Сны цвета воронова крыла

По мрачным верхушкам вековых дубов промчался холодный, какой бывает лишь ночью танцующих клинков, ветер, и листва глухо зашуршала, влекомая касаниями мёрзлых вестников охоты. Скоро начнётся. Шинадзугава поднял взгляд от сырой, ещё пахнущей дождём земли к кронам и пламени небес за ними, стараясь углядеть луну и тусклые звёзды на рыже-красном полотне. Его острое зрение, главная гордость, — о которой мечник едва ли кому расскажет, — в лесной чаще сделалось откровенно бесполезным, и юноше приходилось щуриться, выглядя, вероятно, до ужаса смехотворно. Славно, что Хиноэ стоит за спиной, и значит лишена удовольствия лицезреть всю комичность вида товарища. Главное только на неё не оборачиваться. Со временем становилось холодно. Яркий вечерний небосвод слабо проглядывался сквозь чернеющие в тиши ветви и дрожащие листья, а потому всякому, следящему за временем суток из угольной глуши, следовало внимательно, как, наверное, ещё никогда до этого, всматриваться, буквально угадывая, что скрывается за лапами древ. Вот и Генья против воли оказался в столь невыгодном положении. Юноша следил за кроваво-алыми облаками уже около десяти минут, силясь понять, в какой именно момент на мир опустится ночь, покровительница ужасов, что он дал обет уничтожить. Скорее бы. От нетерпения руки ощутимо чесались, и хотелось как можно быстрее, желательно прямо сейчас, утереть нос этой Симидзу, внять зову инстинктов, выхватить клинок и ринуться в непроглядный мрак, в бой против нескончаемой темноты. Показать, что и он многого стоит, что в юное тело буквально вбили рефлексы и техники, пусть те даже отличаются от лёгких прыжков и бесшумных шагов. Он тоже воин. Генья с надеждой всмотрелся в горячий небосвод — темнеет. Бегущие к югу облака догорали последними отголосками людского пламени, и вскоре багряное солнце, обласкав долину у границ леса, упало за горизонт, а темнота, обступившая Мидзуното, стала чернее. Доселе Генье казалось, что это невозможно, ведь мрак, тянущий когти к тлеющим у его ног углям, не мог стать непрогляднее. Но юноша ошибся, и то, верно, было одно из его самых наивных заблуждений. Вокруг не осталось ничего, кроме запахов, звуков и холода. Вот он — час охоты. С появлением на небосводе сверкающих звёзд Симидзу попросила, — хотя тон больше походил на холодный приказ, — затушить костёр, и Генья впервые не нашёлся с желанием ей перечить. Исчезающие в густоте ночи языки догорающего костра скромно тянулись во все стороны, как высокая осенняя трава под дуновениями ветра, но желанному теплу перед Мидзуното более не осталось места. Он растоптал костёр, что с таким старанием разводил, раз за разом, словно забывая, повторяя себе лишь одно: "Я делаю это потому, что огонь будет мне мешать, а не для неё". От простых слов, так и не разрезавших мрак, Шинадзугаве становилось легче. — Начинай, — прошелестел стальной голос за плечами, когда от горячих ветвей клубами потянулся дым, и юноша, в который раз подчинившись, медленно обхватил рукоять сёто. Клинок с тихим звяканьем вышел из лакированных ножен, тускло блеснул неуверенно выглядывающей луной, и тут же обагрился горячей кровью. Его кровью. Всё правильно, Симидзу? Таков твой хитроумный план? Парню хотелось верить, что она продумала всё до мельчайших деталей, до самой ничтожной тонкости. В противном же случае ему придётся тяжко, и, вероятно, он не сможет участвовать в бою. И Хиноэ это знает. Юноша стиснул зубы, глядя, как из ровного, точно ювелирного разреза на ладони, бегут алые ленточки. Резкий запах человека наполнил ночь, вытесняя принесённую дождём сырость и смешиваясь с духом струящегося над тлеющими ветками голубого дыма — духа лета и гари. Ладонь горела, как меч в горне, свежая рана ныла. Очередное напоминание, понял юноша, что он не может выхватить свой изменивший окрас клинок солнечной стали, вдохнуть побольше сладкого воздуха темноты и броситься вперёд, сея смерть всякому, жаждущему людской агонии. Мир очень любит говорить ему, кто он такой, и это та боль, что заглушает любую другую. Как позорно — быть чёрным мечником, но не быть истребителем. Генья шумно выдохнул, вглядываясь в ночь. Наверное, он и сам бы прибег к "хитрости", в своё время позволившей ему запутать с десяток о'ни на горе цветущих глициний, но то, с какой скоростью Хиноэ приняла однозначно жестокое решение, удивило. Закралось даже ощущение, что она изначально лишь об этом и думала, а когда появился повод — озвучила давно явившиеся мысли. Юноша уже хотел спросить, — разумеется, в привычной манере, без всяких "санов" и прочего бреда, — но не стал. Он проглотил слова, едва те напросились на острый язык. По верхушкам можжевельника над головой ударил северный ветер, и Шинадзугаве показалось, что он остался один — слишком тихо, даже для его "семпая". Мечница, изредка шептавшая короткие указания голосом жестоких воспоминаний, светлой тенью застыла на ветви старого дуба где-то за спиной, словно её здесь никогда не было. На вид спокойна, точно водная гладь, но Генья ясно ощущает скрытое за её молчанием ожидание. Ищет, ждёт демона, не сходя с места. Хитро. Время тянулось медленно, но неумолимо, словно пылающая магма, и луна встала ещё выше. Под шелестящей сенью могучих древ, однако, было также тихо, как и сотни мгновений до этого — ничего. Генья ясно ощутил, как спину пронзает холодный в своём постоянстве серебряный взгляд. Она недовольна? Могла бы сама спуститься и искать, раз не уснула ещё. Юноша хотел повернуться, высказать хоть малую долю роящихся внутри мыслей, но сдался, решив, что его задача в этом великом плане сама по себе сомнительна. Сиди и пускай кровь — большего не дано. Так он, стиснув зубы, и поступит. Мидзуното сжал раненую руку в кулак, напряг мышцы, разжал, и снова. С усилием подавил шипение — больнее, чем ожидал. Следовало резать аккуратнее или родиться с дыханием. Алая кровь заструилась кривыми потоками, пачкая чистые хакама и серую землю под ногами. Густой солоноватый запах заполнил окружившую охотников мглу, и ожидание стало казаться таким же невообразимо гадким, как этот аромат. Теперь ночь пахнет лишь багрянцем его жил. Одна минута, десять — Шинадзугава потерял счёт времени, что так прилежно шептал, когда ветви кустарников за ручьём вдруг задрожали, словно страшась ползущих отовсюду теней. Идёт! Юноша с нескрываемым довольством слушал, как стучат когти по корням и прибрежной гальке. Наконец-то! Он сжал оплетённую рукоять сёто целой рукой, предвкушая битву и ничуть её не боясь. Будет храбр, как брат, и крепок, как скала. Он готов... Но ни шороха за спиной. Её тут нет. Из чёрной, непроглядной ночи показались когтистые, изуродованные кровавыми метаморфозами руки, в темноте синими сапфирами блеснули круглые глаза, и лишь затем юноша увидел рогатую голову, так и требующую отсечения. Сейчас! Генья вскочил на ноги, рефлекторно отступая назад — нужно занять позицию удобнее, а потом... — Охотники! — завопил бес так громко и противно, что юный мечник поморщился, делая ещё один, явно лишний шаг. Серые лапы отлетели сами собой, слишком быстро и легко. Демон рванул в сторону, назад, затем опять к поющему ручью, петляя зигзагами, и Генья не сразу заметил силуэт, в безмолвии застывший по правую руку. Перепачканный чёрной кровью клинок Хиноэ теперь казался не столь белым, как под светом вчерашней чистой луны, но даже так Шинадзугава видел излучаемое им свечение. Завораживает. — Потрясающая реакция, прими моё уважение, — прошелестела она с неестественной для ситуации скукой, — Но она тебя не спасёт. Ты можешь сдаться, и я обещаю, что убью быстро. О'ни, даже не дослушав, сорвался в лес, из которого вышел, подобно духу старых сказаний, и истребительница без промедлений пустилась следом. Легко, в своём женском обыкновении, она пронеслась мимо Шинадзугавы, не удостоив его и самым коротким взглядом. Он выполнил свою работу, и теперь ей не нужен. Осознание неутешительной истины дало хлёсткую пощёчину, выбило из колеи, и парень не сразу понял, как следует поступить. Так всё было задумано? С самого начала? Генья до крови прикусил язык, и