразительной деликатностью предлагая продолжить поиск за безжизненными ящиками. А вот сейчас так не получится. Хиноэ абсолютно точно знает цену себе, своим навыкам и потраченному на молодняк времени. Кеничи обеспокоенно вглядывался в её лицо, надеясь прочитать даже самые простые намерения, однако, к собственной беде, натыкался лишь на поразительное в своей естественности безразличие. Девушка выглядела такой безучастной, такой далёкой, что Фудзивара против воли усомнился в желании с ней знакомиться, за что тут же себя укорил. Бессовестный, непорядочный Кеничи. Мама бы сильно расстроилась. Нельзя столь предвзято относиться к людям! Каното помотал головой, едва не шлёпнув себя по щекам — больно уж совестно ему было. Вгляделся снова, как в первый раз... Но, вопреки ожиданиям, истребительница правда казалась несколько странной. Сидела неподвижно, сосредоточённо изучая письмена на бумаге, быть может, по второму разу. Бегущий с перевала ветер играл её светлыми волосами, и те оживлённо плясали, добавляя аккуратным чертам лица хоть бы мнимой живости. Это слишком. Генью начинало трясти от одного осознания, что первое задание он делит с хлюпиком и зарвавшейся девчонкой. — Вы, как вижу, истребители. Назовите свои имена. Я обязана их знать. — Голос девушки, спустя тянущиеся секунды налитого свинцом молчания, звучал тихо, но весьма требовательно, и Шинадзугава который раз её возненавидел. Серебро глаз Хиноэ ответно потемнело, скрываясь под тенью ресниц, опущенных в явно недовольным прищуре, — Не нужно так на меня смотреть. Демон у деревни один. Без сомнений, вороны касугай направили вас на моё задание. — Фудзивара Кеничи! — Старший паренёк отозвался весьма охотно и, к удивлению своего излишне недовольного товарища, даже согнулся в полном уважения поклоне. Шинадзугава, что, безусловно, было чревато, знанием манер не отличался. — Твоё задание? — Прошил сквозь зубы Генья: он явно не сдерживался. Ни в интонации, не в темпе шагов, излишне широких для миролюбивого кохая, коим он и не стал. — Верно. Моё задание. Ты не ослышался. — Аканэ сидела на всё том же занятом местечке, храня безмятежность и поджав под себя колени. Надежды, будто шаткая энгава не треснет в воле чужого гнева, медленно испарялись. — Будь добр впредь относиться ко мне с подобающим рангу уважением. Я тебе не друг. Юноша звучно цокнул, да так злостно, что даже Хиноэ против воли обратила к нему свой взор, молча следя за мускулами на укрытом длинным шрамом лице. — Я сам могу решить, как и к кому мне относиться. — Генья презрительно нахмурился, ощущая чересчур навязчивое желание схватить разномастные волосы и вырвать их с корнем. Так сказать, в назидание. — Тебе я ничего не должен. Во рту почувствовалась горчинка – теперь предельно очевидно, какое именно положение в иерархии занимает этот безобразный малец, и, кажись, оттого абсолютно всё в мире моментально прошло метаморфозы. Стало раздражать. Лишь на каких-то полминуты ко власти пришла пугающая тишина, излишне привычная улицам полупустой рыбацкой деревеньки. С севера веяло грозой, а с юга – зелёным лесным мхом. Луноликая охотница, немного погодя, поднялась на ноги, лишь благодаря достигнутому возрасту делаясь парой сантиметров выше малознакомого ей юнца. В безмолвии она без капли страха глядела прямо перед собой, даже и не подумав обозначить границы дозволенного уложенной на рукоять катаны дланью. Ей нечего страшиться. Мальчику, пусть даже невозможно смелому, отроду всего пятнадцать лет, — если, в общем-то, и вовсе не четырнадцать, — он дурно сложен, скверно воспитан, и, помимо вышесказанного, за приемлемую модель поведения избрал нечто наиболее отвратительное. То, что Аканэ всеми силами избегала бы, сложись её жизнь несколько иным образом. Сдержанность трещала аки брошенная о камни посуда. Давясь кислой злобой, девушка повторно оглядела оппонента. Глубоко вздохнула, впуская совсем уж влажный воздух в лёгкие: должна сохранять лицо. До чего ужасный вечер. Если этот юный хам вдруг удумал, будто именно он, безымянный, но отчего-то особенный от макушки до самых пят, в праве вести себя подобно лесному зверю — дева быстро разъяснит ему разницу между несведущим Мидзуното и настоящим, прошедшим десятки битв Хиноэ, не чураясь высокопарных оскорблений и очень даже заслуженных отметин на мальчишеском теле. Увы, а для слепого милосердия, доступного беззаботным школярам, нынешний статус давался чересчур высокой ценой. Прощение всех и каждого в списке полноценных обязанностей не числится ни под каким пунктом. — Глупый Мидзуното. — Голос звучал столь холодно и остро, что им, казалось, можно было запросто разрубить гранит, посмевший перегородить путь к свершениям дамского клинка. — Я смею полагать, по своей юности ты не в силах осознать всей серьёзности положения, в какое себя загоняешь. Шаги Симидзу оказались легки и, что поразительно, практически бесшумны для новоиспечённых чёрных братьев. Она приблизилась, словно одинокая уличная кошка, одним лишь своим пристальным взором избавляя собеседника от былых заслуг и стремлений, коими он гордился больше всего на белом свете. Под вниманием серебряных, украшенных россыпью лиловых жемчужин глаз, Генью супротив воли пробрало. Ощущения не из приятных. — Моё имя — Симидзу Аканэ. Запомни это. Великий клан, в котором я родилась, испокон веков занимается охотой на демонов, и справляется куда лучше всех тебе подобных