***
Изучать бумаги во второй раз всегда скучнее первого, но выбора Кэзухико, как бы он того ни хотел, предоставлять никто не собирался. Работай, мечник-детектив, трудись ради человечества. Сам на это согласился. Ни чернил, ни даже ручки какой в широких рукавах накидки, естественно, не оказалось, и лишние строки доклада, коих большинство, приходилось запоминать, мысленно помечая первым выведенным символом. Кошмар. Глаза метались по пергаменту, стараясь найти самые необходимые эпитеты, но встречались лишь с обросшими сотней описаний предметами интерьера. Кэзухико закатил глаза, вглядываясь в кана. С "...их дом напоминал лачугу, брошенную хозяевами впопыхах, словно..." до "...они смиренно сидели..." нужно вырезать, слишком много украшений. В случае надобности скажет, что дом был лачугой и сбегать подсудимые не собирались. Достаточно, ему ещё два листа читать. К столь отчаянному, самоотверженному шагу во имя ускорения процесса суда, — ибо сидеть больше должного очень не хотелось, — Столп прибег нехотя, и в голове то и дело всплывали привычные его нраву мысли, вторившие самому сердцу: "Тягучее время можно провести веселее, сегодня прекрасная погода". Можно. Мужчина тяжело вздохнул, позволяя улыбке сойти с лица. Разумеется, при исполнении Кэзухико был абсолютно компетентен и завидно трудолюбив, однако качества настоящего истребителя никогда не заглушали извечного желания присесть где-нибудь в тени садовых древ, — повезло, их у Ояката-сама хоть отбавляй, — с каким-нибудь свежим западным романом, а ещё лучше детективом. И пускай весь мир подождёт, пока Хагивара не раскроет дело сотен страниц... или пока не дочитает, тут уж как пойдёт. Чаще, конечно, бывало, что мечник ещё в первых главах устанавливал личность преступника, а все эти растянутые следствия и прочую мишуру пропускал, переходя в самый конец тома и подтверждая свой высокий интеллект. Лишь единожды за читательскую жизнь он просчитался, и потом ещё долго ходил в размышлениях, пугая подопечных и близких непривычно хмурым лицом. Жуткий, признаться, выдался месяц, но то случилось лишь однажды, а значит считать его ошибку за обыденность нельзя. Кэзухико удержался от громкого страдальческого вздоха. Чем увлекательнее ему видятся приключения английских детективов, тем более утомительными кажутся собственные дела. Несправедливо. При всей любви к работе, — в особенности части, где нужно исполнять истребительский долг с клинками наперевес, — Хагивара всегда чувствовал себя скованно. Словно то, чем он всё это долгое время занимается, к чему день за днём стремится, должно было произойти не с ним, а с кем-то другим. Не он должен был пройти финальный отбор без единой царапины, не он должен был стать Столпом, не он должен был потерять брата. Смятенная душа, словно чаша, переполненная противоречиями, тяготила Кэзухико одним своим явлением, и он порой не знал, как поступить. Делая шаг в сторону, мужчина вынужден напоминать себе, кто он, как его зовут, какую занимает должность, и, разумеется, каким его видят окружающие. Сейчас нужно думать о совете... Но с каждой строкой, как назло, становится лишь тягостнее. Бумагу хотелось разорвать. От усталости и ярого нежелания заниматься этой утомительной читкой у Хагивары закружилась голова, и удерживать себя от вспышки раздражения, во время которой нечто хрупкое, будь то юное, неповинное ни в чём деревцо или собственный оги в волосах несомненно сломается, пришлось с превеликим усилием. Тёмные на светлом слова, словно мираж, плыли перед глазами, и Столп бы наверняка выбросил постоянно завивающиеся в аккуратный свёрток бумаги куда подальше, в куст или просто попутному ветру во власть, а затем, вне всяких сомнений, ринулся искать, если бы сладостный звук чужих шагов, — о, как он их любит, — не раздался близко, совсем рядом с ним. По телу прошла едва заметная, как при получении желанного подарка, дрожь. Судьба шлёт ему лучшее спасение из всех возможных. Ход мыслей сменился. Хагивара, чувствуя как внутри теплеет и трепещет, позволил пергаменту самостоятельно скрутиться. Скорее. Торопливым движением он упрятал ставший окончательно неинтересным доклад среди складок мягкой ткани под левым локтём, и, выглянув в сад, прислушался: тихая, неторопливая, до чего славная походка. Кэзухико много поступей слышал, и теперь способен был узнать практически любую, но такая лишь у одного человека. На лицо легла улыбка, самая искренняя, на какую мечник был способен, и какую он берёг, словно собственную жизнь. Кэзухико бесшумно ступил на серую гальку тропы и сердце его, фальшивое каждой клеточкой, забилось чуть быстрее, когда среди бонсаев и стройных пихт показалась разномастная, за короткое время ставшая той, что хочется видеть денно и нощно спина. Чудесный орнамент, прекрасная осанка. Хагивара без лишних раздумий шагнул вперёд, ведомый самыми бескорыстными, юношески невинными желаниями. "Обернись, — мысленно молил он, улыбчивой тенью следуя за мечником и будто надеясь, что тот его услышит, — Посмотри на меня". Но беспристрастный охотник и дальше брёл вперёд, не замечая присутствия детектива. Задевает. Чужие, — и в этом случае Кэзухико совсем не нравилась такая формулировка, — тёмные волосы, кажется, никогда не расчёсывались и выглядели даже по-своему милыми. Хочется коснуться. Хагивара беззастенчиво сократил расстояние, ступая тихо, точно окрылённый, и его бледные руки будто сами тянулись к ночным, переливающимся морскими волнами локонам. Мечник отдёрнул себя в самый последний момент, закусываю губу, когда пальцы едва не дотронулись желанной синевы: нельзя... Но до чего же хочется. Томиока шёл медленно, никуда не торопясь, и оттого тихой тени за его плечами становилось интереснее. "Совсем меня не слышит, — довольно заключил мужчина, — Теперь, думаю, я и правда достиг звания Парящего Столпа". Не зная, куда беспристрастный мечник ступает, Кэзухико безмолвно следовал за ним, решив, что ситуация ему однозначно нравится. Постыдная слежка, но до чего приятная. Они проходили мимо стен поместья Убуяшики, высаженных в ряд бонсаев, и Хагивара не смел нарушать идиллию, столь желанную его душе. Пусть он будет спокоен ещё пару мгновений, всего-то лишний миг. Клинки за поясом сегодня так тяжелы. Преследовать, — какое низкое слово для того, кто просто сопровождает, — своего нелюдимого товарища истребитель всегда любил, тем более, что тот, откровенно выражаясь, витает в облаках, где-то под самым солнцем, а потому заметить компаньона не смог бы даже если остановился и прислушался. Кэзухико же этим бесстыднейшим образом пользовался, шаг за шагом приближаясь к предмету скрытой от всего мира симпатии. Ещё чуть-чуть и Томиока увидит его тень подле своей, а тогда уж, наверное, заподозрит неладное. Хагивара затаил дыхание, прокручивая в голове неутешительные сюжеты и вопросы. Что Гию будет делать, если прямо сейчас, в этот самый миг, повернёт свою чудесную голову? Как быстро поймёт, что товарищ его преследовал? А с руками как быть? Они у него, наверное, не самые лёгкие. Сожмёт в кулаки и стукнет? Или, быть может, скажет как рад видеть друга? Хагивара мотнул головой. Очевидно ведь, что мечник, как и всегда, промолчит. Кэзухико не знал, сколько времени прошло, и решил перейти в открытое (стоит сделать пометку на этом слове) нападение лишь потому, что наблюдать за дивным хаори пусть и хорошо, но куда лучше будет заглянуть в глаза. Оттого, когда тонкие деревья и любовно выстриженные кустарники по бокам сменились уже около пяти раз, решил подать голос: — Какая долгая у нас выходит