лишь когда сводящий с ума вкус солёного металла наполнил рот, юноша очнулся. Вокруг не стало никого, в этой темноте он остался совсем один, как тогда, за пеленой дурманящего тумана. Ветер колыхнул листву, и Мидзуното показалось, что он слышит, как из ночи его зовёт Кеничи. Но это лишь воспоминания. Никто теперь не станет его окликать. У него есть только он сам. С рычанием Шинадзугава сорвался с места, устремляясь вослед этой дрянной, зарвавшейся Хиноэ и их общей дичи, носившей имя из старых историй о человечьем страхе. Юноша перепрыгнул певчий ручей, — пусть и тяжелее, чем Аканэ до него, — и нырнул в синюю чащу. Ветки хлестали его по лицу, до крови оцарапывали кожу, но всё это было лишь малостью, ничем, по сравнению с кровоточащим укусом собственного сёто на левой ладони. Генья зажимал руку в кулак, прижимал к груди, но кровь продолжала литься, как из оставленного за плечами родника. Если он ослабнет здесь, в темноте и тиши, его никто не найдёт. По спине пробежал, подгоняя охотника вперёд, гадкий холодок. Нельзя сдаваться. Совсем скоро меж старых мшистых ветвей показался силуэт девушки, в неизменно светлых тонах, даже здесь, под покровом ночи и не пропускающей призрачного света листвы. Генья, хоть и был к ней близок, — казалось, совсем чуть-чуть и достанет, нужно только протянуть руку, — всё же не смог поравняться. Истребительница перепрыгивала корни и камни, а ему только и оставалось, что поспевать следом, в полной уверенности, что ей-то, с чёртовым опытом Хиноэ, такого демона не упустить. В голове всплыли слова, что Мидзуното лишь поддержка, глупый кохай — и это стало именно тем толчком, что позволил ему ощутить, как изнутри горят лёгкие и бешено колотится сердце. Он устремился вперёд, ведомый самим ветром: пусть увидит его за делом! Во всей тиши слышались лишь их шаги и шелест травы. Симидзу скрылась за чёрными стволами, затем появилась вновь, и перед лицом парня пролетел маленький, почти незаметный белый свёрток. Шинадзугава вытянул руку и поймал его на одних лишь рефлексах. Бинты. Она дала ему свои бинты. Мечник не мог и взгляда перевести, рискуя споткнуться и отстать окончательно, но готов был клясться, что внезапная благосклонность сопровождается тем же холодом в тусклых глазах. "Сжалилась?" — стиснул зубы юноша. Привередничать, однако, времени не было, и Генья нёсся вперёд, небрежно перематывая руку так туго, как только мог. Терять кровь сейчас, да ещё и в этом обличии, совсем не хотелось. Белые лоскуты сменили окрас на тёмный багряный, и Генья, наконец, устранив последствия плана Хиноэ, продолжил бежать по следам: её и демона. Мир умолк. Синие стволы древ посветлели, сделались почти серебряными, как луна на небосводе. "Где мы? — недоумевал охотник, ловко, на одном дыхании, перепрыгивая валуны и поросшие зелёным мхом брёвна, — Куда она делась?". Никто не ответил на его немой зов. Он хотел повернуть налево, направо, и опять налево, но вместо этого продолжил бежать вперёд. Мечница далеко впереди, а ему нельзя отставать. Даже если не видит, даже если не чувствует — нельзя. Сквозь листву и сухие ветки впереди, развеяв сомнения, промчалась тень: золотая с белым. Краем глаза Шинадзугава заметил, как блеснула молочная сталь в ночи, и затем не видел уже ничего. Мрак разрезал пронзительный вопль, и юноша, невольно поддавшись чему-то врождённому, — страху или предчувствию, — замедлился. Он хотел закрыть уши, уйти, однако, встряхнув головой и отогнав дурные, лишние мысли, оттолкнулся от сырого, покрытого лишайником бревна, и рванул вперёд. Что-то внутри подсказывало: дичь ждёт его за ветвями. Осталось совсем немного, ну же! Юный охотник бежал, раздвигая колючие кустарники мозолистыми не по годам руками, и, кажется, совсем не чувствуя усталости. Какое сладкое ощущение. Истребитель обскочил высокий валун, и в глаза резко ударил холодный лунный свет, неведомый ему под чёрными кронами. Генья на миг зажмурился, и после, открыв глаза, не сразу пришёл в себя. Впереди, перед одиноким кряжистым древом, застыла хорошо знакомая фигура в светлых золотых тонах. Застыла. Мидзуното ожидал увидеть девушку пляшущей с клинком, легко ступающей под луной, может даже с перепачканными кровью пальцами, но она стоит, чуть дыша, и не шевелится. — Эй, Симидзу, ты чего это тут... — Генья в миг забыл все слова, когда ещё уверенно сжимая рукоять клинка вышел к Хиноэ, на укутавший её серебряный свет. Его непоколебимая, казалось бы, решимость бесследно исчезла. Так нельзя. О'ни более не убегал. В его уродливых, когтистых руках, дрожа, словно лист под жестокими дуновениями ветра, находилось именно то, что мечники приносят клятву оберегать ценой собственной жизни. Ребёнок. С длинными ссадинами на мягкой коже, покрытыми грязью и запёкшейся кровью, заметной даже на расстоянии, и в оборванных ярких одеждах. Жива... Юноша вглядывался в перепачканное лицо девочки со страшащим его душу вопросом, но в ответ слышал лишь приглушённое мычание, видно, из леденящего ужаса срывающееся с уст заложницы. Безобразный бес озаботился, чтобы лишних, абсолютно ненужных ему криков не следовало. — Жизнь этой девчонки моя! — процедил сквозь зубы он, крепка зажимая рот жертвы кривыми пальцами, и, случайно или намеренно, пуская струйки крови по её заплаканным щекам, — Один ваш шаг — и она умрёт! Знайте это, вороны! Смерть ребёнка будет на вашей совести! Дитя вновь замычало, вздрогнуло всем телом и попыталось вырваться, но на этот раз Генья слышал только одно: вороны. Как это могло произойти? Шинадзугава, сам того не понимая, заглянул в лицо Хиноэ, застывшей, кажется, не в страхе, но сомнении. И правда, ему ведь тоже стоит сомневаться: с одной стороны демон, которого должно умертвить любым способом как можно скорее, а с другой — ребёнок, бедная девочка с неумолимо текущими по пухлым щекам слезами и кровью. Что же делать? Броситься, отрубить голову? Да этот гад ведь не блефует, он убьёт девчонку раньше, чем лезвие приблизится к шее. Холодная тьма закружилась вокруг. — Видишь её одежду? — неожиданно шепнула ему Симидзу, глядя, однако, совсем не на товарища, — Это Мари, я уверена. — Уже понял, — тихо ответил Мидзуното, всё же решив задать прямой вопрос: — У тебя есть план? Что ты собираешься делать? — Нападать, а разве есть варианты? — не задумываясь, ответила она, и юноша услышал в её тоне лёгкие нотки раздражения, — Только не сейчас. Позже. — Это когда же? — Генья и сам не знал, что, как и когда следует сделать, но очень надеялся, что голос его не выдал. — Опять всё рассказывать? — фыркнула охотница, — Нам нужно... — ХВАТИТ! — голосом гадким, словно скрежетом сталью по камню, закричал демон, и охотники, в одночасье сменив раздумья на боевую готовность, были вынуждены прекратить перешёптывания, настороженно глядя и сжимая рукояти клинков, — Дайте и мне сказать, я ведь тоже здесь! Громкие слова ввели Генью в такое замешательство, что он, казалось, не в силах теперь и пальцем шевельнуть. — Почему бы вам просто не убраться, а? — продолжил бес, — Я никого из города больше не трону, клянусь! И даже её оставлю! — он надавил на скулы девочки когтем, выпуская ещё больше свежей, алой крови, — Просто не трогайте нас, уходите! Нас. Юноша повернулся к Хиноэ, уже не скрывая своей растерянности, в попытках отыскать ответы на её бледном лице. Светлые глаза блеснули удивлением, искренним, неприкрытым, и Шинадзугаве стало ясно: она тоже услышала. Ему не показалось. Нас. Истребительница думала, и её размышления ясно отражались в серебре и пурпуре радужек. Генья терпеливо ждал, готовый ринуться в бой этим же мгновением. Ночь, спустя минуты, разрезал шёпот: — Позволь задать тебе вопрос. Убийца медленно, явно нехотя кивнул. — Вас? — вскинула брови Симидзу. — Да, нас! — быстро нашёлся с ответом демон, — Меня, её и... Нас! Не спрашивай больше! — Ты здесь не только с ней, да? — Симидзу проигнорировала последнюю фразу, ведя разговор спокойно, будто собеседник не был монстром, — Кто ещё? Другие демоны? Такие же разумные, как и ты? О'ни потемнел от гнева и зашипел, стискивая острые клыки. На это он не ответит. — Понятно, — выдохнула