дворняжек. Неприлично осматривая, она обходила чужую фигуру с нарочитой медлительностью, позволяя вдоволь собой полюбоваться. Печально, но в едва достигнутые восемнадцать ей, старшей из детей Рассвета, не хуже прочих известно, какое впечатление создают возвышающиеся над макушкой мастера. Только лишь теперь, внезапно испытав прилив чувства собственной важности, она сумела поменяться местами с той недосягаемой элитой организации, к какой тайно питала очень уж противоречивые чувства. — Спешу дополнить: среди них, как известно, и правда встречаются умелые «самородки», пусть ты к их числу явно не относишься. — Краем глаза удалось заметить, как стоящий поодаль мечник, на деле куда более тактичный и оттого даже малость ей понравившийся, стремительно двинулся к недавно обретённым товарищам. Аканэ предостерегающе махнула рукой в его сторону, и тот послушно остановился, с немым испугом поджимая побледневшие губы. — Ростом не отличен, сложен не лучше прочих мальчишек своего возраста, и меч... — Она взяла паузу, ведя взор по ножнам клинка и презрительно хмурясь. — Непростительно маленький. Постарайся не слишком рассердиться, но мне, если честно, не верится, будто тобой мог заинтересоваться порядочный наставник. Как его имя? — Даже не вздумай оскорблять моего сэнсэя. — Генья всем своим существом ловил сигналы, подаваемые тоном и телом истребительницы. Он закипал, по-змеиному шипел, не в силах противоречить своей природе. Мозолистая ладонь сжала рукоять любимого сёто, и сознание, заражённое ядовитой гордыней, стало решительно искать методы борьбы с отвратительной женщиной знатного охотничьего рода, о коем, к накопившемуся сожалению, Шинадзугава правда хорошо знал, потому как Химеджима-сама, да хранят его небеса, частенько поминал имена героев. — Прошу прощения? «Оскорблять»? Не усложняй нам обоим жизнь, юноша. Желание задеть чужое достоинство – есть лишь фантазии, навеянные твоей ко мне неприязнью. — Без намёка на девичий стыд Симидзу переходила границы, делилась желчью, и прекрасно то осознавала, с иронией отмечая, как противно скрипит искусная цуко-ито недавно выкованного клинка: слишком маленького, чтобы хоть попытаться её достать. — Впрочем, я разделяю это чувство, и потому ничуть не осуждаю. Ответь мне, Мидзуното: желаешь ли ты примерить на себя маску какуши? Стать подмастерьем кузнеца в деревне, полной стариков? — Да о чём ты говоришь?! —Тембр огрубевшего голоса живо сменялся на рык. — О твоём отстранении. — Аканэ обошла чужую фигуру снова, беззастенчиво разглядывая ужасные пряди чёрных, местами пыльных волос. — Ещё пара слов и не сомневайся, я без промедления напишу прошение главе Организации. Дело бесхитростное. Вернёшься ты, скажем, к своему обожаемому сэнсэю, разочаруешь его, попросишь остаться. Примитивный финал. Или, может, из глупости пойдёшь ещё дальше и доковыляешь прямо до родного дома. Мне это безразлично. — Она остановилась за спиной напряжённого мечника и склонилась к самому уху, дабы нанести последний удар прямо по живому, по упрятанному за формой сердцу: — Держи себя в руках и делай то, что я прикажу. Не становись позором для своей семьи. Эти необычайно жестокие слова стали последней каплей. Море выходило из берегов. Шинадзугава, поистине отважно борясь с потемнением пред глазами, качнулся назад и круто, на одних лишь пятках развернулся, тут же вставая на полную стопу и за пару выученных у Химеджимы манёвров выуживая начищенный сёто из его коротких ножен. Крича проклятия, срывая горло, он ринулся на противницу бездумно, руководствуясь одним лишь природным гневом, точно строки печального романа читаемым в обсидиановых глазах. Одинокая сталь рассекла ночной воздух и осточертевший дух озёрной тины, к беде, не только не избавляя от проблем, но и порождая новые, всё более ужасающие. Багровый от ярости, он нанёс удар в сердцах, наотмашь, даже не сразу заметив, что ещё с секунду назад стоявшей подле него Хиноэ нет на занятом её самовлюблённым силуэтом месте. Беспорядочные мысли слипались в один грязевой комок, и голова кружилась от разгоревшегося в душе пожара. Бросало в жар, рвало на клочья. За свою короткую и полную несчастья жизнь Генья никогда не испытывал столь большой ярости. Следов Аканэ не оставила, оглядеться её горе-соперник не успел. Тупой, но жутко точный удар пришёлся аккурат о правый бок юноши, невероятно глупо раскрывшийся в момент его предсказуемого замешательства. Ловко, умно, умело, как и надо. Под самые рёбра. Воздух мигом выбило из вздымающейся в рьяных потугах груди, прямо как на изнурительных тренировках воспитателя, и Генья, непроизвольно жмурясь, отлетел в сторону, излишне скоро ощущая твёрдость деревянной колонны. Крыша над старенькой энгавой, вдруг превратившейся в поле боя, легко дрогнула, чего-то страшась. — Это был твой выбор. — Хмыкнула Аканэ откуда-то сверху, звуча так сухо, что слова были почти не различимы. Тёмные доски, встретившие Генью, оказались холодными, чуть сырыми и по ясным причинам дурно пахнущими. Бесславный бой за собственную честь только начался, а тело, как в старой поучительной сказке, уже выразило протест в повиновении. Вот же чёрт! В ушах звенит и трещит, клокочет, неистово сильно, яростно. С таким звуком и кости не всякий раз ломаются. На секунды две, когда вырвался первый хрип, почувствовалось, что весь мир разрушается по самым маленьким его кусочкам. Отяжелевшие веки предательски