прогулка. Это свидание? Столп дёрнул плечами, хотя старательно пытался скрыть напряжение, и медленно, будто ожидая увидеть заклятого врага, повернулся. Его глубокие синие глаза смотрели с привычным, скучающим холодом, но Кэзухико знал, что Гию Томиока, равнодушный охотник, не ожидал обнаружить у себя на хвосте кого-то вроде Хагивары. — Я думал, что один, — преспокойно, тщательно обдумав слова, вымолвил он. — Знаю, — Кэзухико хитро улыбнулся и наклонил голову, будто довольный угощением кот, — Я ведь не напугал тебя, Томиока? Правда же? Может, для демона я слишком красив, но появляться со спины в любом случае грубо. Прости меня, пожалуйста. Гию смотрел на него в упор, но, кажется, не видел ничего, даже оги в алых волосах. Куда-то мимо себе глядит и всё, будто со стенкой разговаривает. Никуда не годится. Кэзухико хотел что-то сказать, желательно пошутить, но молчаливый собеседник в привычной манере, — что означает без слов, — развернулся и двинулся дальше, словно и не прознав о бесстыдной слежке. Хагивара, разумеется, двинулся за ним. — Не надо за мной ходить, — твёрдым тоном произнёс Томиока. Парящий Столп же, игнорируя слово "не" и тем самым получая желанное утверждение, бесшумно ступал следом за тем, кого мог смело назвать другом, глубоко в душе надеясь на взаимность. С лица его не сходила улыбка. — Ты на меня обиделся, — Хагивара тихонько, словно боясь спугнуть товарища, засмеялся, по детской привычке прикрывая блестящие глаза, — Ну извини, Томиока, извини. Я сразу должен был сказать, что иду за тобой. Тот, чей голос мог изменить настроение Кэзухико в одно короткое мгновение, предпочёл молчание. — Продолжим гулять, а? В этот раз бок о бок, как и подобает товарищам, — безмятежно предложил Хагивара, поравнявшись с мечником. Отпускать он его так просто не намерен, — Только глянь: погода сегодня замечательная, до начала собрания ещё уйма времени... Да и я слишком люблю дышать свежим воздухом в компании. "В твоей особенно, Гию" — мечник мыслил смело, и был очень близок к тому, чтобы озвучить свою решительность. — У меня ещё были дела, — едва различимым шёпотом, явно неуверенным, протестовал Гию. Хоть бы не ушёл. — Были, конечно, — хохотнул Кэзухико, гадая, какие же дела могли быть у того, кто просто ходил кругами, — Но теперь я твоё единственное дело. Идём. Он знал, что против оптимистичной напористости холодный товарищ мало что может противопоставить, и план, придуманный в одно мгновение, не имел промахов. Никуда Томиока от него не сбежит, никуда. Пора переходить в ещё более рьяное наступление! Кэзухико, найдя момент весьма подходящим, ускорил лёгкий шаг, быстро обгоняя Столпа, и повернулся к нему лицом, преградив усыпанную галькой дорогу. Продолжать идти задом наперед оказалось непривычно трудно, однако забавно. Мужчина улыбнулся широко, лучезарно, вспоминая дни юношеских лет, когда сердце было полно энтузиазма, а каждое действие — дурачества. Вернуться бы. Томиока замедлился и заметно напрягся, потерянными глазами пытаясь отыскать ответы на немые вопросы по сторонам. Или, возможно, он очень хотел найти ход для отступления. Об этом Хагивара совсем не подумал. — Где ты пропадал последние пару месяцев? — завёл разговор Кэзухико, на самом деле не ожидая услышать развёрнутый ответ, кроме короткого, ясного… — Убивал демонов, — вот всегда Гию так говорит, ничего нового; привычная интонация, привычные слова, привычный холод. — О, у нас так много общего, — с улыбкой, сдерживая саркастичный смешок, сказал Хагивара, — Не поверишь, но я занимался этим же. Собеседник, как и предполагалось с самого начала, вновь промолчал, непроизвольно вскидывая тонкие брови. В синих глазах читалось желание Столпа находиться в любом другом месте, только бы не здесь. И забавно, и обидно. — Томиока, — мягко позвал Хагивара, желая пресечь череду несмешных шуток собственного сочинения и, в конце-концов, расположить к себе милого душе мечника, — я очень рад, что мы встретились среди этих замечательных бонсаев ещё до совета, правда. Разговаривая с тобой я чувствую нечто особенное, но не могу сказать, что именно, — молчаливый собеседник глянул с вопросом, внимательно слушая каждое слово, пусть не сообщая об этом напрямую, и Хагивара, чувствуя укол вины за ложь, решил себя поправить: — То есть, я хочу сказать, разве это не здорово? Сама судьба распорядилась, чтобы мы в этот миг поговорили. Только ты, я и... — слово "никого" забылось, когда из-за аккуратной, совсем юной пихты показалась знакомая, рыжая с красным шевелюра. При всём уважении и симпатии к её обладателю Хагивара был не рад, а уголки его губ заметно дёрнулись, наверняка выдавая настоящие чувства, — и Кёджуро Ренгоку. Втроём даже веселее. "Мог бы и задержаться где-нибудь по пути" — с досадой подумал мечник, приводя лицо, — конкретно улыбку, — в добросовестный вид, знаменующий его непоколебимую жажду делиться с миром своей внутренней, как многие полагают, радостью... От разочарования хотелось кричать. Носитель пламени в волосах двинулся к товарищам, широко улыбаясь, и даже с расстояния, одним золотым взглядом показывая, как он рад встрече. Прекрасный оптимизм, и Хагиваре он нравится столько, сколько Столпы друг с другом знакомы, но почему именно сейчас? Не минутой позже, не на этом "суде" — сейчас? О, нет, судьба Кэзухико явно не любит. — Доброго дня! — мужчина за несколько широких шагов оказался близко, и наверняка бы положил руку на плечо отрешённого товарища, но тот вовремя сделал шаг в сторону, оказываясь на недосягаемом для мечника и его радости расстоянии, — Не ожидал увидеть вас обоих так рано, так ещё и вместе. — Мы гуляли, — честно, с ноткой гордости признался Кэзухико, — И уже достаточно долго. — С Томиокой? — густые брови подались вверх, и на солнечном лице Ренгоку отразилось истинное недоумение, — Неожиданно! Мне всегда казалось, что он против чьей-то компании. Столп Воды, с двух сторон зажатый улыбками, выглядел так, будто готов сквозь землю провалиться. Сейчас же. — Ну, по правде сказать, я его просто подкараулил и увязался следом, — Кэзухико сделал виноватое лицо, опустил глаза и почесал затылок для большего эффекта, — Скажешь, что я плохо поступил? — Скажу, — с широкой улыбкой кивнул Кёджуро, — но нет ничего плохого в том, чтобы проводить время друг с другом! Особенно, если это Столпы. Видеться пару раз в год, как по мне, слишком мало для поддержания товарищеского духа. "Я могу увидеться с кем хочу и когда хочу, — лукавые мысли так и роились в голове Кэзухико, — Странно, что за всё наше общение ты этого так и не понял". Ситуация была обыденной, абсолютно повседневной, и потому странно было наблюдать, — да и чувствовать, Хагивара же не простак с рисовых полей, — как с каждым сказанным Ренгоку словом, переполненным его необъяснимой радостью самому дню, нелюдимый Гию всё больше сжимается, то и дело ища глазами свободу. Это же надо было Кёджуро появиться именно в тот момент, когда они так хорошо разговорились! До чего хорошо всё начиналось! Как некрасиво, какое гадство! Понимая, что разговор, а более того Томиоку, всеми силами нужно спасать, Хагивара поспешил заговорить вновь: — Вам не кажется, что сегодня очень… — У меня дела, — перебил его вдруг холоднокровный истребитель тоном, не допускающим и малейших возражений. Кэзухико опешил — Гию очень редко его прерывает. Всего два раза за годы знакомства было, и то по вине самого Парящего, а тут как-то чересчур мерзко получилось. Стараясь не выдать истинные чувства, Хагивара потянулся к товарищу, желая его, пусть и невежливо, остановить, но