девушка, и Генья, целомудренно хранивший молчание, углядел, как сверкнул её белый клинок в столь же белых руках, — Не смею больше надоедать. Сам воздух затрепетал. Незаметно для неопытного глаза юноши, Хиноэ, быстрая, как стрела, и тихая, как вода, завершила оборот уже за спиной демона, выхватывая девочку и заставляя беса отступить под напором солнечной стали. Монстр возопил, разбрызгивая кровь из отрубленных по локоть рук, и беспорядочные, излишне импульсивные атаки новых, только появившихся конечностей рассекли воздух. Но истребительница, даже с дрожащим ребёнком на руках, легко их миновала, будто надрывающийся убийца был мелкой сошкой. Назад, влево, и вот она уже рядом. Вновь по правую руку. Шинадзугава не смог уследить за её движениями. Так вот, какова настоящая сила Хиноэ? Они все такие? Юноша заморгал, словно в глаза попала пыль — слишком быстро. Мечница появилась перед ним также внезапно, как исчезла, и Генья не заметил бы изменений, не появись на её ясно-белом клинке орнамент из свежей чёрной крови, не прижимай она к себе дитя. Непривычно видеть Симидзу без надменного лица. Ему, наверное, следует привыкнуть. Роль благородной спасительницы, однако, девушка играла недолго. Бесцеремонно, нахально воспользовавшись состоянием, — изумлённым и несколько напуганным, что естественно, — Мидзуното, она буквально всунула дрожащее тельце жертвы в руки юноши, заставляя того вернуть клинок в ножны и крепче обхватить спасённую. О'ни скрипел зубами в темноте за Хиноэ, и Мари, со всей своей детской силой сжала безрукавку мечника, прижимаясь к нему, точно родная. По телу прошла дрожь. Неожиданная фамильярность напомнила Генье о многом, что он старался не вспоминать, к чему возвращался лишь тёмными ночами и минутами одиночества. Это не мысли охотника перед тем, как совершить смертельный рывок, нет. Нужно думать о другом, он больше не брат. Губы Симидзу, шелестевшей тёплым хаори перед ним, шевельнулись, легко и коротко, а Генья уже по привычке попытался прочесть то, что так и не было озвучено. Истребительница оборвалась на полуслове и сжала губы в тонкую линию. Воздух задрожал за её плечами, и юноша, какой бы ни была его охотничья, — пусть и весьма сомнительная в силу опыта, — реакция, всё же не успел разглядеть угрозу, видя лишь ползущие по земле тени. Аканэ же не обернулась, даже не попыталась — ей это не требуется. Она прыгнула юноше за плечо и толкнула в бок с такой силой, будто собиралась навредить. Шинадзугава удержался на ногах и накренился в сторону, минуя чёрные, выросшие буквально из под земли тернии. "Его техника крови?! — Генья, на этот раз заметив острые корни, отпрыгнул назад, — Надо было голову рубить! Сразу!". Он уходил всё дальше и дальше, во мрак, не ощущая более того трепета в ночном воздухе, какое было перед прыжком старшей. Мимо проносились шипы, откуда-то из глубин слышался вопль беса. Началось. Шинадзугава поднял глаза на толстые колючки впереди, силясь угадать танцующий силуэт. Не могла же она умереть! "Опять куда-то делась, — Генья сделал широкий шаг назад и укрылся за толстым дубом, — Убить не убила, а уже исчезла!". Меж шипов сверкнуло золото одежд и белая, ослепляющая сталь, но вскоре и эти малые намёки на пляску смерти исчезли, как никогда не было. Хиноэ спасла его — это мечник знал точно. Вот чёрт. Теперь и он должен думать о чужой жизни. Юноша шагнул в темноту, избегая смертоносной клети терновника и прижимая бьющуюся в судорогах страха Мари к себе. Она уткнулась в охотничий воротник, будто это могло её спрятать, и по шее Геньи покатились слёзы вперемешку со струйками невинной крови. Нет, девчонке нельзя умирать. Юноша перебежал и укрылся за высоким валуном, выигрывая короткие пару мгновений на размышления. Он хотел придумать план, пускай и такой, как у Симидзу, где придётся полоснуть себя своим же сёто, но в голове оказалось пусто, и лишь воспоминания с наставлений великого Хаширы предсказали его следующий шаг: бежать. — Я пытался быть хорошим! — зазвучал надрывный крик из недр чёрных ветвей, в одночасье опутавших булыжник и пускающихся вослед охотнику, — Правда пытался, но вы ничего не понимаете! Мы с Мари должны быть вместе, всегда! Примите это! Девочка, услышав в скрипучих воплях своё имя, затрепетала сильнее прежнего, сжимая в крохотных кулачках крепкую ткань формы истребителя. — Б-беги, дяденька... — прошептала она ему на ухо, — Беги, а не то братик тебя достанет... Верно, всё верно — нужно бежать. Он ринулся вперёд, слыша лишь одно: братик. За спиной трещали деревья, камни и сам воздух. Шинадзугава не смел оборачиваться, страшась силы, что с лёгкостью заберёт ту жизнь, какую он отдавать не намерен. Парень нёсся мимо старых дубов и мшистых пней, разрывая кусты грудью, так быстро, как только мог, и старался не думать о всех тех ужасах, что ожидают Мари в случае его смерти. Ужасающий треск раздался позади, и девочка закричала, пряча лицо на груди охотника. Генья не оборачивался, нельзя. Оглушительный шелест больно ударил по ушам, и громадное, с широкой кроной дерево пронеслось над головой, разбрасывая грязь с сырых корней. Юноша, ни секунды не думая, закрыл голову дитя от летящих во все стороны камней, жертвуя собственным затылком и руками. "Дерево выдрал! Охереть просто!" — Мидзуното соскочил вниз, прокатываясь по грязи и траве. Бежать надоело, хотелось повернуться и обнажить лезвие, но нельзя. Братик нагонит быстрее, чем Генья сможет сгруппироваться для контратаки, и тогда уж Мари точно не увидит солнца. — Отдай её мне, — проскрежетал голос из листвы, земли и корней, словом: отовсюду, — Она моя! Моя! Юноша перепрыгнул бревно, и то с треском развалилось секундой позже. — Мари! — завопил демон, показавшись из-за сени можжевельника и преграждая дорогу на своём чёрном терновнике, — Скажи ему, Мари! Мы ведь семья, ты помнишь? Ворона тут лишний! Опять ворона. Сердце юноши объял гнев. Раз оборачиваться не надо, раз демон сам встал на пути — да будет так. Кровь в жилах пылала, кипела, и Генья устремился вперёд, по выработанной годами привычке задерживая дыхание. Блистающее лезвие выскользнуло из ножен, и, словно обладая собственной волей, прошлось сверху донизу ровной линией. Его движения были так быстры и так точны, что в первое мгновение, когда на лицо брызнула холодная чёрная кровь, заставляя закрыть один глаз, юноша сам не поверил. Уродливое лицо демона стало ещё безобразнее, когда рана начала затягиваться, кровоточа и вздуваясь. Видел бы сейчас брат, что сказал? Он бы, верно, разочаровался: шею-то Генья не может перебить. Из мыслей вывел резавший пустоту визг: — Как ты посмел?! На глазах ребёнка! — о'ни вопил, кажется, на всю округу, — Убью! Сломаю твои вороньи крылья, обглодаю кости, тебя никто не вспомнит! — Но её ты не получишь, — Шинадзугава слизнул чужую кровь с губ. На языке почувствовалась вязкая горькость. Словно дёготь, демонический сок был настолько гадок, что юноша, старательно сдерживаясь, всё же поморщился, но с усилием подавил острое желание сплюнуть мерзостную жидкость на землю. Пора бы привыкнуть к тошнотворному вкусу и терпеть. Собственная, текущая в жилах горячая кровь, неизменно багровых оттенков, наполнилась инородной силой, потемнела, и мышцы, все до одной, разогрелись, подобно плавленной стали. Генье не нравилось это чувство "превосходства", не нравилось, как темнеют глаза, не нравилось, как тускнеет кожа, и не нравилось, что он становится целью охоты своих же товарищей. До чего отвратительно. Девочка на руках, испуганно вглядевшись в чернеющие очи юноши, попыталась отстраниться, но Мидзуното, шумно втягивая воздух, лишь крепче прижал к себе. Потом он обязательно всё объяснит. Потом. — Т-ты... — демон скривил рот, — Быть не может... как? Молодой охотник усмехнулся: — Даже не смотри на Мари, ублюдок. Она под защитой истребителей. Юноша рванул вперёд, в мшистый лес, быстрее, чем все разы до этого, и ничто больше не могло его остановить. "Бегу, — раздражённо подумал он, перепрыгивая корни и тернии, — Как трус сбегаю". А трус ли? Охотник не боялся, совсем, ни одной жалкой капли — уж точно не за свою жизнь.