слипались друг с другом, не дозволяя поверженному, однако не сломленному истребителю глянуть на спину уходящей прочь старшей. Шагов её, неестественно тихих, нечеловеческих, он теперь не слышал абсолютно. Проиграл. В первой же битве. — Генья!.. — Глас Кеничи, подскочившего к побеждённому товарищу точно после отступления Хиноэ, дрожал, но юноша старался говорить дальше, привлекая хоть бы какое-то внимание. Звук доходил с трудом. — Т-ты в порядке? Где болит? — Замолкни. — Мидзуното жмурился и сипел, старательно пытался встать, не находя момента для осмысления собственной речи. Руки беспомощно дрожали, лёгкие неприятно ныли. — Куда она делась? Мы ещё не закончили. — О, нет, вы как раз закончили! —Молоденький пацифист, пожалуй, впервые повысил голос и тут же засмущался, ощущая стыдливое тепло в области ушей. — Как один из твоих с-семпаев я настаиваю на прекращение этого балагана! Всё! Симидзу-сан итак собирается лишить тебя статуса мечника… Правда, с таким не шутят. Всем будет лучше, если ты не станешь усугублять. Очертания Фудзивары расплывались, подобно пятнам туши на мокрой бумаге. В этот раз Генья не нашёлся с ответом. Ни сразу, ни минутой позже, когда темнота прекратила кружить его вокруг собственной же оси, а сознание, утерянное при ударе, послушно вернулось к истокам. Ему, вероятно, следовало потерять сознание и всё-всё забыть, да вот только он так не может. Не посмеет. Закроет глаза, примет слабость как данное – навсегда простится с обретённой гордостью. Столпы отличаются стойкостью духа, но никак не смирением, повиновением, трусостью. Химеджима-сама лишь так и учил. Тело медленно возвращалось к норме. Самочувствие не столь плохó, как раньше, однако, в общем-то, без душевных терзаний было бы гораздо лучше. Минуты превращались в тягучую пресную массу, точно свежее моти, растянутое пальцами дурашливого ребёнка. Вглядываясь в уличный мрак, вести счёт времени хотелось даже меньше, чем видеть физиономию заносчивой Хиноэ, вообразившей, словно само мироздание сходится у её ног, ведь она – законная наследница какого-то там высокого дома. Лишь одного из, хотелось едко подметить при следующей встрече. Помимо благородных Симидзу существует ещё множество семей, избравших путь охотника на заре времён, и та девка, раз мнит себя достаточно осведомлённой, читала о том ещё в колыбели. — Мы должны соблюдать кодекс. — Тишина, спустя вечность, совершенно внезапно разомкнулась. Тяжёлый ночной воздух пал к пыльной дороге у самых стоп едва не со шлепком, стоило лишь молодому Кеничи подать свой чуть пугливый голос. Ночь окончательно прибрала власть, и на улицах стало темно, хоть бы глаз выколи. Лишь жёлтые с алым фонари, подвешенные у крыш домов, лишь маняще-тёплый свет, пробивающийся сквозь сёдзи гостиницы, спасали охотничьи души от полной безнадёжности. У бумажных стенок тётинов неспешно плясали серые мотыльки, над кустами жужжала мошкара. Генья, за минуты молчания успевший присесть, спиной облокотившись о внезапно прочную колонну, рефлекторно повернулся к источнику звука. Взгляд встревоженного товарища уходил куда-то дальше по улице. Мидзуното проследил за ним, и сердце его в миг наполнилось вязким отвращением. Пред ним, являясь обманчиво-светлым призраком луны, вновь показалась девица. Её предсказуемо строгий взгляд скользил по уже навострившему ушки Шинадзугаве, заставляя того молча злиться и ждать некоего подвоха. — Всё так. Мой клинок оставался в ножнах. — Слова звучали спокойно, совсем не агрессивно. Генья поразился. Где-то во тьме Аканэ успела обронить свой тошнотворно-мрачный настрой. — Но ведь Вы… — Ведь я что? — Чаша девичьего терпения могла пустеть, однако обращение её оставалось ровным, чистым, как гладь пруда в саду величавого сёгуна. — Превысила собственные полномочия — это хочешь сказать? Ни в коем случае, Кеничи. Ты забываешься. По душе вам это или нет, но уклад таков, что лишь мне одной сегодня дозволено решать, какой ход истинно верен, а какой нет. Я провела четыре долгих года в бесконечной погоне за тем, чего вы двое боялись ещё вчера, и, не сочти за грубость, успела выяснить, что главное в работе охотника вовсе не размахивание мечом направо и налево. Куда важнее умение блюсти субординацию. Умение держать спину ровно и днём, и ночью. Твой друг же переоценил себя. Свои возможности. Свой меч. Хочешь поступить по совести — отчитай его как следует. Я послушаю. — Аканэ ненадолго смолкла, следя за двумя разными лицами, бросая им один-единственный шанс, но позже, так и не встретив отговорок, подвела черту: — На этом дискуссия окончена. Слова Фудзивары застряли где-то внутри, будто рыбья кость, по глупости проглоченная вместе с сочным красным мясом. Он бы с остервенением схватился за горло, откашлялся и выдал все-все свои мысли, собравшиеся под черепной коробкой, да только не мог. В голову, ту самую коробку, ничегошеньки путного не лезло. Приговоры Симидзу звучали безжизненно, почти обидно, не допускали ни малейших возражений со стороны младшеньких. Тяжело это… Глубоко в душе мечник и без посторонней помощи понимал: она, конечно, как никто права. Генья сам на неё набросился, ещё и с мечом. Он был инициатором. Двум несмышлёным охотникам однозначно следовало просить прощения, падать в ноги и умолять сменить гнев на милость, вероятно, преступно далёкую от её привычного состояния. Да, следовало. Не иначе. И всё же Кеничи чувствовал себя