мечник оказался быстрее. Спустя миг оставалось только смотреть на удаляющуюся в, кажется, уже намеченную тень старого бонсая и дальше по усыпанной галькой тропе разномастную спину. Сбегает. Улыбку на лице Кэзухико пришлось удерживать чуть ли не руками. — В чём дело? — жизнерадостный Ренгоку удивлённо поворачивал голову то к стремительно исчезающему из поля зрения силуэту Столпа Воды, то к стоящему совсем рядом приятелю, — Это я его спугнул? — Думаю, перед советом он просто что-то не закончил, — кисло, не удержав тяжёлого вздоха, ответил Хагивара, — Ну вот тебе и "добрый день". Один собеседник взял и ретировался прямо у меня из-под носа, а ведь так поговорить хотелось. Кёджуро, — мечник толкнул друга в бок, не передавая, к счастью, и половины того возмущения, какое жгло душу внутри, — ты-то хоть меня не оставишь? — Куда же я денусь? Мне некуда бежать, — со смехом пожал плечами Столп Пламени. — Я бы тебя и не отпустил, — хмыкнул Кэзухико, всё ещё не простив пламенного мечника за его внезапное, разрушившее все планы появление, — Надо же с кем-то обсудить дело заранее, язык прямо чешется. Ренгоку засмеялся искренне, с ощутимой всеми фибрами лживой души Хагивары теплотой, и обычно он прощал этому смеху многое, но ведь сегодня особенный день. — Многое в этот раз удалось выяснить? — вскинул бровь Ренгоку, отсмеявшись и зашагав вперёд. — Что значит твоё "в этот раз"? Я всегда узнаю столько, сколько требуется Ояката-сама. Личный детектив же, — с напускным возмущением фыркнул мечник, — Недооцениваешь меня, Кёджуро, а ведь я очень злопамятный. Друг если и понял, что Кэзухико не шутит, то виду не подал. — Извини-извини, — вновь посмеялся, словно над забавой, Ренгоку, — Не подумал. — Вот всегда ты так, — буркнул Хагивара, прокручивая в голове миг, когда собседник своим появлением вытеснил желанный любовный интерес. Они медленно, не торопясь ступали по аккуратно проложенной тропе сада, — и почему только с Гию прогулка не задалась, — мимо низких сосен и тонких, будто посыпанных золотом кустов, скрывавших за своими силуэтами светлые стены поместья. Строго, но красиво — сама обитель под стать Главе истребителей. Иголки хвойных стражей семьи тихо колыхнулись под южными зефирами. Не было привычных Кэзухико сирени и ирисов, чей запах ветер, милый гость дома Парящего Столпа, разносит под облаками, наполняя сам воздух лёгкой сладостью. Не было клёнов и вишни, алыми орнаментами трепещущими среди нефритовой зелени, столь любимых матерью. Но ему здесь нравилось, ещё с первого появления на пороге лидера, и мечник не в силах был обманывать себя фальшивым недовольством за неимением в саду Убуяшики ярких тонов, естественных его собственной, подоблачной обители. В следующий раз нужно поймать Томиоку хотя бы для того, чтобы обсудить с ним фигурно выстриженные бонсаи. Хагивара глубоко, словно боясь, что будет лишён этой роскоши уже завтра, вдохнул приятный, пахший лепестками и хвоей воздух, прежде чем начать свой однозначно долгий рассказ: — Я, наверное, который раз повторюсь, но меня до жути беспокоит Фукусима, — сказал он с усталым вздохом, без тени прежней улыбки, — Все, кого я туда отправляю, либо не возвращаются, либо спустя пару дней прилетают с кровью у висков, что по своей красноречивости мало отличается от первого. Раненых я сразу отправляю к Кочо, мёртвым на кладбище числа нет. А вести... За день столько писем получаю, что любому писателю этой бумаги на год вперёд хватит. — Ты обо всём сообщаешь Ояката-сама? — златовласый собеседник нахмурил густые брови. — О самом важном, — нехотя, но честно признался Кэзухико, — Я стараюсь пресекать мелкие непорядки ещё до того, как они наберут оборот и дойдут до ушей нашего славного Главы. В конце-концов, это моя работа — отгораживать Ояката-сама от нежеланных трудностей, — мечник горько усмехнулся, — Но пресекать всё труднее, скрывать не стану. Наши милые кохаи слабеют с каждым отбором, так что я уже и не знаю, какие ранги лучше отправлять... — Отправь меня, — твёрдо, повысив тон для большей убедительности, перебил Ренгоку. — Тебя? — Хагивара удивлённо заморгал, практически слыша, как все его мысли вылетают из головы, — Зачем тебя? Другой регион, другие обязанности, да и кроме того… — Отправь меня! — ещё более уверенно и громко, без малейших сомнений потребовал мечник. — Я и с первого раза понял, что тебе нравится меня затыкать, — фыркнул детектив, тем не менее задумываясь над предложением друга, — Не стану, конечно, скрывать: перспектива становления твоим куратором мне очень даже нравится, но, думаю, лучше это дело поручить каким-нибудь Хиното и Хиноэ, или даже… — мужчина оборвался на полуслове, чувствуя, как собственная память и вредная привычка уходить от темы дают звонкую пощёчину, — Ай. — Что? — со сверкающим в глазах недоумением задал вопрос Ренгоку, — Хиното, Хиноэ, или даже кто? Киното..? — Нет. Я же совсем не об этом говорить хотел, — сморщился, словно съел самый кислый цитрус, Кэзухико, — Будь проклята вовек твоя общительность, Кёджуро! В разговорах с тобой я постоянно теряюсь! Отзывчивый Хашира вскинул тёмные брови, даже не обратив внимания, — и уж тем более не обидевшись, — на проклятие собственной отзывчивости. Не привыкать ему, как-никак, к странному каждой клеточкой тела Кэзухико Хагиваре, другу, что вырос на рассказах матери о далёкой Англии. Тот вновь прокашлялся, собравшись, наконец, сказать то, что должен был. Всё-таки остальным Столпам, не имеющим за спиной доносчиков в масках, доложили лишь краткое: "Срочный сбор в поместье Ояката-сама!", не вдаваясь в подробности или хоть какие объяснения. — Команда из Хиноэ и Мидзуното задержала семью, скрывавшую у себя демона. Съел этот "безобидный, захворавший юноша" человек десять, если верить однозначно лживым подсудимым, однако я склонен полагать, что больше. Половина слов семьи не сходится с их дальнейшими россказнями, так что нужно читать между строк, — Хагивара старался думать и говорить только об этом случае, игнорируя желание обсудить погоду или что ещё, — Самих преступников я ещё ночью отправил в столицу, так что, вероятно, они уже ютятся в какой-нибудь не самой комфортной камере. Надо будет их завтра проведать. — Хиноэ и Мидзуното совершили арест? — Кёджуро скрестил руки на груди, как делал всегда, обдумывая то или иное дело, — Какой странный союз... — А учитывая их имена он и вовсе становится поразительным, — в привычной манере улыбнулся Хагивара, — Знал бы ты как я удивился, когда первый раз услышал. Несмотря на общую любовь к улыбкам, друг теперь не разделил весёлого настроя. — Кэзухико, — серьёзно молвил Ренгоку, — меня больше беспокоят не имена кохаев, а их действия. Как они поняли, что семья укрывала демона? Догадались или сами преступники им доложили? — Не будь таким наивным, — покачал головой Парящий, — Эти предатели в жизни бы не выдали своего ненаглядного беса. — И как же тогда? — У всего есть нюансы, — хихикнул Хагивара, — В данном случае нюансом стала их собственная дочь. Собеседник замолчал, сведя густые брови к переносице, и Кэзухико не решился тревожить его полные мрачных сомнений раздумья — он ведь не гад последний, чтобы со своими шутками в такой момент лезть, ну правда. Пусть Кёджуро обдумает причину их великого совета, этого абсолютно необходимого собрания, вспомнит каждое сказанное Хагиварой слово и, быть может, найдёт ответ раньше положенного срока. Было бы действительно здорово. Ветер робко трепал золотые волосы друга, и Кэзухико старался не засмеяться, — чем, несомненно, испортил бы всё атмосферу и возможно