***

Земля уходила из-под ног, звёзды дрожали на чёрном небосводе. "Хочет меня задержать? — девушка шагнула вперёд, разрубая густой терновник размашистым, но плавным движением, — Вечно живущее создание, а до чего глупое". Взмах, ещё один, и ряд колючих ветвей пал перед ней ниц, как услужливый слуга перед Господином. Печально, наверное, этому о'ни: сколько ни старается, а всё не может её ранить. Восходящей к самому солнцу мечнице, такой как Симидзу, не требовалось бегать по кругу, в поте лица размышляя, когда же сорваться с места, как продержаться ещё хоть минуту и занести меч. Она давно знала, как следует поступить, и по привычке, привитой наставниками, — что, вероятно, сейчас либо мертвы, либо подбираются к званию Столпа, — мыслила наперёд. Дожив до столь значимого поста мечника с нешуточным опытом, волей-неволей в первую очередь думаешь, а уже потом действуешь. Все Хиноэ такие. Аканэ хорошо помнила своих товарищей, гордых носителей одного с ней ранга: их ровную осанку, шрамы на лицах и громкие слова о долге. Но, признаться, никогда не чувствовала себя одной из них и в какой-то момент устала искать этому причину. Видимо, они просто слишком разные. От камней отлетали рубленные, словно ножом по маслу, осколки, и деревья подле с пронзительным треском ломались в щепки. Чаща вокруг редела, мир рушился, но охотницу демон, спустя столько времени и попыток, не достал. Ни разу. Бес не сумел ранить в самый подходящий для этого момент, когда Мари, содрогаясь каждой клеточкой тела, хватала истребительницу за тёплое хаори, мешаясь, точно прибившийся на улице щенок — так с чего бы ему достать её теперь? Симидзу со скукой разрубила кривую ветвь перед самым лицом, сделала ещё один шаг вперёд — к победе и смерти. Опрометчиво оставив тихого охотника у себя в тылу, демон мог лишь считать мгновения до своей смерти. Вряд ли, конечно, он настроен столь реалистично, особенно если вспомнить глупые слова о этих таинственных "них", но бо́льшего нечисти не оставалось. Только ждать, наивно полагая, что в этом сне он охотник. Мимо пронеслась, изгибаясь подобно змее, колючая ветвь, и Аканэ отсекла её, легко взмахнув сталью. Так просто. Ей всегда нравилось чувствовать, как горячая кровь бежит по жилам, и как клинок становится с ней одним целым. До ужаса острое, что, кажется, только взгляни и порежешься, лезвие всегда находило цель, а Хиноэ, в чужой крови, поднимала голову к алеющему небу и солнцу. Только она здесь может назваться охотником, и никто более. Пришлось, однако, отсрочить момент кровавой победы. Схваченная Мари донельзя усложнила задачу, — что, между прочим, оказалась проще лёгкого, — и Аканэ, как любой на её месте, вынуждена была сначала вырвать юную жизнь из острых когтей ужаса. Такими редкими, и оттого невозможно сомнительными моментами, девушка всегда пребывала в чистом замешательстве: а какова задача охотников? Спасать или убивать? Порой это очень сложно совместить, и приходится выбирать, рискуя всем, что у тебя есть на белом свете. Если замешкаться, глупо, абсолютно неразумно рванув спасать невинную жизнь, можно самому не заметить, каким ровным и бесшумным станет сердцебиение. Наверное, лучше убивать, они ведь истребители, а не медики. Чёрные колючки застыли перед ней в паре жалких шагов, словно это вовсе не они секунду назад намеревались полоснуть, — или хотя бы оцарапать, — лицо Хиноэ. Какофония разрывающегося на безобразные части леса более не оглушала, и ночь стала тихой, совсем глухой, какой ей следует быть. "Слава Богам, существующим и нет, что это закончилось" — мечница облегчённо, наконец перестав ненавидеть лесную обитель за её резавший барабанные перепонки шум, выдохнула. Больше никто не помешает, даже не попытается, а значит очередь за солнечной сталью и несущей ей золотой рассвет. Очередь за ней. Охотница без всякого труда подпрыгнула к самым верхушкам терний, за своё короткое существование возвысившихся выше самых высоких древ, и становясь со стороны, наверное, уродливой, чёрной короной рощи. Славно, что горожане за своими выбеленными стенами не смотрят по сторонам, предпочитая синей листве ухоженные улицы и яркие фонари. Свежий, пахнущий грозовыми тучами ветер подул в лицо, когда Аканэ, оглядев залитую синевой и пурпуром долину, на одних лишь чувствах охотничьей интуиции, выбрала путь и сорвалась с места, не издавая ни звука. "Лёгкий шаг, — послышался в голове сладкий смеющийся голос, — это наша с тобой сильная сторона, Аканэ-тян. Беги, танцуй, и тебя никто не достанет". Беги. Хиноэ неслась, оседлавшая ветер, перепрыгивая острые древесные колья и размашистые кроны, с каждым мгновением ощущая дрожь воздуха и земли далеко внизу. Всё существо говорило, кричало: она на верном пути. Не поворачивать, не отступать — только вперёд, вперёд и вперёд. По следу крови в траве, за бедой. Истребительница глубоко вдохнула, ощущая, как нагреваются лёгкие, а под рёбрами серпантинами вращается предвкушение триумфа. Забавно. Молодые девицы, покрываясь ярким румянцем, любят говорить о "бабочках, парящих в животе", но Симидзу давно перестала их понимать. Думать о победе, схваченной за хвост собственными руками, куда приятнее. Колючки под ногами изредка скрипели, всё же напоминая, что техника мечницы, её хвалёная походка и грация, далеко не безупречны. В свои гордые восемнадцать она довела до идеала уйму дисциплин, но, как видно, не эту. По обоим бокам мелькали кривые сухие ветви, и Аканэ, оттолкнувшись от одной из самых высоких, недовольно шикнула: следует быть ещё тише, так, чтобы сам мир не слышал, как бьётся её сердце. Вскоре синий лес стал редеть. Деревья, разломанные и накренившиеся, норовили обвалиться, стоит к ним только приблизиться, и Аканэ благоразумно обошла многострадальных стражей чащи. Нехорошо. Хмурясь, она миновала голый, покрытый следами когтистого хаоса холм, перепрыгивая с разрубленного пополам валуна на чёрные тернии, когда где-то впереди раздался треск, вновь заставив её морщиться. Точно по ушам режет. Кудрявые деревья, дрогнув, протяжно заскрипели и обвалились к центру, словно в земле вдруг появилась гигантская океаническая воронка. Нашёлся! Аканэ занесла сверкающий луной клинок, готовая рубить, но приблизившись лишь перескочила выкорчеванные древа, не найдя ни о'ни, ни мёртвых тел. Крови — и той мало. Уже ушли. Девушка ни секунды не сомневалась, что это Генья уводит демона прочь, хотя и совсем не понимала, почему даже не пытается дать отпор. Как-то слабо походит на её знакомого новичка, чья агрессия перекрывает все возможные, — он ведь как-то сделался охотником, а значит не до конца безнадёжен, — амбиции. Попутный ветер играл её волосами. За собственными мыслями в этой глупой, лишённой всякого смысла (ибо, чёрт возьми, можно было закончить гораздо раньше, не тратя время на спасение ребёнка) погоней по высоким кольям терний, Аканэ сама не заметила, как быстро приблизилась ночная долина с её утопающими в лунном свете городом и рисовыми полями. Лес оборвался шелестящей синей каймой прямо перед ней, и лишь редкие молодые дубы позволили себе отстраниться от прочей гущи, выглядя эдакими островками листвы среди шептавших сорных трав. Девушка удовлетворённо хмыкнула: биться на просторе куда проще, и, быть может, Мидзуното справится даже без её любезной помощи. Или уже справился, как знать? От таких, как Шинадзугава Генья, можно ожидать всякого, и зачастую не самого хорошего. Аканэ перепрыгнула острые пики терний, ловко опускаясь на следующие, когда в уши ударил рокот. На секунду лес осветился пылающим золотом — стреляет. Сжав катану покрепче, истребительница устремилась к тонкой линии дыма, тянущегося к луне, как юные ростки тянутся к солнцу. Вот она и нашла своего глупого кохая. Небо вспыхнуло огненной желтизной, и Симидзу ускорила тихий шаг. Нужно торопиться. Перед самым краем чащи замаячили две чёрные фигуры, и воздух наполнился густым запахом едкого дыма. Аканэ, с кошачьей ловкостью отталкиваясь от терний, подпрыгнула к чёрному небу и самим звёздам, минуя столько вязов, можжевельников и дубов, сколько только могла за один свой короткий полёт. Холодный ветер свистел в ушах, и то был самый сладкий звук из всех, что она слышала. Если не считать голос Соры. Земля внизу с рыком расходилась во все стороны света, и угадать, кто из несущихся по ней прямо к безмятежной долине убегает, а кто догоняет, оказалось совсем не сложно. Особенно тогда, когда дальний, самый проворный, резко обернулся, и темноту вновь сотрясли всполохи пламени. "Где твоя техника дыхания? — пронеслось среди десятка мыслей Хиноэ, летевшей меж толстых ветвей и терний, — Ты истребитель, а не стрелок". Но короткий ничирин не блеснул серебряным светом, а голова нечисти осталась на уродливых плечах. Что этот Мидзуното вытворяет? Почему медлит? В душу Аканэ впилось гадкое сомнение и, как ни странно, страх. Шинадзугава под луной вновь прицелился, выстрелил, и круглое облако серого дыма заволокло врага в метре перед ним. Нужно рубить шею, отделить голову от тела, а не свинец дарить. Где хоть один стиль дыхания? Юноша отступил, не сводя затянутых чёрной пеленой глаз, и сквозь темноту, густую дымку и сам ужас послышался оглушающий вопль. Танцуй. Полуночный ветер гнал её точно к цели, к крови на клинке. Симидзу, не сопротивляясь воле собственного сердца, подалась вперёд и прыгнула на крепкий вяз, не издав ни одного даже самого приглушённого звука. Меч в руках пульсировал. — Почему вы просто не можете... — зарычал, показывая серый лик