наивным малышом, без злого умысла сломавшим детальку из жизненно важного проекта отца, и потому бывшим громко отчитанным, лишённым лакомств на целую неделю. Так неприятно сделалось в сердце. Пару лет назад в таких условиях он бы точно заплакал. — Вернёмся к делу. — Нежные женские пальцы скользнули в рукав фамильного хаори и без длительных поисков изъяли из мягкой ткани именно то, о чём и говорила вернувшаяся к порядку мечница с мгновение назад. Аккуратно сложенное в квадратик письмо. То самое, которое она неустанно читала перед знакомством с товарищами, старательно обдумывая план дальнейших действий. Хиноэ осторожно прокрутила пергамент в руке, на вид дразня, но, разумеется, не имея ввиду ничего противозаконного. Ей лишь требовалось наглядное доказательство своей чудесной осведомлённости, столь отличной от пары простецких зацепок впереди сидящих парней. — Я знаю о миссии лишь благодаря этому письму. В нём описаны скромные мелочи, которые мы должны взять на вооружение для наиболее успешной работы. — После всего сказанного... Вы согласитесь сотрудничать с нами? — Вновь заговорил Фудзивара, бросая краткий взгляд на Генью, между тем, успевшим собраться с духом и даже задумчиво нахмурившим тонкие брови. — Да. И, пожалуйста, избавь меня от своей неуверенности. Не люблю подолгу уговаривать, повторять и всячески подбадривать людей. — Её тон отзывался плохо скрываемым раздражением. — Я буду говорить, вы — слушать и запоминать. Это достаточно просто? — Достаточно просто. — Чужая грубость не прошла для Кеничи бесследно. Парень сильно расстроился, не успев даже обрадоваться новому, куда более радушному отношению Хиноэ. — Отлично. — Аканэ тряхнула бумагой, словно сгоняя назойливую букашку. — Демон в деревне один, о чём я и сообщила ранее. Сколько людей он съел доподлинно неизвестно, однако, по моим личным выводам, несколько десятков за весьма короткий промежуток времени. Больно тяжёлый тут воздух. От нас требуется совсем не много: узнать, отыскать, забрать голову. Ничего сверхъестественного. — Взгляд который раз метнулся к крайне раздражённой физиономии Мидзуното, чьи губы, стоило лишь зрительному контакту появиться, мигом скривились в чувстве легко ощутимого возмущения. — Имя. Опять. Вот же заладила. — Генья. — Парень отвечал нехотя, осторожно, исходя из желания сохранить мнимое спокойствие и чуть больше походить на уравновешенного до мозга костей сэнсэя. — Шинадзугава. — О, вот как. Я запомню. — Проглотив чувство разочарования, девушка помедлила, с пару раз моргая и возвращаясь к письму, закономерно решив более не нервировать кохая своим внезапно обострившимся любопытством. — В донесении указан адрес, по которому проживает староста деревни. Я дважды пыталась навестить его. До нашего странного знакомства и после несуразного конфликта с тобой, Генья, когда уходила. Свет нигде не горит. На стук не реагируют. Я полагаю, что они не ещё ведают о нашем присутствии, а потому и прячутся. Проверю эти домыслы с первыми лучами солнца. — Собираешься чесать языком? — Мидзуното криво усмехнулся, демонстрируя, как ужасен шрам на его лице. — Говорить, верно. Я собираюсь немного побеседовать с Ито-саном, официальным представителем этого кошмарного места. — А нам что делать? — До странного деликатный Кеничи говорил осторожно и редко, лишь по делу, боясь нагрубить и без того злобной Хиноэ. Мириться с увольнением ему ну никак не хотелось. — Ждать меня. — Плечи, закрытые орнаментом, легко дёрнулись, словно сказанное было само собой разумеющимся решением беды. — Но Симид... — Нравится сбегать. — Будто скрежетнули катаной по валуну. Неприличное поведение, неприлично резко взятое слово, неприличное лицо. Он, говорящий, настоящий Шинадзугава, хотя даже брат его во много раз лучше. Аканэ стиснула зубы, с трудом возвращая себе поистине чудесное самообладание. Ни поучать хама, ни успокаивать притихшего Фудзивару ей не хотелось. Скорее бы всё это закончилось. О бóльшем и просить грешно. — Нравится побеждать. — Она молвила чётко и кратко, как и всегда, пребывая в нехорошем расположении духа. — Скрывать не стану: вы двое мне без надобности. Совершенно. Я вполне могу справиться со всем сама, вот только раз уж вас сознательно направили мне на помощь, мы, увы, будем вынужденно содействовать друг дружке до тех пор, пока охота не завершится. Отказ от задания лежит за пределами моих прав. И ваших тем более. — М-м… У Вас уже есть план, Симидзу-сан? — Малыш Фудзивара наконец сбросил с себя оковы застенчивости и задал, по мнению обоих компаньонов, очень даже уместный вопрос, вежливости ради вытянув ручку вверх. — На эту ночь, я хочу сказать. До того, как мы соединились, я обошёл почти всю деревню в одиночку, и ничего не смог найти. Никаких следов. — Всё потому что их нет, Кеничи. Я тоже проверяла. — Под ленивым порывом ветра письмо вновь затрепыхалось меж изящных пальцев, а следом, отныне не соблазняя юные умы, скрылось в рукаве узорной накидки Хиноэ. — Поднимайтесь, нам нужно идти. В рыбной лавке за перекрёстком работает невероятно говорливый мужчина. Начнём с него, коли сегодня уже не сумеем добраться до старосты. Нельзя терять время. И, не услышав должного ответа, женская фигура, истый фантом потаённых закутков, повернулась вокруг себя и уверенно зашагала прочь, торопясь слиться с бездушными тенями. Младшие успели молча переглянуться перед тем, как безропотно засеменить за ней. А