даже разочаровал серьёзно настроенного Ренгоку, — вглядываясь в лицо друга с, разумеется, скрытым от всего мира удивлением. Улыбки нет, губы поджаты, янтарные глаза чуть опущены, глядят в саму правду, вдруг оказавшуюся под ногами. Нечасто можно увидеть холодное сосредоточение на лице жизнерадостного Кёджуро, что, как его скромный приятель заметил, даже демонов убивает едва ли не с весёлыми искрами в глазах. Вспоминая мимику мечника в бою, трогать его перехотелось окончательно. Себе, что называется, дороже. Он недоумевает, принимает решения только чтобы их отбросить, и, очевидно, перебирает все возможные и невозможные варианты, желая догадаться обо всём самостоятельно здесь и сейчас. Какой решительный у него, однако, настрой. Даже завидно как-то — быть настолько поглощённым. "Он заслуживает правды" — решил, усмехнувшись, Хагивара, и уже было шевельнул губами, желая раскрыть все перевёрнутые рубашкой карты, что так тщательно прятал в длинных рукавах, но вовремя себя остановил. Нет, рано. Пускай друг узнает правду вместе с остальными Столпами и самим Главой — для поддержания товарищеского духа, так сказать. Со своей частой, едва ли не постоянной улыбкой, — однажды у него даже отважились спросить, а не спит ли многоуважаемый Хашира с таким выражением, однако сейчас Кэзухико не вспомнил бы, как ответил на нескромный вопрос, — мечник ускорил шаг, увлекая погружённого в тяжёлые мысли друга за собой. Неожиданно пришло осознание, что шествуя бок о бок они довольно похожи: горящие огнём волосы, улыбки, пускай разные, рост, позволяющий быть сильным в той же мере, что и ловким... но Кэзухико всегда ступает легче. Гораздо легче как Ренгоку, так и всех остальных. Даже непревзойдённой в своей грациозности Шинобу Кочо, полагающейся на одну лишь прыть, за ним не угнаться, и Хагивара никогда не лгал себе тем, будто бы не горд. Даже не так — он более, чем доволен. Судьба, хоть и злодейка, распорядилась, чтобы за годы ношения клинков мечник отточил экое мастерство до той степени, в какой оно смело может называться "безупречным", однако всякий раз, когда слово напрашивалось, Кэзухико прикусывал язык. Многие, что ожидаемо, прознали о совершенной технике Столпа, пытаясь за ним угнаться и даже больше — напроситься в ученики, но куда уж им? Хагивара до ужаса привередлив, и доселе ещё не встречалось никого, кого он согласится обучать за пустое "спасибо". Ему срочно нужно найти цугуко, как твердит отец и сама Организация, но руки вместо юного охотника хватают новенькую книгу о приключениях полных крови и философии. Потом, может, кого-то из молодых, ещё не лишившихся конечности и самой жизни кохаев он приблизит, но точно не сейчас. Теплый ветер пах свежестью и напряжением, абсолютно понятным Хагиваре. "Сегодня особенный день" — в который раз решил охотник, поправляя яркие локоны у висков. Все ждут его улыбки. В сердце зажглось непримиримое желание отыскать беспристрастного, казалось бы, беглеца, так несправедливо бросившего Кэзухико среди пихт и бонсаев совсем одного (и ни в коем разе не одного), но мечник должен был держаться ровно, обыденно, и когда охотники, обойдя меднолистный куст, зашли за угол поместья, мужчина выглядел так, словно ничего не произошло. С непринуждённой улыбкой, какую дарят старому другу при долгожданной встрече, он стал похожим именно на того Кэзухико, какого привыкли видеть носители клинков. Будто весь этот срочный сбор, сведённые к переносице брови отзывчивого товарища, немые размышления, — и, что самое главное, задевший каждую частичку души побег возлюбленного, — его вовсе не касаются, и уж тем более не Хагивара является тем, кто сегодня будет говорить много, по делу, явно чаще всех. Вспоминая, что придётся читать опротивевший доклад, Столп почувствовал себя дурно: наверное, бумаги в этой ситуации раздражают его более всего остального. Мечники вышли к просторной энгаве где, окружённая тенями и нежным запахом лепестков, эфемерными силуэтами трепещущими в глубине сада, на них, совсем по-взрослому внимательно, глядела девочка. Белые волосы, обсидиановые глаза, одетая в лиловый и чёрный — дитя глициний, дитя ночных мифов о демонах. — Доброго тебе дня, Куина-тян, — ласково приветствовал её Хагивара. Отличить детей семьи Убуяшики друг от другу оказалось неожиданно просто, и мечник уже после пары дней знакомства мог назвать каждого из них по имени. Странное дело — путаться в названиях чая, подаренного матерью, но знать каждого из близнецов своего Господина. — Приветствую Вас Хагивара-сан, Ренгоку-сан, — девочка учтиво поклонилась каждому охотнику по отдельности, — От лица Ояката-сама прошу пройти в открытые покои совета. Остальные Столпы уже прибыли. Мечники прошли мимо дочери любимого Главы, и Ренгоку, коротко кивнув ей не то здороваясь, не то извиняясь за недолгое ожидание, практически вернул улыбку своему ясному лицу. Признаться, Хагивара был в нетерпении, когда друг вновь станет походить на добрейшего из живущих. Таким он ему нравился больше. Коридоры поместья Убуяшики и днём редко бывали светлы, храня прохладу в своём полумраке, и сколько бы Кэзухико здесь ни ходил, ему всегда казалось, что порог дома он переступает впервые — так легко было запутаться в чистых ходах и просторных покоях. Не сказать, конечно, что их добродушный Глава живёт на широкую ногу, позволяя себе любые затраты и вычурный интерьер, но и бедным его род никогда не был, а потому большое, полное путавших Хагивару проходов поместье вполне допустимо. Как бы то ни было, при всей своей разборчивости в самых разных сферах жизни, Кэзухико однако же держался за спиной друга, полагая, что ступая за ним уж точно не заблудится. Помнить всё и одновременно ничего медленно становится его возмутительной особенностью. Плотные сёдзи по обе стороны, часто украшенные рисунками ветвей бледной глицинии, в большинстве случаев оказывались закрыты, а редкие щели, в кои Кэзухико по своему любопытству намеревался заглянуть, блокировались одним присутствием Ренгоку, который, несомненно, если и не отдёрнет, то глянет так, что лучше сквозь землю провалиться. На этом самом месте. С каждым шагом становилось чуть теплее, но лишь за поворотом в самом конце очередного, — право, мечник уже и не помнит, сколько они их прошли, — коридора показалась полоска дневного света. Хагивара довольно улыбнулся. Ходить в полумраке ему не особо нравилось, и белые отметины на чистых татами означали как раз то, что покои совета, предназначенные изначально как гостевые, светлы и свежи, а внутренний сад, исхоженный за один только этот день десятки раз, радует своей красотой даже в трудный для любителей долгих обсуждений час. В полумраке слабо тянулся запах цветов. Охотники появились на свету вместе, вмиг привлекая внимание занявших законные места друг за другом товарищей, что выделялись среди обители глициний каждым сантиметром своих тел. Такие разные, совсем непохожие, они все повернули головы, и Кэзухико стало трудно сдерживать своё желание едко пошутить. Это ведь жуть как забавно: глаз много, а взгляд один — открытое осуждение. Хагивара с надеждой на собственную способность держать язык за зубами повернулся к Главе, любимому каждым Ояката-сама. Мужчина легко улыбался, словно не заметив прибытия огневласых Столпов. Чего не скажешь о его юных наследниках, сидящих по правую и левую руки — Кирия и Каната Убуяшики, хоть и выглядели достаточно спокойно, как подобает детям своего отца, всё же подняли тёмные глаза на вошедших, не позволяя себе, тем не менее, тех разглядывать. — У Вас потрясающие