из дыма, бес. Когти некогда человеческих рук угрожающе блеснули, стремительно приближаясь к незащищённой шее охотника, когда тот спешно перезаряжал иноземное ружьё, не поднимая взгляда к опасности. Девочка на его груди закричала громче всякого выстрела. Луна так прекрасна. С тёмной ветви, в короткое мгновение оставленной далеко позади, сорвался одинокий хрупкий листок, и Аканэ, бесшумным серебряным видением появилась между клятыми врагами. Клыки демона сомкнулись, но белый меч уже рассёк воздух и плоть, мягко, словно касание пера к коже. — ... понять меня? — рогатая голова, с застывшим удивлением в блистающих глазах, шмякнулась наземь, прокатилась пару метров и остановилась в высокой траве. Хриплый голос звучал, как песнь звенящего кольца. Демон мёртв, а Симидзу увидит багряное солнце, как и всегда. Такова традиция её побед. Она завершила свой лучший рывок, шелестя тканью хаори и полевыми цветами у ног, аккурат рядом полукровки с ружьём и вцепившегося в него мёртвой хваткой дитя. До чего же странный союз создала судьба, точно котёнок с собакой. Помнится, это именно Аканэ отдала Мари на попечение своего юного вспыльчивого кохая, а он вдруг взял и спас девочку, ничего не требуя взамен. Под сердцем вдруг появилось чувство гордости, — пусть незаметной даже для самой мечницы, — и Аканэ, глядя в чёрные, словно сама бездна, очи юноши, не сразу заметила его увечий, что он умело, не морщась от боли, скрывал за сине-зелёными травами. Лишь когда сквозь дым, ещё помнящий рокот выстрелов, донёсся противный всей душе запах, она опустила взгляд, ища причины собственного отвращения, и после стараясь не показывать всего того испуга, что последовал абсолютно нежданно. Лужа чёрной крови расползалась по земле подле истребителя, унося с собою пыль, мелкие камушки и его стойкость. Ошеломлённо глядя на отражение тоскующей луны в тёмных пятнах, Аканэ не понимала: силы теряет человек или демон? Юноша опирался рукой о рыхлую бурую почву, пачкая твёрдые ладони в собственных соках. Тянулся сладковатый дух самой смерти, и Симидзу первый раз не находила слов, что хотела сказать товарищу. Стыд, — о, как давно она его не испытывала, — и страх зажали горло холодными руками. Шинадзугава, видимо заметя, как треснула маска на лице девушки, попытался подняться на ноги, и выглядело это в той же степени неловко, в какой и больно. Мокрая розовая кость проглядывалась через голую кровоточащую плоть в многочисленных дырах под левым коленом, словно не собиралась заживать. "Ты попался ему всего один раз" — прикусив губу подумала Хиноэ. Нужно было двигаться быстрее. Нужно было лететь по ветру. Нужно было умереть ей, а не ему. Мысли о собственной вине не исчезали, сколько она ни пыталась их отогнать, и чтобы хоть как-то заглушить голоса, эхом вторившие об ошибке, Аканэ подала свой собственный. — У тебя ужасная регенерация, — она неуверенно протянула юноше руку. Тот глядел, кажется, ещё более поражённо, и уже собирался ответить, когда в ночи послышался до боли знакомый голос, граничащий со слезливыми всхлипами: — Мари... где ты? Я тебя не вижу... Девочка вздрогнула, на этот раз не издав ни писка. Она помедлила, вслушиваясь в темноту и шёпот ветра, но когда хрип, едва не рыдая, позвал её вновь, резво сползла с Мидзуното, оставляя того истекать кровью в зелени её родного края. На больших детских глазах оттенка грустной лазури сверкнула чистая влага, и Аканэ не сразу поняла, куда направляется израненное, всё в грязи и обрывках красочных одежд дитя. Она замотала головой, ища ответы на сияющей луной долине, но болезненное осознание явилось мгновением позже, когда Мари, громко всхлипывая, остановилась где-то в кустах, прямо перед поверженным о'ни. — Не подходи к нему, — шевельнула губами Хиноэ, в один прыжок нагоняя дочь Мацуо и кладя руку на её хрупкое дрожащее плечо, — Разве забыла, что он собирался тебя убить? Побереги ту жизнь, что тебе спасли, остановись. — Н-но... — Мари нерешительно замерла и повернула к спасительнице своё заплаканное, всё в царапинах и крови лицо, — Я ведь должна ему помочь! Он не хотел делать мне больно, просто... б-братик немножко болен и... Аканэ, чувствуя, как иглы вонзаются в сердце, нахмурилась. — Это существо вполне здорово и оно не твой брат. Пожалуйста, Мари, — мечница аккуратно взяла маленькие руки девочки в свои, отвлекая от запаха пепла, слетавшего с лица сгорающего о'ни, — не смотри. Иди со мной и не оборачивайся. Аканэ сделала короткий шаг назад, подальше от порождения ночи, доживающего свои последние секунды, и юная Мацуо послушно ступила следом, слишком поражённая для собственных размышлений. — Да, тебе следует уходить, — послышался короткий, горький смех за спиной, и Симидзу без промедлений накрыла уши девочки, поднявшей в надежде голову, своими холодными белыми ладонями. Не нужно ей это слышать, будет только хуже, — Иди с Госпожой вороной, Мари... она тебя точно не обидит... Если не сейчас, то никогда. — Ты действительно ей родной брат? — прошептала, не оборачиваясь, Хиноэ. — А не похоже? — дрогнувшим голос ответил вопросом на вопрос погибающий о'ни. Как видно, ему нечего терять. — Нет, — честно ответила Симидзу, — Настоящий старший брат никогда не причинит вреда своей маленькой сестре. В вас с Мари текла одна кровь, но ты об этом позабыл. Непохоже, если хочешь знать, что вы вообще семья. — Я... — словно человек с самыми настоящими чувствами всхлипнул демон, — Не хотел, чтобы вышло так... — Однако всё уже случилось, — отрезала твёрдым тоном мечница, и после короткого молчания, полного боли, прошелестела: — Надеюсь, в следующей жизни ты останешься человеком от первого вздоха и до последнего. Не хочу больше на тебя охотиться. Она опустила руки с мягких ушей девочки и шагнула вперёд, увлекая ту за собой, через травы и щепки терний. Нечего им больше задерживаться, нужно возвращаться в город. Ветер на голубых полях тоскливо выл. Симидзу, вдруг ощутив, как всё внутри сжимается, а к ослабленному горлу подступает ком, — и причина тому вряд ли долгий для её положения разговор, — старалась не думать, как демон проливает последние слёзы и бесследно исчезает из этого мира, серым пеплом возносясь к звёздам. Тяжело. Не охота, отнюдь. Трагедия. Она не хочет слышать перезвона кольца, поминающего о скорби солнечной долины, не хочет теперь думать о крови на белом клинке. Это не победа. В синих небесах затрепетали маховые крылья. Аканэ лениво подняла голову, видя лишь, как угольная тень, сбросив острое перо на пятна мрачной крови у её ног, унеслась к сизым облакам на западе. Скоро это всё закончится, следует только подождать. Истинные вороны принесут весть из обители глициний, чёрные слуги солнца шёпотом вымолвят приговор, а белоснежные птицы пропоют песнь Белого города своему Господину. По спине пробежали мурашки. Мидзуното всё ещё сидел на окровавленной, испачканной своим багрянцем жил синей траве, когда Аканэ, шепнув на ухо Мари просьбу подождать, отпустила её мягкие ручки и повернула к товарищу. Юноша вновь попытался встать, на этот раз увереннее, — подойдя ближе, Симидзу и правда отметила, что раненная конечность товарища почти что в норме, — явно желая заговорить первым, но Аканэ беспардонно схватила за грязную, липкую руку, поднимая и не отстраняясь даже тогда, когда давно следовало, исходя хотя бы из норм приличия. — Генья, — холодно позвала она его, вглядываясь в удивлённые угольные глаза, — Я хочу задать тебе вопрос, — Аканэ подождала, пока услышит ответ "да" или "нет", но парень лишь коротко кивнул, — Почему ты не использовал своё дыхание? В обсидиановых глазах блеснуло нечто необъяснимое, сродне удивлению, но охотник промолчал. — Скажи мне правду. Это не допрос. Ветер пробежал по высоким кронам за спинами, и те, вторя скорби дитя Мацуо, зашелестели грустную песнь. — Мне повторить вопрос? — Аканэ начинала терять и без того хрупкое терпение, и её озлобленный шёпот ясно сообщал об этом, — Я видела, что ты до упора стрелял из своего ружья. Почему не атаковал техникой дыхания? Твой клинок за поясом — муляж? Парень опустил взгляд, стиснул зубы, и вновь лишь молчание. В сердце Симидзу алым пламенем вспыхнула злоба, и более строить из себя оплот спокойствия у неё не получилось. — Генья! — шикнула она, сжимая руку юноши так сильно, как только могла, — Хоть раз покажи себя разумным! Я не собираюсь сидеть с тобой и ждать, пока моря высохнут и ты, наконец, соизволишь меня послушать. Правда, я уже начинаю думать, что ты... — Не могу использовать дыхание, — Шинадзугава, перебив её, выдавил из себя слова непосильным трудом, но глаз не поднял, — Всё верно ты думаешь. Не может использовать дыхание. Охотник, неспособный к охотничьей технике. Ей это, верно, снится. Хиноэ вглядывалась в лицо товарища, в одночасье ставшего причиной потери покоя, и старалась углядеть в его выражении, а не лжёт ли острый язык. Тени серых облаков ползли по земле, и мир вокруг казался даже темнее, чем был на самом деле. Юноша не смотрел в её серебряные глаза, не пытался объясниться, и только тогда Аканэ поняла — не врёт. Душу переполняли чёрные эмоции, от отрицания до гнева, и даже если бы её попросили, Симидзу не смогла бы поведать о буре, что кружилась в ней, сметая на своём пути всё дорогое спокойствие. Гори оно синим пламенем. Мечница, глянув в чёрные глаза последний раз, отпустила руки стрелка и шагнула к Мари, наблюдающей, как луна плывёт по полотну синей ночи. — Пошли. — Симидзу и не понимала, к кому обращается. Возможно, к самой себе.