впечатления от беседы остались спорными. Слова-то может правильные, если подумать, даже непредвиденно хорошие, сказанные от чистого сердца заслуженной мечницы, вот только порой, — что Мидзуното ощутил на себе, — когда Аканэ говорила, у всех вокруг складывалось ощущение, будто на её месте находится некий механизм, древний и мудрёный, похожий на все те фантастические игрушки и устройства, созданные человеком за последнюю сотню лет. Никаких лишних эмоций, никаких присущих девчонкам её возраста восторгов. Разве что проскальзывающее раздражение, отдающее непримиримым желанием отстоять права, исполнить персональный долг, возложенный творцом, тем гением, отважившимся сделать её столь чужой обществу состоящих из крови и плоти людей. Кукла. Истукан. Статуэтка на полке Химеджимы. Генью от неё воротило, хоть он и сам предпочитал избегать чрезмерно общительных людей. После их щебетания гудела голова. — Позвольте мне говорить! — Вероятно, не выдержав молчанки, вдруг потребовал закутанный в плащик охотник. — Говорить? — Отвлёкшись от своих тайных мыслей, Аканэ повернула к юнцу мертвецки-бледное лицо, аккуратно вскинув брови. — Ну, с тем болтливым лавочником. Вы, если честно, выглядите очень уставшей. Я переживаю. Давайте лучше я с ним наши дела обсужу, а Вы в это время отдохнёте! — Поняла. — Кеничи готов был спорить, что слово, так жутко медленное сошедшее с сухих уст, обладало вовсе не позитивной окраской. — Хорошо. Благодарю тебя за заботу, Кеничи. Ты очень мил. Никогда ещё принимаемые пареньком комплименты не были в этой степени бесцветными и вынужденными, хоть и жаловаться, несмотря на сею данность, негоже. Да он как-то и не хотел — не к месту оно. Будучи хорошо воспитанным и оттого крайне чувствительным к переменам в общем настроении третьим сыном, Фудзивара вскользь осмотрел идущих по разным от него сторонам партнёров. Оба хмурые, лишённые радости, друг на друга не глядят и секундочки. В горле пересохло. Никто не говорил. Ловко обходя неровности каменистой тропы, Симидзу, в её-то очередь, сказать было попросту нечего. Она шла тихой, истинно-женской поступью обученной владению клинком и телом аристократки, лишь изредка обращая взор куда-то во мрак: её, видно, беспокоили глухие шорохи в переулках, кои она, прислушавшись, почти сразу находила скучными и не относящимися к делу мелочами. Слишком же разозлённый недавним эксцессом Шинадзугава не хотел и смотреть на эту надменную охотницу. Он, от минуты к минуте вспоминая точный удар по своим вовсе не железным рёбрам, стискивал челюсти, но и так продолжал с достоинством хранить молчание. Пожелай он начать разговор, — его язык просто не повернётся, сочтя своего хозяина глупцом, не способным совладать с немым давлением ночи. Все молчали. Все трое осторожных, разодетых в собственные цвета истребителя. Они шагали в загробной тишине, под белым лунным светом, упорно высматривая неведомое на грани ужаса. Генья, наконец отвлёкшись, носом втянул запах темноты, выдохнул горячим паром и по его телу пробежала мелкая-мелкая дрожь. Настало время охоты. Бескомпромиссной, настоящей. Как он и желал. Возмутительно редкие прохожие, с фонарями наперевес бегущие от охотников, — не помогали даже щенячьи глаза разговорчивого Каното, — в лучшем случали шептали невнятные предостережения, качали головами и спешили дальше, пугливо прячась за дверьми. Дабы избежать лишних проблем, говорил за хмурых приятелей Фудзивара, ставший между двумя молчунами хрупким мостом невинности, в котором они отчаянно нуждались. Признавать, естественно, вслух этого никто не стал. Да и не думали они о сём. Извечно добродушный юноша, наконец забыв о таящейся внутри Геньи агрессии и отвечающем на неё высокомерии Аканэ, за несколько быстрых шагов вырвался вперёд, будто бы становясь лидером миссии. Старшая истребительница, казалось, совсем не против. Она лишь обдала затылок новобранца долгим тяжёлым взглядом, не выражавшим, к счастью, ни протеста, ни даже мизерной обиды. Впереди замаячила резная вывеска и неожиданно открытые белые сёдзи. Острый запах рыбы, ощутимый всё более с каждым шагом, струился из покосившейся от долгих лет лавки. Прямо за перекрёстком. Качающаяся у самой кровли лампадка горела тускло, но охотники были благодарны и этому блёклому прерывистому свету, едва озарявшему камни у порога. Фудзивара дважды постучался, дождался вопросительного, и всё же в некой степени одобряющего протяжного "А-а?", после чего аккуратно зашёл, совсем не раздумывая над возможными действиями тех, кого оставляет наедине. Ну, право, не подерутся же они опять, пока он дело расследует? В придорожной траве запели, никого не стесняясь, сверчки. Колени Геньи, измученные долгим горным перевалом, болезненно пульсировали, и парень мысленно выругался своей внезапно объявившейся слабости. В какой-то момент, переступив с ноги на ногу, юноша даже услышал скромный хруст, и когда он боязливо поднял глаза, надеясь, что Хиноэ ничего не услышала, — облегчённо выдохнул. Перед взором только её спина. Дорогое хаори, алые с белым локоны, и никакого третьего глаза, норовящего углядеть в Мидзуното слабака. Сверчки, казалось, ехидно посмеивались. Через никчёмных пару минут стоять стало уж совсем невыносимо. Генья, как можно более непринуждённей, опустился на старую лавку, совершенно кривую, желая отдохнуть хотя бы так, держа осанку с завидным упорством, а ноги — с лёгким намёком на