бонсаи, Ояката-сама. В Приюте ветров* я обязательно высажу такие же, — непринуждённо заговорил Хагивара, и, как бы самые принципиальные из мечников ни надеялись на его покаяние, шагнул вперёд. Смущённость стоящего рядом Кёджуро, несомненно чувствовавшего вину за опоздание, ему совсем не передалась. — Я боялся, что вы не придёте, — тихо ответил Глава. — Простите нас, Ояката-сама, — подал голос Ренгоку, садясь спиной перед беспристрастным товарищем. Чем вызвал, стоит отметить, незаметное человеческому глазу возмущение Кэзухико, — Мы потеряли счёт времени... — Нет-нет, это только моя вина, Ояката-сама. Не вините милого Кёджуро, я сам увёл его в Ваш сад, — неловко улыбаясь прервал поток извинений друга Кэзухико, присаживаясь, как подобает его статусу, рядом с лидером. Тот не переставал улыбаться. — В порядке ли теперь подсудимые? — спросил мужчина, поворачиваясь на шорох одежд детектива с клинками. Последние годы то был единственный звук, способный его выдать, — Какие бы злодеяния ни совершили, а они всё же люди. — Они-то в порядке, клянусь своей честью. Вам не следует беспокоиться за их здравие, — с ноткой гордости за свои действия ответил Столп, окидывая присутствующих быстрым взглядом. На укрытом бледными татами полу, подогнув под себя колени, сидели мечники. Ровная осанка, задумчивые глаза, шрамы под чёрными одеяниями — вот самый настоящий вид истребителя, мрачный и израненный. Их, наверное, следовало бы называть друзьями, но за всё время знакомства Кэзухико так и не смог заставить это слово звучать бескорыстной искренностью. При всей необъяснимой привязанности к Главе и собственному делу, он испытывал крепкие дружеские чувства только к одному из великих мастеров клинка, а влечение и вовсе к другому. Прочие Хашира, с коими за стенами поместья Убуяшики Хагивара пересекался невообразимо редко, могли называться разве что приятелями, и даже так с натяжкой. Говорить об этом вслух, разумеется, не стоит, но и внушать себе любовь к каждому из хмурых братьев по оружию совсем не в стиле Кэзухико. Да и зачем, право? Главное почаще им улыбаться — и всё будет в порядке. Никто не сможет обвинить его в том, что глядя на, допустим, Санеми Шинадзугаву, его хочется стукнуть, а не здороваться за руку. Не всегда, конечно, но крайне часто. "Девять — несчастливое число, — решил как-то давно Парящий, оглядывая истребителей, различных друг от друга, как пламя ото льда, — Организации очень повезло, что я пополнил ряды Столпов под этой алой луной, но никто, верно, этого не осознаёт". По правде сказать, Кэзухико не был ни первым, ни последним принятым на столь высокую должность среди тех, кто сейчас на него так выжидающе глядит, однако почему-то всегда именно себя считал десятым, замыкающим ряды Хаширой. Было что-то особенное в этом обыкновенном числе, одном из его множества имён, и он не мог представить десятым кого-то кроме себя. Это совет, но сейчас товарищи молчали, будто одно жалкое слово будет стоить им жизни, ставшей в подлунной пляске клинка такой дорогой и короткой. Даже порядком осведомлённый Кёджуро — и тот не решился подать голос, непроизвольно присоединив свой золотой взгляд ко всем прочим, выражающим нетерпеливое по разным причинам ожидание. Но вопросы, вежливые ли откровенно нахальные, так и не разрезали дневную, ленивую тишину. Кэзухико усмехнулся: правильно, что молчат, не дураки. Нечего им говорить. Ждут только его слов, только его вестей, только его смеха и шелеста рукавов хаори, открывающих ставшими привычными за годы его службы тайны. Не в силах более медлить, Хагивара, плавным движением достав свёртки из вышитого узорами рукава, выпрямил их перед глазами, — игнорируя, между тем, непреодолимое желание бумаги свернуться обратно, — и стал читать: — Сведения получены от Какуши непосредственно на месте задержания, затем проверены и подтверждены исследованиями в районе преступления, и... Ой. Заранее прошу у вас прощения, друзья, моя птичка только учится "кратко" оформлять дело, так что иногда я буду запинаться. Не обессудьте, — хихикнул Хагивара, чувствуя, как под алыми локонами пылают уши. Дабы не зардеться окончательно, он поспешил продолжить: — Ранее дом Мацуо состоял из четырёх человек: отец Сатоши, мать Джун, сын Мичи, он же убитый позже демон, и малолетняя дочь Мари, по всем показаниям являющаяся невиновной и сопровождённая в Поместье Бабочки (владелица упомянутой усадьбы на этом моменте согласно кивнула, не решив, однако, вставлять свои комментарии по внезапному соседству). Эта среднестатистическая семья из пригорода Тамуры не выделялась абсолютно ничем, а потому когда на протяжении… — Хагивара тактично закашлялся и перевёл глаза в сторону, на следующие строки, благоразумно решив не озвучивать красноречивое описание минувшего времени, — Когда на протяжении четырёх месяцев из окрестностей города загадочным образом исчезли люди, никто даже не думал подозревать Мацуо. Те, как показала удавшаяся миссия истребителей, всё это время были виновны, однако правда усилиями Организации стала установлена менее суток назад... Несмотря на всю важность ситуации, полных показаний ни Хиноэ, именем Аканэ Симидзу, ни Мидзуното, именем Генья Шинадзугава, не дали. Закончив охоту к полуночи и неопределённым временем позже задержав самих подсудимых — весьма жестоким способом, как заверяют Какуши — мечники кратко объяснили произошедшее, после чего спешно откланялись. Хагивару всегда, без малейших исключений, слушали внимательно, не позволяя ни одному звуку сорваться с уст, но сейчас от воцарившейся подле тишины мечнику неожиданно показалось, будто он остался один — так тихо в покоях совета. — Ближайшие соседи подсудимых — три семьи и один владелец сувенирной лавки за углом — подтвердили странность в поведении оных, проявляемую в чрезмерной подозрительности к старым друзьям, а затем и пугающей нелюдимости. После проведённого допроса становится ясно: все сходятся на том, что метаморфозы в поведении супругов Мацуо стали происходить аккурат после минувшего месяцами ранее праздника урожая. По причине получения достаточной информации от соседствующих лиц, прочих горожан было решено не спрашивать, — Хагивара удержал смешок, чуть не вырвавшийся от излишней строгости формулировок, и сразу был вынужден прерваться: — Здесь мы пропустим, пропустим... Вот, нашёл. Мичи Мацуо, юноша шестнадцати лет, без вести пропал в ночь между двадцать третьим и двадцать четвёртым ноября, но здесь, к истинному удивлению, мнения опрошенных неожиданно расходятся, поэтому точной даты узнать не вышло, однако… — Кэзухико вновь перевёл глаза левее, мысленно ругаясь, — Для удобства скажем, что то была именно первая ночь праздника, а не любая из последующих. Также со слов, подтверждённых самими подсудимыми и уважаемыми мечниками, ушедшими, как ранее сказано, сразу после сухих показаний, семья Мацуо намеренно скрывала злодеяния своего обратившегося в демона сына. Притом достаточно долго. Прямое участие в смертоубийствах, однако, подсудимыми, а также мечниками уже описанных рангов, полностью отрицается, и расследование склонно доверять их словам. Тайну превращения в о'ни семья ни под каким предлогом не озвучивает, причина же вызова охотников — похищение самим Мичи родной сестры, юной Мари. О подноготной миссии Аканэ Симидзу и Генья Шинадзугава, — краем глаза Хагивара заметил, как суровый всем своим видом Столп Ветра уже второй раз стискивает зубы в напряжении, слыша собственную фамилию, — узнали от самого Мичи непосредственно в момент его кончины, и этот факт единственный, чем мечники