***

Ночь смыкалась вокруг, и облака с каждым шагом чернее. Поредевший шепчущий лес остался далеко за спиной, но Симидзу чувствовала его дыхание своим затылком, на каждом шагу желая обернуться. Нужно успокоиться. Окровавленный клинок вернулся в ножны, однако непонятное чувство осело внутри, не позволяя ей вдохнуть полной грудью. Затопленные рисовые поля сменяли одно другое, и Аканэ совсем не заметила, как ворота города из голубых стали белыми, вдруг оказавшись в порядке жалкой сотни метров по тропе. Удивляться она не стала — тем более открыто. Слишком много Хиноэ увидела и услышала, танцуя под этой луной, чтобы поражаться такой мелочи, как закрывающие ей глаза и уносящие к звёздам размышления. На уме вертелась одна, эхом отзываясь в прочих, мысль: "Без дыхания". С клинком золотой горы, облачённый в вороной тон охотников, но без дыхания. В то мгновение, когда Мидзуното подтвердил её самые ужасные опасения, Симидзу не понимала, что ей следует сделать. Накричать? Дать пощёчину? Отослать прочь? Две пощёчины? Так или иначе, она не сделала ничего. Вновь. Незримая стена между истребителями разделяла сам мир на две части. Идя так близко, в какой-то паре шагов друг от друга, они молчали, прекрасно понимая, что слова, так и просившиеся на язык, следует подавить. Проглотить, забыть, но никак не произносить. Не за чем настрадавшейся Мари слушать, как два мечника ссорятся, который раз доказывая различность своих взглядов. Кроме того, Аканэ слишком заботится о своей репутации, — и уж лучше она будет прохладной, нежели подорванной, — чтобы начинать не предвещающий ничего культурного разговор. По крайней мере сейчас. — Вам сильно больно? — пролепетала Мари, когда Генья, едва не споткнувшись, шикнул, — Я могу помочь? — Всё нормально, — с раздражением ответил юноша, пытаясь укрыть удивление и даже некое смущение от обыкновенного вопроса. "Да ни черта ему не больно, — хотела сказать охотница, отворачиваясь от двух спутников к подбирающемуся ближе городу, — Глупый ты ребёнок, Мари. Я отсекла голову твоему родному брату, а ты беспокоишься за не пойми кого". Она изредка переводила на них взгляд, порой чувствуя, как земля уходит из-под ног. Это всё Мидзуното виноват. Злость, порождённая им, кипела в душе бурным потоком, а попытки казаться беспристрастной как всегда неожиданно стоили огромных усилий. Симидзу была так зла, что раз даже язык прикусила, до крови. Яркий железный вкус наполнил рот, вспомнился запах костра, и её чуть не вырвало. Как позорно. До чёртиков хотелось высказать Шинадзугаве всё накипевшее прямо тут, на пыльной дороге среди синих рисовых полей под белёсыми звёздами, однако Мари, понуро шествующая рядом, одним своим видом заставляла забыть об этой мысли. Хиноэ воздерживалась, закусывая губу и раз за разом напоминая себе, что кошмар для девочки, — или, вернее сказать, семьи Мацуо, — не закончился. Небеса жестоки, и беды только начинаются. Глубоко внутри, под сотней слоёв злости и разочарования, Симидзу было жаль. Она знала кодекс с его исполнителями, помнила беспощадную улыбку и против воли стискивала зубы. Мари не заслуживает всех этих страданий. В высокой траве запели сверчки, наполняя ночь хоть чем-то, кроме собственного голоса девушки, эфемерно звучащего лишь в её голове. Мечница отвлекала себя чем угодно, будь это воспоминания, планы на будущее или даже строки материнских песен, принесённых ей из-за моря вместе с серебром волос и отголосками аметиста в глазах. Аканэ взяла от неё, кажется, всё, кроме мягкости характера. Ей часто об этом говорили, сравнивая скорее с отцом, — чем, стоит отметить, льстили в той же мере, что и гневали, — но девушка только сейчас поняла, насколько все те слова правдивы, и как крепко в ней сидит злость, чуждая воздушной Элинор. На кончике языка почувствовался горький вкус стыда, и Симидзу перестала думать о чужих словах, матери и её песнях. Перед глазами выросли побеленные ворота, на удивление оказавшиеся открытыми, и высившиеся за ними дома, с горящим жёлтым светом за сёдзи. Зачем эта деревянная "преграда" вообще занимает место перед городом, Аканэ не понимала, но возражать не стала. Идти в обход, или, того хуже, переулками, где явно необходимо прыгать по стенам, не придётся, а это уже хорошо. Остаётся только соблюдать осторожность и не попадаться на глаза всякому встречному, не то подумают лишнего, и тогда уж пиши пропало. Катаны за поясом им простили, пусть и смотрели настороженно, но вот кровь на одежде и израненное дитя абсолютно точно кроме косых взглядов обеспечат наряд местных хранителей порядка. Меньше всего сейчас хотелось сбегать. Охотники и один весьма изнурённый ребёнок вошли в город без промедления, — даже того, что обычной называют "охраной". На улицах было непривычно тихо, хотя часто встречались прохожие. Симидзу предпочитала обходить горожан заранее, правя свой маленький отряд в тени, за каменные стены и постриженные деревья, если представлялась такая возможность. Под крышами лавок и на тонких столбцах висели разукрашенные лампы, сверкали современные западные вывески, и люди, от мала до велика, смеялись, прогуливаясь по вымощенным белым камнем улочкам. Красные кровли стали чёрными, как пролитая недавно кровь, и Симидзу в который раз вспомнила падающие из глаз поверженной нечисти слёзы. Чистые, как у людей. Не проронив ни слова, Хиноэ жестом указала на узкую, явно не парадную улочку — одну из тех, по которым вёл их заказчик, гнилой насквозь Сатоши Мацуо. Генья шёл ровно, почти не сутулился, — что удивило Симидзу, поминающую его привычку сжимать плечи, — и не столь давно кровоточащая нога вернула свой прежний, человеческий вид. Одежда и обувь, разумеется, не возвратились вместе с плотью, но это всё же лучше, чем остаться без конечности насовсем. Аканэ не знала, черны ли глаза юноши за спиной, длинны ли клыки, а когти остры, и всматриваться, если честно, не хотела. Она испытывала странные чувства, но все их многогранные названия стёрлись из головы, оставляя одну лишь злость. Без дыхания. Да уж, пусть Мидзуното радуется тому, что она не наградила его затрещиной. Парой троек пыльных проходов, щелей меж зданий и пустых дворов спустя, — увеличившихся в количестве благодаря круглой освещённой площади, какую Симидзу было принято обойти, — перед глазами показался знакомый, с заколоченными сёдзи и хлипкой дверью дом. Белые стены, серые комнаты, чёрные души. Аканэ, поджав губы и невольно уложив руку на оплетённую цуку клинка, шагнула вперёд. Она была готова вломиться в хижину прямо сейчас, нарушить свои личные принципы у всех на виду, и плевать на мнение этого Мидзуното — у неё есть все писанные чёрным по белому права. "Совершить арест может любой охотник, начиная с ранга Каноэ, — вспомнились строки кодекса, — Применять силу разрешается, но только в случае оказанного сопротивления". О, они окажут, тут сомнений быть не может. Грустная Мари, завидев косую дверь родного дома, неуверенно потянулась к ручке, но Аканэ её остановила. — Иди между мной и Шинадзугавой, — кажется, это был первый раз, когда она зовёт кохая по фамилии. Девочка медленно кивнула и спряталась за светлую спину истребительницы, умышленно или нет стараясь не выглядывать из-за контура её тела. Повезло, что охотники в большинстве своём, — и Симидзу, разумеется, тоже, — носят хаори, несколько увеличивающее их силуэт. Укрыться за такой вот персоной проще простого, и Мари, наверное, была этому рада. Аканэ вплотную подошла к двери, полагая, что в щелях между весьма посредственными досками будет видно хоть что, однако, прислонившись к дереву лбом и вглядевшись в темноту, не увидела ничего. Сегодня ночь разочарований, не иначе. Она легко толкнула дверь, и та отворилась с протяжным, глухим скрипом. Усилий, каких прилагал Сатоши, девушка за собой не заметила. Было бы крайне странно, нуждайся она, Хиноэ, в помощи или стараниях при открытии жалкой старой двери. Из чёрной тиши комнат запахло сладким чаем, но он вдруг опротивел Симидзу, и та шагнула в темноту минки с тяжёлыми мыслями. Она поманила спутников за собой лёгким жестом руки, не видя причин оставаться на пороге дольше, чем это уже было сделано. Кодекс должно блюсти. Мечница вела уверенно, наконец различив в, казалось бы, непроглядном мраке детали скромного убранства. Глаза охотников всегда быстро привыкают к ночной темноте — их готовят к этому на предрассветных тренировках, а порой даже завязывают едва пропускающей свет повязкой, но итог един: всё, что сокрыто для глаза обычного человека, зримо истребителю. За первым же поворотом тонкой линией пролегла полоска золотого дрожащего света. У Аканэ, бесшумно шагнувшей вперёд, не было сомнений в том, что супруги Мацуо вновь