отсутствие манер. Мышцы гудели, будто мечник сражался неделю без сна, еды и воды, но никак не шёл по обыкновенным деревенским дорожкам после, если честно, обычного перевала, отличным от прочих разве что своей мерзкой протяжённостью. Истребитель звучно хмыкнул. Горячая еда ему, видно, уже не светит. Вот уродство. Долгие часы, проведённые на воющих северным ветром переходах сказались даже на таком неприхотливом человеке, как Шинадзугава Генья. Сейчас, недовольно бурча про себя, ему сгодилась бы даже обычная похлёбка, пускай и из этой рыбы, которой вся деревня провоняла. В голове, противясь голоду, резко вспыхнули мысли о неизменном долге. Он должен спасти целое поселение, всех и каждого её жителя, даже несмотря на то, что спасать особо-то и нечего. Наполовину опустевший край был сомнительно тихим и напряжённым. Истребителю здесь не нравилось, всюду чудились остроносые злые тени. Чьи-то когти с остервенением сжали молодую душу прямо в момент первого шага через деревянную арку на востоке. Алая краска давно потрескалась и при малейшем прикосновении, — что Мидзуното и проверил, — спадала тонкими неровными пластинками, однако никто, судя по общему виду, не утруждал себя её обновлением уже очень давно. Возможно, это из-за демонов? Люди так сильно запуганы? Им абсолютно точно нужен истребитель, а тут целых три. Выбирай любого. Мысли о мечах вернули его к реальности. Шинадзугава как-то слишком естественно обратил взор на фигуру перед собой: гордую, прямую аки струна бивы, неподвижную. Всё равно что мраморная статуя. Любовно оберегая свой покой, Симидзу не шевелилась ровно с той секунды, как нежданно осмелевший Кеничи скрылся за грязной дверью старого заведения, оставляя двух взаимно недолюбливающих друг друга спутников наедине. Воспоминания о ссоре, поцелуе с досками и холоде чужого тона явились без разрешения. Раз она Хиноэ, вся такая возвышенная и самостоятельная, так почему лично не пойдёт беседовать с рыбных дел мастером? Вопрос так и останется открытым. Фудзивара, дабы не звучать слишком уж глупо, может запросто расположить к себе даже самого отъявленного злодея, тут ему, безусловно, помогают выразительные глаза лани, коих Аканэ была лишена, но ведь он лишь Каното. Хиленький, молодой, отчаянно наивный. Практически такой же зелёный, как сам Генья. Вне сомнений, демонов только низших и видал — больно уж слабым кажется. И плащ такой чистый, без изъянов почти... Не иначе, как тяжёлых времён избежал. Прошло не менее десяти минут, прежде чем унылая обитель рыбака вдруг наполнилась странным шумом и легко различимым грохотом встречающегося с хлипкими полами хозяйства. То, наверное, падали бесконечные снасти, кривые удочки, даже сами озёрные карпы, с широкой ноги вошедшие в рацион истощавших горожан. Гадство. Уши прямо режет, да так, что Генье приходится ослабленно жмуриться, не в силах стерпеть возникшей какофонии. Набор старых инструментов трещит и звучно брякает вместе с притворным спокойствием что самого Мидзуното, что владельца заведения, по рассказам девицы Симидзу бывшего в последней степени говорливым, а значит — от природы своей чудаковатым. Молча укрываясь в тени, охотник то и дело ловил себя за преисполненными нагим облегчением мыслями. Славно, что не он расспрашивает этого сказочного придурка. — Извините! — Кеничи, едва не споткнувшись о неожиданно высокий порог обветшавшей лавки, громко-громко просил о прощении, наполняя подлунное царство своим искренним раскаянием. Ему вторил комично возмущённый бас оставшегося где-то за спиной трудяги. Судя по всему, именно истребитель стал причиной преступно громкого бедлама. — Мне правда очень жаль! Не выжидая, пока его утащат обратно заглаживать вину метёлочкой по доскам, юноша ступил в промёрзлые владения ночи, кивком встречая своих молчаливых компаньонов и делая глубокий вдох, думалось, свежего воздуха. Наспех огляделся, привыкая к резкой смене освещения. Раз, два, три. Охра обернулась голубой дымкой. Очевидный контраст практически выбил у него смешок: мечники, плохо различимые в черноте улицы, оказались не многим говорливее засоленной рыбы. И смотрели на него также, не отводя взгляда. Внимательно, но без исключительного любопытства. — Я не слишком много узнал. — Разговор требовалось начать срочно, без промедления, способного таки выслужить невинную усмешку миловидного Каното. И думать не хотелось о её вероятных последствиях. — Начинай. Кратко и по существу. — Взором обведшая робкую фигурку Аканэ не просила, не подначивала, не торопила. Она отдавала приказ, как настоящий генерал старых лет, в личном представлении, пожалуй, походящий на собственного отца. — О, да, конечно. — Беспокойно шепча, пока ещё не успевший состояться докладчик тут же замялся, из нервной привычки поправляя складки плаща. Он никак не мог выдержать давления, пусть оно даже мастерски упрятано за вековой толщей льда. — Раньше, как я услышал, в деревню то и дело спускались разбойники, бродяжки с украденными катанами. Прямо с того перевела, что на севере. Видели, может? Они грабили, жгли, порой даже похищали женщин прямо из их спален, но после выкупа всегда возвращали. Поэтому дома в деревне такие... — По существу, Кеничи. Меня не интересует здешний быт. — П-потом перестали. — Мальчишка спешно подвёл черту и рефлекторно сглотнул, опасаясь, будто он способен растерять нужные слова. — Никто не знает, что именно произошло. Просто