уходя охотно поделились. Семья же, будучи уверенной в своей правоте, сообщать ничего не собиралась, о чём свидетельствуют неоднократные просьбы вернуть дочь. О сыне говорили и продолжают говорить, что он лишь заболел и нуждался в лечении, а потому справедливая казнь их категорически не устраивала. После скорого допроса подсудимые были отправлены в столицу, где, принимая во внимание решение совета Столпов, над ними свершится суд Чёрных министров. В глазах рябило и горло пересохло. Кэзухико замолчал, едва слышно выдыхая от накатившей усталости. Читая который раз, — уж сбился со счёта, винить его в этом нельзя, — он вдруг понял, что теперь, верно, может рассказать доклад наизусть, практически не запинаясь и даже не прося стаканчика воды после всех словесных пыток сочинения юной Наны. Кошмар какой. Мужчина был до безумия рад окончанию моря скучнейшего текста, хотя на деле не озвучил и половины эпитетов, себе во благо сократив мемуары до краткой вокзальной брошюрки. Увлечённый своими мыслями о дискомфорте и желании выпить чего-то холодного, Хагивара совсем не заметил нависшего в воздухе напряжения и мрачной, ещё более чёрной чем у Кёджуро каким-то временем ранее, задумчивости. Точно. Обожаемый Глава и товарищи-Столпы ведь только принимают решение. Кэзухико вечно забывает, что при следующем шаге их должно ожидать. — Значит, уже долгое время они обо всём знали, но скрывали от нас, — Ояката-сама задумчиво коснулся подбородка, и лицо его выражало горечь, — Никаких облегчающих обстоятельств, я полагаю. — Так точно, — кивнул Хагивара, — И, кроме того, как мне стало известно, мать семейства, скорбная Джун Мацуо, в девичестве носила фамилию Гото. В моих переписях уже встречалось подобное имя, но я хочу спросить, Вас, Ояката-сама, — верны ли мои догадки? — Да, — тихо отозвался лидер, слабо улыбнувшись, и, как ожидал Хагивара, незамедлительно поняв смысл его слов,— Ты правильно рассудил, Кэзухико, а твои записи, несомненно, о Тэкео Гото, бывшем при моём отце Цучиноэ. Сам я, к сожалению, мало что могу о нём сказать. Он потерял руку в последнем сражении и после пары недель лечения подал в отставку, хотя до конца настаивал, что может обучиться и сражаться левой. Поразительный ребёнок. Мне больно от того, что его кровь способна на преступление. — Искренне жаль, Ояката-сама, — склонил голову Кэзухико. — Это, конечно, всё очень трагично, — в привычной ему одному манере провозгласил Тенген Узуй, истребитель незаурядной внешности и ещё более незаурядного характера, — но разве можно теперь сомневаться? Мы осудим Мацуо так, как осудили бы любого другого мечника. Ярко, по всем писанным в кодексе правилам! Без всякой жалости! — Но... О-они просто любили своего сына, так ведь, да? — робко возразила молодая девушка малость странноватого, однако бесконечно милого вида. Порой Хагивара даже сомневался, что она, невинная каждым своим жестом Мицури Канроджи, охотник не менее его,— Н-нельзя ли смягчить приговор? Совсем чуть-чуть... — Милая Канроджи, — с улыбкой, не исчезнувшей и после весьма красноречивого взгляда разномастных глаз со стороны, вновь заговорил Кэзухико, — не меньше десятка людей мертвы, и во многом по их вине. Мы не можем быть мягкими, принимая во внимание бесконечную осведомлённость подсудимых, какими бы простыми людьми они тебе ни казались. Я, кажется, об этом читал. Ты ведь слушала? Девушка заметно смутилась, краснея сначала щеками, а потом и всем лицом. Больше она, потупив взгляд, не говорила, а Хагивара старался игнорировать обращённые к нему убийственные взгляды. — Известно ли что-то ещё? — вновь заговорил Убуяшики. — Рад, что Вы спросили, — улыбка на лице Столпа стала бы хитрее, не удержи он её. Перевернув пергамент, Хагивара стал читать, кажется, самое важное: — Соседствующие граждане подтверждают связь подсудимых с неким Господином, одетым в строгий, красным с чёрным костюм. Кожа бела, точно у мертвеца, и при солнечном свете его никто не видывал... По моим донесениям, Ояката-сама, именно так выглядит наш враг. Кибутсуджи Мудзан. — Сам прародитель? — послышался неожиданно напряжённый голос Шинобу Кочо, улыбчивой, но хранившей внутри бури, точно Кэзухико, мечницы. Они, если подумать, похожи между собой больше остальных, но ей этого знать необязательно, — Хагивара-сан, Вы уверены, что они видели его? — Уверен. В этом вся суть, Кочо-сан, что явился сам прародитель, а не одна из его Высших лун, — Кэзухико, наверное, окажись на месте Отца демонов послал бы одного из своих клыкастых последователей, — Неожиданно рискованно с его стороны, как мне кажется, заявиться в многолюдный город лично. В конце концов, поблизости были высокие рангом истребители... Во главе с тобой, Санеми. Тот шикнул, стискивая зубы, но Парящий сделал вид, что не заметил. — На мне были раненые Хиното, — с грубым холодом, немного погодя, ответил Шинадзугава, покрытый шрамами с головы до ног охотник, никогда не отличавшийся особым знанием этикета и любивший произносить фамилию товарища с особым презрением, — Высланные тобой же, Хагивара, так что виноваты мы оба. В следующий раз выбирай помощников внимательнее. Обмениваться с Санеми любезностями, кажется, можно было до бесконечности, но Кэзухико, промолчав, удержал улыбку на устах, пусть уголки губ и заметно дёрнулись. — Так что же, Ояката-сама? Каков Ваш приговор? — поспешил разрядить обстановку Ренгоку, чьего голоса было достаточно, чтобы переменить скверное настроение детектива-мечника, — Мичи не был преступником, но став о'ни убил слишком много людей, а значит нельзя так просто прощать его семью. — Верно, — согласился Глава, глядя вперёд и зная, кто занимает место напротив него, — но сначала я бы хотел послушать вас всех. Гёмей, можем ли мы узнать твоё мнение? Названный мечник шевельнул могучими плечами, кажется, и сам собираясь говорить. — Как прикажете, — пробасил Столп, считавшийся самым сильным в организации, твёрдый телом и духом, — но я прошу прощения за слова, что возможно Вас огорчат. На мужчину глядели выжидающе, и даже Хагивара почувствовал как зажёгся внутри него интерес. С этим истребителем у них был разный образ жизни, но тип мышления порой совпадал. — Бедное дитя, как заметил Ренгоку, не было виновным, пока ходило под солнцем, но в свете луны сменило лик. Столько людей мертвы... Как Столпы, мы все допустили ошибку и должны покаяться, — лицо Гёмея выглядело необычайно задумчивым и предельно серьёзным, даже когда по щекам его скатились одинокие слёзы, — Наму-Амида-Буцу. Ничто теперь не вернёт миру невинные души, что погубили своим грехом Мацуо. Они должны поплатиться за злодеяния против человечества своими собственными жизнями, Ояката-сама — таково моё мнение. Убуяшики понимающе качнул головой, Хагивара подле него не мог найти слов. Здорово, когда кто-то мыслит твоими словами, конечно, но очень уж это было неожиданно. — Хагивара-сан, — раздался нежный голос Шинобу, всё это время, как видно, внимательно слушавшей, — Вы ведь уже писали Чёрным министрам? Что они говорят, позвольте узнать? — Пока что молчат, — его раздражало, что на весьма вежливое письмо ничего не ответили, хотя и было понятно, что министры, пускай даже тайно представляющие организацию мечников, крайне занятые личности, и ответить сразу не имеют возможности, — Но это отнюдь не страшно, уверяю вас. Сегодня вечером я в любом случае собираюсь сесть на поезд до Токио. — Не торопись, Кэзухико, — послышался приглушённый, несколько язвительный тон наиболее скрытного по мнению детектива товарища — Обаная Игуро, обладателя насколько