сидят у очага, распивая свой приторный, гадкий чай. "Ожидают нас? — мечница сделала ещё один тихий шаг к щели между стеной и сёдзи, — Здорово. Не придётся долго искать". Пол, устланный татами, скрипнул под шагами дитя за спиной, и Аканэ непроизвольно протянула руку назад, касаясь хрупкого дрожащего плеча и вовсе не понимая: успокаивает её или себя? Отвлёкшись, Симидзу не сразу заметила, как в проёме показалось костистое лицо Сатоши. — Вернулись уже?! — мужчина, благо, в темноте собственной обители не увидел никого, кроме Хиноэ. — Да, — отвердевшим тоном ответила мечница, шагнув дальше. Сатоши, ныне вызывающий одно отвращение, отступил назад в комнату, где не столь давно лгал. Трудности, трудности, трудности. Как мерзко. Смертные казни отменили, и Хиноэ в сердцах пожалела, лишь второй раз за свою жизнь решив, что люди стали излишне милосердны. Такие, как Мацуо и его гадкая жена не заслуживают никакого прощения, будь их мотивы хоть тысячу раз чисты. "Если бы я стала Столпом, — думала Аканэ, пряча за собой Мари и ступая к огню, — ни за что бы их не помиловала". Позади было тихо, но Хиноэ знала, что хмурая тень идёт следом. Присутствие ещё одной вороны, пусть и нелетающей, придавало странную уверенность, и Симидзу, откинув сомнения, вошла в дурманящие духом трав покои лжи. Джун у очага встала, с надеждой, — до безумия злившей Аканэ, — глядя в серебряные глаза охотницы, но встречала в них лишь холод, присущий самой стали. Девушка многое взяла от матери, многое, почти всё, однако взгляд ей достался отцовский. И сейчас, замечая, как в безмолвии разбиваются ожидания женщины подле пламени, она этим гордилась. Казалось, прошла целая вечность. Женщина шевельнула губами, явно желая что-то сказать, когда из-за спины Хиноэ, чуть дрожа, вдруг выглянула Мари. Хранившая холод и твёрдость истребительница опешила, но рука сама собой сжала укрытое изорванной тканью плечико. — Мари! — ахнула Джун, спешными шагами приближаясь к охотникам и спасённой дочери. "Не заберёшь" — хотела сказать Хиноэ, но действия всегда красноречивее слов. Белый клинок выскользнул из ножен, и будто сам, без воли владелицы, сверкающим остриём ткнулся в бледную шею женщины. Холодный поцелуй стали заставил её ноги остановиться, а глаза наполниться праведным страхом. — Назад, — леденящим шёпотом скомандовала мечница. Женщина открыла рот в изумлённом испуге, не решаясь пошевелиться. "Давай же, — Аканэ вглядывалась в лицо Джун, пытаясь предугадать, как та поступит, — Либо вперёд, либо назад". Краем глаза она заметила тонкие жилистые руки, тянущиеся, видимо, к её шее, но даже не шевельнулась, лишь подав тихий голос: — Шинадзугава. Парень без всяких слов вытянул ружьё, направляя на человека, точно на проклятущую нечисть под сенью дубравы. Наверняка оно не заряжено, но главное ведь не действие, а эффект от вида. — Ч-что вы делаете? — деревянным тоном спросил Сатоши, поднимая руки и отступая назад. На лбу его выступил пот, хотя прежнее, ничуть не испуганное выражение лица мужчине сохранить удалось. — Вершим правосудие. — не задумываясь ответила Симидзу, в душе удивляясь, как этому грязному преступнику только наглости хватает задавать вопросы ей. — На Вашем месте, Господин Мацуо, я бы рассказала всё по доброй воле и надеялась на милосердие суда. — Какого суда? — Суда моих старших братьев, суда Столпов, — Аканэ надавила на шею оцепеневшей в ужасе и замешательстве Джун, и та, вздрогнув, на непослушных ногах отошла к очагу и супругу. Мари, несмотря на поведение родителей, на их страх и жестокость истребителей, — по крайней в мере с её стороны, видимой детскими глазами, охотники явно не рыцари дня, — молчала, не смея перечить спасителям. Хиноэ была рада такому странному пониманию. — Вы совершили тяжкое преступление, и с каждым убитым человеком лишь усугубляли положение семьи, — продолжила, не опуская клинка, девушка, — Есть ли у вас слова в свою защиту? Джун, пару раз моргнув, наконец обрела голос: — Не понимаю, о чём вы! Мы не должны защищаться, мы обычная дружная... — Мам, — пискнула Мари, выглядывая из-за силуэта охотницы и плотно, в неподдельном страхе к ней прижимаясь, — они знают... Огонь в очаге дрогнул, и исказившиеся в гневе лицо Сатоши стало даже страшнее, чем было на самом деле. — Мари! Неблагодарная дрянь! — крикнул он, и девочка, всхлипнув, спряталась за Аканэ, сжимая подол её хаори, — Как ты могла?! Совсем нас забыла, а?! Променяла на этих мечников?! Да у них же руки по локоть в крови, у каждого! А теперь и в крови твоего брата! — Не смейте кричать на неё, — Аканэ повысила тон, стараясь не морщиться от боли в горле и выглядеть так, как, наверное, выглядел бы её отец: грозно и решительно. — Это моя дочь, поганая ты ворона, и я могу кричать на неё столько, сколько захочу! — Я очень не люблю повторять. — ещё твёрже заговорила истребительница, прокручивая в руках клинок, — Эта девочка под защитой истребителей. Генья шагнул вперёд, вынимая сёто из-за спины и становясь бок о бок со старшей, подавляющей злобу Хиноэ. Сейчас они в одной лодке, и потому приходится терпеть. Терпеть. Бедная Мари, содрогаясь всем телом, оказалась за охотниками, как за нерушимой стеной. Два клинка и ружьё — попробуй теперь подойди. — П-пожалуйста... — промямлила, видимо, понимая своё положение, Джун, — Мы были в отчаянии! Нас можно понять! — она замолчала, но мгновение спустя едва слышно добавила: — Разве у вас... л-леди ворона, разве у вас нет семьи? Внутри что-то треснуло, зарокотало, но виду Симидзу не подала. — Невинные люди мертвы, — её голос предательски дрогнул, и далеко не от слабости или страха, — по вашей вине. Из-за вас дети не вернулись домой, из-за вас сироты льют слёзы по отцам и матерям... но, зная это, вы смеете давить мне на жалость? — Аканэ глубокого вдохнула, с усилием возвращая самообладание, звонко трещавшее по швам, — Вернёмся к прежнему разговору. Ваши объяснения, Госпожа. Я готова их выслушать. — Наш сын был болен, ничего серьёзного! — поспешила оправдаться Джун, — Лекарство... Нам нужно было только найти лекарство, и всё бы закончилось! Мичи бы выздоровел! — Демон — это не болезнь, — твёрдо, чувствуя рокочущую внутри злость, отрезала Симидзу, — а значит и вылечить такую "трудность" нельзя. Просто невозможно. Рано или поздно охотники пришли бы за головой вашего сына и всё закончилось без лишней крови, но вместо этого, Вы, Госпожа, позволили ему жить дальше. Жить и убивать. Хиноэ говорила жестоко, без тени милосердия, и глаза Мацуо сообщали о всей беспощадности слов, резавших темноту. Они заслужили, это нужно помнить. Симидзу права, а значит ей не должно быть их жаль. Не должно. Нависло тяжёлое, ничем нерушимое молчание, и Симидзу знала, что все в этой комнате ждут лишь её голоса. Какая власть. — Сколько людей он убил? — тихо спросила Аканэ, желая под конец узнать настоящую цифру. Вряд ли она сможет задать вопросы после этой ночи, так что нужно пользоваться моментом. — Восемь... — пошевелил бледными губами Сатоши, глядя куда-то мимо Хиноэ. — Десять, — поправила Джун дрожащим голосом, готовая, кажется, вот-вот заплакать, — Прошу, Госпожа... Помилуйте нас, верните нам дочь... Слова Аканэ нашла быстро и легко, хотя в сердце больно кольнуло. — Организация свершит над вами суд в ближайшее время, — повторила девушка тоном, не допускающим возражений, — Мари перейдёт под опекунство мечников, где будет в полной безопасности. Таков закон. Закон, что она чтит с клинком в руке. Закон, какой она вбила себе в память с запахом крови. Закон, что зовётся её жизнью. В темноте за спиной послышалось мягкое хлопанье крыльев, ставшее за эти годы поистине родным. Вот и он, истинная ворона, с чёрными, как перья, словами из обители глициний. В ушах зазвучал смеющийся голос. Симидзу, наблюдая за горделивым полётом, вытянула руку, и вестник, чёрной тенью проскользив над очагом, колыхнул языки пламенем своим принесённым с простора ветром, вцепившись в запястье охотницы, кажется, довольный любезностью. — Семья Мацуо обвиняется в сговоре с демонами! Предательство! Предательство! Столпам отправлена весть! — ворон громко каркнул и потряс головой. За бумажными стенами, разрезая тишину, зазвучали торопливые шаги — чёрные слуги солнца, до чего же быстрые. Через короткое мгновение они вынесут приговор своими глухими голосами, и Симидзу, как пристало охотнику, покинет этот край, только чтобы идти дальше. Джун обессиленно упала на колени, зарыдав громко и до боли жалостливо. Огонь в очаге тускнел, вторя её отчаянию, супруг опустился рядом, и больше не осмелился поднять глаз к воронам, слетевшимся на запах крови. В сердце вновь кольнуло. Аканэ отвернулась, повторяя себе свои же слова: "Таков закон".