предполагают всякое, уповая не то на высшие силы, не то на бродячего самурая из имений… А иногда, как мне сказали, если вслушаться в сплетни, мысли здешних совсем уж плохи. Всё чаще говорят, что это злой демон постарался. Пожрал всех негодяев и вниз спустился, будто за своей положенной наградой. Более Кеничи не вымолвил ни слова, вверяя дальнейшие размышления всего двум внимавшим ему душам, на что искренне благодарная Аканэ, с головой уйдя в немые сомнения, решила тактично промолчать, не удостоив собеседника мгновенным ответом, какого он, редко-редко моргая, ожидал словно подарка на личный праздник, за месяц отмеченный в календаре. Лицо её застыло старой пыльной маской, как если бы деву обратило шершавым камнем иноземное чудище, и ни один из бравых героев не сумел её спасти, прийти вовремя, насильно выдернуть из лап абсолютного зла. Подобно затаившейся лисице, она дышала медленно и глубоко, сплетая свои тяжёлые думы в накидку из чёрных нитей. Из сказанного выходит, что на счету деревенского беса не одни только местные обыватели, преступно тощие, уж точно не способные вместить в своих жилах особенной крови, столь сладкой и желанной детьми ночи. Мрак поживился и бессовестными мародёрами, будто нарочно играя в серую мораль. И молвить нечего — час от часу не легче. До ужаса неприятно, а это добытое чужими руками откровение меняет дело и, пожалуй, даже ненароком отвечает на вопрос, отчего же охотников именно трое. Не больше и не меньше, с одиночкой Хиноэ во главе. Точки расставлены. Сверчки, выйдя на бис, играли по второму кругу. Возникшее под грузными тучами безмолвие тянулось непривычно долго, ощущалось около болезненной пыткой без применения рук, стальных орудий и любого иного рода насилия, откровенного в своей жестокости. Фудзивара, пока ещё послушно храня стесняющий его покой, изумился сам себе. В сгущающейся темноте Аканэ стала единственным ключиком к раскрытию безбожных тайн, единственной зацепкой, обрывком едва напечатанной газеты, тем важным господином, за пару движений раздвигающим занавес европейского театра. Она и только она могла наставить его, неопытного, очевидно слепого, на верный путь. Провести, пускай не взяв за дрожащую мальчишескую ладонь. Уверенность в сих суждениях оказалась для Кеничи на поверку стойкой. — Симидзу-сан? — голос зазвучал сам собой, и по спине пробежался табун мурашек. Она в действительности слишком затянула с ответом. — Всё хорошо? Мне, может, нужно ещё что-то сказать? Уголки её бледных губ беспричинно дрогнули в грозном шёпоте: — Нет. Молчи. Так неоправданно грубо. Даже для этой женщины. Отчаянно сражаясь с разбавленным грустью недоумением, Кеничи беспомощно, не иначе как трагично всмотрелся в лик старшей, цепляясь за каждый миллиметр её бледной фарфоровой кожи, ища ответы на лбу и щеках, глазах, меж ресниц, и ужасаясь с каждой новой секундой, будто по накатанной. Под сердцем всё прямо переворачивалось, живот свело в лёгком спазме. Лишь сейчас, когда его столь нахально прервали, — между тем, второй или третий раз за угольно-чёрный вечер, — он ясно ощутил: ему дозволено углядеть истину. Нагую, честную. Болезненно равнодушная Аканэ, опустив ладонь к рукояти меча, напряглась всем телом. Брови её опустились, встречаясь у переносицы в изломанной дуге, губы теперь походили на бесцветную полосу. Благородный пурпур глаз словно помрачнел. Вслушивается. Почти не дышит. Прямо сейчас она знает и переживает то, к чему молодые спутники явно не готовы. Опомниться удалось с сильным опозданием, когда ночную мглу, в довершении общего чувства страха, разрезал полный боли крик. Чужие страдания звучали во тьме пугающей музыкой смерти, и танцевали лишь волосы на затылке. Началось. Юный Кеничи, дёрнув пальцами, коснулся ножен, не решаясь обнажить меч раньше положенного, но Симидзу сигнала повторять не требовалось. Хиноэ метнулась на звук с завидной прытью, какую пришлось подметить ранее, в той краткой ссоре на энгаве. Не успев проводить её взглядом, гордый ученик Химеджимы устыдился того, что спустя секунды бежит вовсе не первым. Вымощенные мелкой галькой дорожки были не ровнее тех, на чёртовом перевале, но Шинадзугава уже ничего не замечал. Был лишь он, ружьё, вылетевшее из-за пазухи и крепко сжатое в руке, блестящий сёто да óни, скалящий клыки где-то в черноте. Мидзуното его не ощущал, не слышал и не видел, а сомнения всё никак не возникало. Он тут. Рядом. Он и вновь холодящий душу вопль. Точно демон! Симидзу, бегущая далеко впереди, по правую от него руку, вдруг исчезла. Её будто и не было вовсе, растворилась в тенях. Генья рефлекторно повернул голову, силясь отыскать светлый силуэт, но потерпел неудачу. Там, где мгновение назад ступала девушка, теперь свистел ветер. Фудзивара, благо, малой тенью сопровождал товарища и не собирался от него скрываться. "Но мы бежим медленно" — шипя мыслил Шинадзугава — "Чертовски медленно!" Почему так трудно переставлять ноги? Почему воздух оседает в лёгких точно дым? Коварный мрак сгущался вокруг охотников, и лик луны, сияющий над головами, глядел без капли милости. Страшно. Генья никогда не был слабаком, однако сейчас, слыша агонию во мгле, невольно ёжился. Сердце пронзили иглы необузданной паники. Всё утихло, стоило Хиноэ сбежать. Девушка появилась вновь только за побеленным углом, когда младшие ранги, наконец достигнув злополучного края, одолевала отдышка. Скорость, с которой