опасного, настолько и необычного дыхания, — Мы ещё не закончили, а ты уже уезжать собрался. Прыткий какой. Читай дальше и не смей ничего утаивать — дураку ясно, что ты не рассказал нам и половины. — Хочешь послушать, как юная Таканэ описывает город? Неожиданно, — усмехнулся Хагивара, вопросительно вскидывая бровь; на самом деле, читать ещё было что, но тогда итоги совета будут не теми, каких желает мечник. Главное, чтобы этого никто не понял, — После собрания отдам бумажку, раз ты так настаиваешь. Может, понравится слог, и я даже попрошу девочку написать тебе целую книгу. Змей глянул злобно, явно собираясь сказать что-то ещё, и уж наверняка гаденькое, в своей собственной манере, однако прямой упрёк Хагивара от него ни за что не проглотит. Пусть только попробует. — Прекратите, — заговорил вдруг Ояката-сама, тут же призывая к молчанию, — Не забывайте, что у нас одно дело. — Прошу прощения, — тихо и весьма вежливо для того, кто пару мгновений назад готов был плеваться ядом отозвался Игуро. Всегда его кто-то должен останавливать. Хагивара заправил волосы за ухо, ухмыляясь происходящему и прикусывая язык. А ведь он до конца не хотел спорить. — И я извиняюсь, Ояката-сама. Наши с товарищами точки зрения порой отличны друг от друга, как отличны небо и земля,— мягко заметил Парящий, позволяя себе тёплую, но фальшивую улыбку, — К слову, о точках зрения. Возвращаясь к решению суда: я вот, например, за тюремное заключение. Справедливость без жестокости. Справедливость без жестокости — смешно. Как, позвольте узнать, такое вообще может быть? Это точно его слова? Самому не верится. Охотники, пусть не признавали, сейчас совсем размякли, и последнее время Хагивара всё острее ощущал излишнюю благосклонность собственной Организации. Он старался отгонять эти подводящие его верность кодексу мысли, срубая пепельные головы одну за другой и повторяя, что оружием истребителя всё ещё являются клинок и хладнокровие. Порой не помогало, и мужчина, возвращаясь домой, в одиночестве и злобе играл на биве*, тихо напевая песни, принесённые ему яростным ветром. Лица товарищей были именно такими, какими следует выглядеть тем, кто сомневается. Истинный лик смятения, вы только гляньте, как на подбор: брови у переносицы, глаза смотрят в никуда, губы сжаты в тонкую линию. Для себя Хагивара уже давно, ещё при первом прочтении, всё решил, и оттого чужие размышления ему казались странными, бессмысленными, слишком долгими. Разве можно думать в такой-то, пропущенной через все запреты по применению силы ситуации? Очевидно ведь — нельзя казнить, значит за решётку. Какой долгий этот суд. Кэзухико на пару секунд задумался о том, что он со своей жаждой крови, наверное, излишне радикален, и брат бы его осудил, но ведь нельзя обманывать себя милостью ко всему сущему. Пособничество в убийствах, — пускай отрицают сколько угодно, одно укрывательство и обман спасителей чего только стоят, — всегда карались и будут караться также жестоко, как и само нападение. Помнится, в тринадцать лет Хагивара уже раскрыл подобное дело, так что ему помешает сейчас, в двадцать один год? — Но... Ояката-сама, — тихо пролепетала, набравшись смелости, Канроджи, и заметно покраснела, как, кажется, делала невообразимо часто, — Но п-подсудимые ведь не знали, что демон не может обратиться человеком вновь. Правда же? — девушка огляделась в поисках поддержки, и сказать, кто всегда согласен с её словами, было бы и забавно, и одновременно жестоко. Хагивара промолчал. — Знали вообще-то, — наконец подал свой тихий, но уверенный голос юный Муичиро, ставший в глазах детектива почти что невидимым, — Кэзухико читал что-то о их посвящённости в правду о демонах. Или Ояката-сама сказал... Да какая разница, если итог один. "Мог бы хоть сделать вид, что слушал меня" — Парящий с малой обидой в сердце поправил рукав хаори, свернувшийся по его мнению не самым красивым образом. Обычно, конечно, мужчина ни на что такое внимания не обращал, однако сейчас его это почему-то задело. Сначала Канроджи, теперь Токито. В этой комнате вообще есть тот, кто внимает его речам? — Тогда... Они просто любили своего сына, — девушка, видимо, не хотела ни в коем разе вредить, как ей казалось, бедной семье, а потому говорила даже больше, чем требовалось, будучи уверенной в своих словах, однако на неё смотрели лишь с вопросом, — Ну, я хотела сказать, разве можно обвинять родителей в любви к собственным детям? Возможно, они бы сами пришли к нам с просьбами о помощи... Хотелось шлёпнуть себя по лицу, а ещё больше — сдержать смех. После слов Мицури он часто испытывал такое желание, и даже упрекал себя в этом, глядя, как товарищи (скорее большая часть) спокойно держатся, позволяя лишь недоумению отразиться на лицах. Боже, ну и бред. Хагивара скрыл вырвавшийся смешок за тактичным кашлем в кулак, Тенген, смотря то на спину мечницы, то поднимая глаза к Парящему, — ибо тот порой смеялся вместе с ним, — выглядел так, будто сейчас взорвётся, и Кэзухико старался абстрагироваться от всех шуток, что лезли в голову. — Маловероятно, — неожиданно послышался холодный, но до чёртиков приятный голос, одним своим тоном вытясняя все комичные мысли, — Но, даже если и так, это не отменяет их вины. Я согласен с Хагиварой — тюремное заключение лучший из вариантов. Кэзухико повернул голову к мечнику, невольно затаив дыхание. Саркастичная, ненастоящая улыбка сползла с лица, как неустойчивая краска, и всё, что мужчина хотел сказать, вдруг забылось, оставляя в голове лишь один сладкий звук: согласен. Томиока с ним согласен. Слова, такие лёгкие и желанные, звучали словно музыка, и Столпу пришлось с усилием подавить желание ответить чем-то слишком прямым и умильным. Не здесь, пусть это будет не так... Но как всё-таки приятно, когда он согласен. — Глупо, — с непримиримой жестокостью, гневно сжимая кулаки, протестовал Санеми, — Хотите услышать меня? Смертная казнь — вот самый справедливый, как сотни лет назад, выбор! Да он и единственный, если вы все ещё в своём уме. Только слова Химеджимы среди этого детского лепета о жалости и семейной любви верны, — на последних словах, брошенных с ярой твёрдостью, Канроджи беспомощно побледнела. — Мы не можем убивать по одному велению старой справедливости, — улыбнулся ему Кэзухико, прикусывая язык: такими неправильными казались собственные слова, и в первый раз захотелось согласиться с противником его улыбки, — Даже если на то есть все права и наше личное здравомыслие, Шинадзугава. — Да что ты говоришь? — криво усмехнулся мужчина, совсем не похожий на ветер в мастерстве своего дыхания, — Не думай, что ты один такой умный, говоря здесь о правах, Хагивара. Я знаю кодекс не хуже твоего, и прекрасно помню, что укрывающий демона должен понести наказание. И всегда кровью, — Шинадзугава ненадолго замолчал, поминая о изменениях в его радикальных свободах мечника, — Так что спустя век изменилось? Воевать стало легче? О'ни избавились от жажды убивать?! Ни черта подобного, детектив, и ты сам это понимаешь! Мы все это понимаем. В покоях совета нависла тишина, спустя пару мгновений вновь прерванная твёрдостью тона Санеми. — Если вы руки пачкать не хотите, то я сам могу их убить. — Решил теперь и людям головы рубить, а? — вскинул бровь Тенген, широко ухмыляясь, — Хорошая идея, но это лучше предоставить мне. Убью обоих одним ударом, без лишней мороки. — Санеми, Тенген, — окликнул их нахмурившийся Убуяшики-сама, тут же призывая прекратить разговоры о несбыточной казни, — вы не должны становиться палачами раньше времени. Столпы замолчали в ожидании