***

Сейчас лапша не казалась ей такой уж вкусной, но деваться, как ни прискорбно, было некуда. Она голодна, утомлена и, кроме всего обыкновения людских потребностей, расстроена (в какой-то момент, что Аканэ благополучно упустила, злость сменилась чем-то более тихим и скребущим по сердцу кривыми когтями). Может, телом она здесь, за ламбрекенами лапшичной, в жёлтом свете лампадок, но мысли занимают лишь судьбы, что больше никогда не переплетутся с её. Противная, отвратительная сентиментальность. Охотникам она не нужна. Вдыхая аромат бульона, вдруг показавшегося безвкусным, Симидзу задала вопрос сама себе: "Что же случится с Мари?". Как благородные истребители поступят с этой маленькой, глупой девочкой, наполненной грустью и тоской? Аканэ не лгала себе мыслью, что ей всё равно, отнюдь. Она чувствовала, как беспокоится всеми фибрами души, а трепещущее от страха за чужую жизнь сердце порой билось так быстро, что мечнице приходилось изображать безмятежность, не смея никому говорить о своей боли. Не до неё. В голове, словно битое стекло, звенели сотни слов, и все они принадлежали ей одной. Трудности, закон, вороны — призрачное эхо в мелодии её несуществующего кольца. Хиноэ мотала головой, закусывала губы, но чёрный клубок свежих воспоминаний не желал покидать её ни на миг. На языке ощутился солёный вкус бегущей по жилам крови, и на этот раз его оказалось слишком мало, чтобы мечница перестала утопать в собственном море сомнений и разочарований. Хиноэ помнила, как там, в темноте у тусклого очага сказала, что мечники возьмут юную Мацуо под опекунство, но, по правде сказать, сомневалась в правдивости своего же вердикта. Всё-таки не ей, охотнику столь низкого ранга для принятия таких серьёзных решений говорить, куда и как определят дитя преступников. Столпы были призваны ради свершения справедливости над каждым, но внутри Аканэ, всему вопреки, теплилась надежда. Может, девочку отправят в поместье бабочки, к милосердной, как говорят, Шинобу Кочо? Там она, вероятно, будет бегать по поручениям и учиться врачеванию у девушек, ставших ей старшими сёстрами. Такой исход был бы честным. Светлые улицы, змеящиеся по обе стороны позади, затихли. Ласковый смех глухо перекликался с другим, где-то далеко, явно не желая быть услышанным кем-то лишним. Кем-то, вроде мечников, белыми воронами, — что безумно иронично, — выглядевшими на фоне чистых лицом и простых душой горожан. Не место им тут, скоро поняла Аканэ, за поясом слишком много стали. Свет жёлтых фонарей падал на хмурые лица, но не согревал. Они сидели в тишине, только вдвоём, и весь мир замедлил свой ход, наблюдая, как медленно перебирает палочками Хиноэ, и как безэмоционально глядит в суп Мидзуното. Паршивый ужин. Хозяин забегаловки, тот тучный повар, падкий на блестящие сены девушки, оставил мечников наедине друг с другом, пробубнив, мол, дела на кухне. Солгал, даже сомневаться не стоит, но Симидзу была благодарна за проявленное понимание. Легче в этом опротивевшем молчании, конечно, не становилось, но девушка бы точно не выдержала чужого, направленного прямо к ней взгляда. Это даже хуже, чем когда Шинадзугава смотрел на неё сквозь пламя. Вокруг кружил пар. Лапша в курином бульоне была той же, что и днём — пахучей и, безусловно, вкусной, но желудок ясно дал понять, что больше он не примет. Так тому и быть. Аканэ, глянув на товарища, смирно сидящего по правую руку, — и, кажется, совсем не приступившего к еде, предпочитая лишь глядеть в миску, — прикусила язык. Пора бы прекратить тишину. — Ешь, — коротко бросила она, — я уже заплатила. — Верну тебе деньги с первого жалованья, — неожиданно тихо, хрипло, словно и его горло было ранено, ответил Шинадзугава. Нога полностью здорова, а Какуши принесли новые хакама и обувь, но такие подарки почему-то вовсе не радовали юношу. — Что? — Аканэ в недоумении повернула голову к парню, — За кого ты меня принимаешь? Я могу позволить себе две жалкие миски супа. Сиди и ешь. — Сказал, что верну — значит верну, — охотник отложил палочки и медленно отодвинул миску, — Я не голоден... Симидзу-сан. Ощущения были такими, будто ей на голову вылили ведро с кипятком. — Эй, — шепнула Аканэ, внезапно чувствуя колючую вину, но не подав вида, — ты украл чьи-то манеры? Я уже и забыла, что людям твоего возраста и ранга нужно обращаться ко мне с уважением. Парень глянул на неё исподлобья, впившись в лицо своими сверкающими чёрными глазами, но ничего не сказал в ответ. — О, мне всё ясно, — удручённо вздохнула Хиноэ, пододвинув свою наполовину пустую миску к полной парня, — Ты на меня злишься. Из-за чего, могу ли я узнать? — Я не злюсь. — Генья, — позвала она его тихо, сливая свой шёпот с шелестом листвы аккуратных городских древ, — Скрипеть зубами сейчас должна я, не думаешь? Расскажи, что с тобой творится, и мы, может быть, сможем наконец нормально поговорить. — Встречный вопрос, — на этот раз он говорил громче, чем в неком роде даже радовал, — Когда ты напишешь о моём отстранении? В голове эхом зазвучало: "отстранении". Этого вопроса Симидзу, уверенная в упёртости и твёрдости характера товарища, ожидала в самую последнюю на свете очередь. — Твоём отстранении? — задала она вопрос скорее себе, чем Мидзуното, — Отстранение охотника — дело сложное и долгое, требующее большого внимания. Я не думала о нём. — Не думала?! — юноша словно от омерзения сжал губы в кривую линию, наконец возвращая себе привычное гневное выражение лица и громкий, хрипловатый голос, — Как же! Истребитель-стрелок без техники дыхания, да ещё и полудемон, чёртов гибрид! Как такого не исключить, а? Кодекс ведь нарушаете, Симидзу-сан! — Не повышай на меня голос, — Аканэ поморщилась внезапному звону в ушах, — Я не собиралась писать в Организацию, хочешь верь, хочешь нет. — Не верю, — процедил сквозь острые зубы Шинадзугава, и мечница только сейчас заметила, что отголоски демонического существа в нём ещё остались. Она замолчала, с особой осторожностью пытаясь отыскать нужные слова, и как только те напросились, словно сами собой, поспешила подать тихий голос. — Ты первый охотник на моём пути, не использующий технику дыхания, — терпеливо, стараясь говорить ровно, начала Симидзу, — но второй, превращающийся в о'ни. Абсолютно несносный характером, с грязным языком и кучей ошибок. Но всё же... Ты, Генья, как-то научился держать клинок в руках, овладел боевым искусством настоящего самурая, и потом целую неделю продержался на последнем отборе. Не каждый талантливый ученик со стилем и катаной своего наставника на такое способен, но ты к таким и не относишься. Юноша внимательно слушал всё, что она говорила, и морщины на его лице, вызванные истой злобой, стали постепенно разглаживаться. — Раз ты сидишь тут, рядом со мной, значит чего-то да стоишь. Даже без техники дыхания, даже если гибрид. Аканэ замолчала, чувствуя, как больно саднит перебинтованное горло. Ей следовало говорить тише, меньше, но ведь тогда товарищ остался бы глух к её мыслям, и все те слова, что кричали, шептали в её голове, не прекратили свою песню. — Симидзу-сан, — тихо позвал её Генья, когда та замолчала, позволив ранам на шее отдохнуть, — ты не выглядела особенно счастливой, когда узнала об этом. "Наверное это из-за того, что я в целом не самый счастливый человек" — пронеслось в её мыслях, и уж это слышать никому было нельзя. Холодная боль до конца дней будет принадлежать ей одной, и ни Шинадзугава, ни кто-то другой не посмеют услышать мелодию её тоски. В аккуратных кустарниках под белыми стенами хижин завели свой скромный хор сверчки. Их весёлые песни о лете наполняли пурпурную ночь откровений, освещённую золотом свечей за стенами ламп, чем-то особенным, и Аканэ поймала себя на мысли, что ей как никогда спокойно. Всегда бы так. Слушая трели, мечница продолжала молчать минуту, две, пять. Гортань тянуло, кололо, и девушка знала, что будет хуже, реши она вновь разрезать тишину своим шёпотом. — Просто... — недолго думая заговорила Симидзу, тут же обращая на себя внимание обсидиановых очей, — Тебе следовало сразу сказать мне об этом. Так я бы придумала что-нибудь другое, и... — ей было трудно говорить и из-за шрамов, словно кровоточащих под белыми лоскутами бинтов, и из-за гордости, ставшей поперёк раненного горла, — Не заставляла бы так рисковать собой. Ты поступил очень глупо, когда промолчал, понятно? "И знал бы только, как мне хотелось тебя за это ударить" — завершила себе Хиноэ. Собственные слова, на одном дыхание сорвавшиеся с уст, показались Аканэ глупыми, наивными, излишне милыми. Она бы, наверное, покраснела, пойми, как со стороны звучал голос и, в целом-то, вся речь, но для этого на её сердце оказалось слишком спокойно. Может, потом, через пару дней, она вспомнит и смутится, но точно не сейчас. — Симидзу, — тихо произнёс Шинадзугава, найдясь с ответом, — Я... — Симидзу-сан, — с удручённым вздохом перебила Аканэ, не позволив юноше договорить, — Ты так хорошо справлялся с обращением пару минут назад.