они мчались, доселе была чужда, и тело, шокированное не меньше разума, постепенно слабело в воле усталости. Кровь тарабанила по ушам: слишком сильно торопились. А итог? Истребительница сидела ровно, опустившись на колени. Ветер трепал её белые волосы, даря тем практически волшебную невесомость. Шинадзугава, оглядев спину в узорах кикко, оставил Кеничи у стены. Последний, облегчённо дыша, опёрся о угол, дабы перевести дух. Медленным шагом, словно боясь увидеть нечто ужасное, парень обошёл девушку. Лёжа в бессилии и муке, на коленях Аканэ тяжело дышало чьё-то тело. Генья сразу его узнал, а если точнее — её. Та самая девушка, пробежавшая мимо него часами ранее, с испуганными глазами пташки и прядями будто из литой бронзы. Сердце истребителя, бывшее отнюдь не железным, без его ведома пропустило один удар. Нельзя на такое смотреть, но он смотрел. Ярко сверкая, лужа девичьей крови перепачкала всё кимоно. Огромная рваная рана ниже бедра разорвала цветные одежды, кожу и плоть, окрашивая остатки нежной ткани в ярко-алый. Цветок смерти, вспомнил Генья, так он выглядит. Из длинного шрама на лбу, заливая глаза бедняжки, сочилась горячая кровь. Аканэ увидела это и разумно наклонила чужую голову назад. Форма истребительницы, в отличие от одеяний жертвы, цвет не поменяла, однако Шинадзугава хорошо видел блестящие на фантомном свету влажные пятна. Жертва страшно хрипела, но склонившаяся над ней охотница всем своим видом выражала ту же безмятежность, что и во время чтения письма. Генья бы нахмурился, если картина перед глазами и запах крови не туманили разум. Юноша раскрыл рот, готовый теперь начать разговор даже с Симидзу, но тихий, готовый прерваться голос его опередил: — Я... умру? — солёные слёзы смешались с кровью девы, и хрип, издаваемый ей, заставил Шинадзугаву сожалеть. Он и сам не знал, о чём. — Н-не хочу... Не хочу... — Нет, ты не умрёшь, — краткий ответ Аканэ был еле слышен, как утренний ветер, и спокоен, как рассветный штиль океана. Девушка стонала от боли горько плача, но лицо высокомерной Хиноэ сохраняло холодную беспристрастность. Генья сплюнул. Как же хочется её ударить, жуть, кулаки так и чешутся. Зачем у мечников вообще существует этот дурацкий кодекс? Позади послышались торопливые шаги товарища, — во время бега Шинадзугава хорошо запомнил стук гэта Кеничи, — который явно собирался позвать на помощь. Оно и к лучшему. Видеть чужую кровь оказалось сложнее, чем Генья думал, а воспоминания о канувшем в лету прошлом давили на виски даже тогда, когда он отвернулся. Темнота сомкнулась кольцо вокруг мечников, и Шинадзугава задал себе вопрос: "Кто же на самом деле охотится?"

***

Йоко, — имя бедной девушки мечникам сказали, хоть и грубо, — тяжело дышала даже после всех стараний знахарки. Сгорбленная, словно ветвь сухого дерева старушка строго-настрого запретила истребителям подходить к девице во время лечения, но Генья не понял, в чём именно дело: в том, что они не успели помочь или в том, что Йоко — внучка старой травницы? Так или иначе, даже Аканэ не разрешили остаться, хотя она девушка, и видеть оголённые части тела другой леди, если позволяет ситуация, может. Желанием помогать Симидзу, конечно, не горела, но по мнению Геньи отпускать лишнюю пару рук было опрометчиво. Но его это, в любом случае, совершенно не касается. Младший из истребителей, четырнадцатилетний Фудзивара Кеничи, мирно сопел под сёдзи уже около часа. Он, видно, не шибко выносливый малый. Юноша едва было не расплакался, когда по возвращению на место преступления увидел кровь девушки, и уж точно бы не сдержался, не упрекни его в этом Генья. Озлобленная старушка, приведя истребителей в свою хлипкую фунайю, не дала футонов и одеял, бросив что-то о дефиците таких простых человеческих благ. Остаться на крохотной энгаве с гниющими сваями она, к счастью, разрешила. Не придётся платить за гостиницу. Парень, хоть и удовлетворённый дозволением переночевать, не поблагодарил знахарку, отчего та обозлилась ещё больше и кормить неудавшихся, — нечисть, Божьей волей не убившая её внучку, бродила по лесным чащам также, как и до прихода ордена, — охотников не стала. Симидзу, что неожиданно, имела собственный запас продовольствия, однако это не мешало ей глядеть на Генью с нагим раздражением. Пусть и только после просьб синеглазого юноши, но она таки предложила вспыльчивому Мидзуното поделиться. Он, в свою очередь, достаточно ясно выказал протест обоим товарищам и больше его никто не трогал. Наконец парень был предоставлен сам себе. Он сможет отдохнуть... ...но сон этой ночью не пришёл. Шинадзугава, сколько бы ни пытался, не смог сомкнуть глаз. Умиротворяющей плеск волн прямо под ним был бессилен против всего того мрака мыслей, что сгущался в голове. Отягощённый собственными размышлениями, Генья устал только больше. Лёжа в излишне спокойной для его положения позе, он повернул голову вправо, где не так давно видел чужую тень. Хиноэ. Она сидела, опёршись о непрочную балку, спиной к тёмным водам. А если из них кто-то выскочит? На что она рассчитывает? Что Генья побежит её спасать? Да ни за что. Юноша отвернулся, когда Симидзу начала морщиться, готовясь раскрыть глаза и, несомненно, обратить их на нарушителя своего спокойствия. Чувствует, зараза, через сон даже, что на неё смотрят. Пускай спит дальше, с завистью думал Шинадзугава, у неё это хорошо получается. Ей-то плохие сны точно не снятся.