последующих слов, а Глава немедля продолжил: — Я понимаю ваше рвение к справедливости и очень рад, что истребители сквозь века всё также рьяно защищают невинных людей, однако вынужден напомнить: казнить подсудимых за чужие смерти может и справедливо, однако жестоко, поэтому мы, как неофициальная Организация, этого права годами ранее лишились... Тем не менее, наш долг перед судом, как сотни лет назад, выносить вердикт верно. У нас нет права на ошибку. Приняв решение сейчас, оно уже к утру дойдёт до столицы, в этом я не сомневаюсь, — Кэзухико, зная, что, фактически, обращаются к нему, согласно кивнул, — Исходя из этого прошу вас хорошенько подумать. Более никто не спорил, не язвил, не говорил о жалости, и можно было услышать, как журчит вода в саду поместья. Мечники который раз погрузились в свои мрачные раздумья, забывая, как светло по ту сторону энгавы. Столп поднял глаза от своих бледных рук на товарищей, едва удерживая тяжелый вздох. Вновь ждать. — Мне кажется, — тихо, едва ли не шёпотом заговорил Хагивара, молчав и глядя на вдумчивые лица не менее минуты. Ну не может он быть терпеливым, — все уже пришли к своим выводам, Ояката-сама. Наверное, их с эрудированным лидером мнения сходились, поскольку тот даже не думал более томить детектива. И правда — слишком долго размышляют. Пора бы уже найти какое-то решение. Убуяшики-сама, с лёгкой улыбкой подняв голову, заговорил: — Прошу поднять руки тех, кто за суровое наказание... и казнь. "Удивительно, — скучающе подумал Кэзухико, наблюдая, как четыре правые руки тянутся вверх, — Кто бы только мог подумать, это так неожи... Боже правый, Кёджуро, перестань дёргать ладонью, у меня сейчас припадок случится". Парящий поморщился, точно кот за мышью наблюдая, как его обычно решительный друг то поднимет руку с колена, то вновь опустит. Разумеется, экое суровое наказание (и казнь, не стоит забывать) кажется ему наиболее справедливым, — а Ренгоку любит это слово, — но ведь он прекрасно понимает, что его верный друг, Кэзухико Хагивара, не позволит правосудию затухнуть. В конце концов, под внимательным взглядом детектива, он перестал всячески шевелиться. На лице его отразилось смятение. — Кирия, — мягко позвал сына лидер, — пожалуйста, назови имена. — Слушаюсь, — покорно отозвался наследник, — Санеми Шинадзугава, Гёмей Химеджима, Обанай Игуро, Тенген Узуй. — Четверо, — произнёс Господин Убуяшики, — Остальные, стало быть, иного мнения. — П-помягче... — пискнула неугомонная Канроджи, тут же пряча лицо за нежными ладонями. — Менее беспощадно, верно. Таково решение остальных, — беззлобно усмехнулся детектив-мечник, стараясь выглядеть убедительным, — Я тоже из числа доброжелателей. В саду пропел, возвещая о своём возвращении в солнечную обитель, сорокопут. Истребители затаили дыхание. — Мои милые мечники, — начал Кагая Убуяшики, поднимая незрячие глаза, — слова каждого из вас для меня бесценны, но мы не можем пойти двумя путями. Над семьей Мацуо свершится столичный суд, после чего их ожидает тюремное заключение. Срок, я полагаю, определят Чёрные министры. Кэзухико, — позвал Убуяшики, и Столп, услышав фамилию, по-юношески встрепенулся, — проконтролируй, чтобы наше решение дошло в полной мере. — Слушаюсь, — с ноткой довольства отозвался мужчина. — Я понимаю, что некоторые из вас не согласны с моим решением, — мягко добавил Глава, — но таков наш кодекс. Мы должны быть людям щитом, а не гильотиной, и протягивать руку, чтобы вытащить из бездны. На этом первый суд окончен, благодарю за участие. При всём желании, что ясно читалось на лицах, ни один из голосов старой справедливости не осмелился перечить Убуяшики-сама, такому милосердному и понимающему. Слишком многое у истребителей связано с их Главой, чтобы в уже принятом решении искать соринку, надеясь добиться подтверждения своих слов. Охотники медленно, шурша тканями одежд, поднимались на ноги, теперь думая лишь о своём, о личном. Наверняка им есть что сказать, — кроме тихих, полных искренней учтивости прощаний с Убуяшики, конечно, — но какая уже разница. С разных сторон, не обмениваясь друг с другом и словом, они выходили на солнечный свет, в усыпанный светлой галькой сад. Никто не хочет более обсуждать этот суд, и Кэзухико больше всех. Он, к всеобщему удивлению, — ибо всегда был кем-то вроде того, кто до последнего копошится и уходит последним, уже с самими стенами обсудив литературу, — выскочил первым, не издав ни звука и улыбаясь себе, своей свободе и пению птиц. Какая славная погода, какой чудесный ветер! И запах, этот запах заслуженного триумфа, травы и приближающейся весны! Сладко. Хотелось, конечно, задержаться, поговорить с Ренгоку и украдкой поглядеть на Томиоку, вероятно, уже ушедшего, но Парящий, скрипя сердцем, отказался. На светлом лазурном небе ясно светило солнце, и, кажется, сам воздух вокруг был пропитан умиротворением, таким манящим и эфемерным. Очень, очень хорошо — этого чувства, нашедшего отклик в желавшем покоя сердце мечника, не будет хватать уже через пару минут. В одиночестве Хагивара не переставал улыбаться, словно находя в самом мире такую забаву, какую не обнаружит ни в одной шутке. Одна лишь свобода порой дарит ему столько радости, что он почти готов забыть свои десятки имён, в конечном итоге означающих одно — Господин Ветров. — Сакура, сакура, — тихо, но весело запел мечник, ступая за угол поместья и укрываясь в тени, — И горы, и деревни... Милый касугай, как и приказано, прибудет с минуты на минуту, и весть, что вручит ему огневласый охотник, возможно избавит от лишних хлопот. Не самое, конечно, важное это короткое письмо, но кому, в конце концов, захочется совершать лишние телодвижения, когда можно так просто себя спасти? Хагивара уж точно не из их рядов... С минуты на минуту — нужно только подождать. — Куда ни посмотри, то ли туман, то ли облако, — Столп облокотился о хранившую предрассветный холод стену, кивая в такт мелодии, звучащей лишь в его голове, — Благоухает под утренним солнцем. Песни всегда, пусть и не до конца, помогали скрасить его ожидание, каким бы гадким и вязким оно ни казалось. И сейчас, вглядываясь в ясный небосвод, Кэзухико пытался угадать среди гряды молочных облаков силуэт снежного вестника, не потеряв до этого всё своё терпение. — Сакура, сакура. В полном цвету. Милый куплет подошёл к концу, и охотник, зная последующие строки наизусть, собирался вновь запеть с парящими над крышами птицами в унисон, когда за углом вдруг послышались уверенные, твёрдые шаги, какие были лишь у одного на всём белом свете человека. Сакура, сакура, смотри кто идёт. Кэзухико лениво поднял блестящие глаза, с улыбкой встречая частого противника его однозначно правильных взглядов. Какое совпадение — оказаться в одном месте после всех сказанных друг другу слов. Может, если спеть ему детскую песенку, он растрогается и не укусит? Хагивара готовился к худшему. Но истребитель, превзойдя все ожидания, оказался на удивление сдержан. Обладатель тяжёлого, особенно для всей подразумевающейся его техниками лёгкости дыхания прошёл мимо, не удостоив Кэзухико и взглядом, каким дворовые интриганы приветствуют того, кого хотят этим же вечером отравить. Смотрит вперёд, словно никого рядом и нет — как оскорбительно. Хагивара нахмурился, но удержал привычную улыбку, бесшумно ступая следом за товарищем. Да, он слишком любит дышать свежим воздухом в компании. Несмотря на собственную волю, эта слежка уже нравилась ему в разы меньше первой как минимум потому, что флиртовать с Санеми не хотелось от слова совсем, а потом оставалось только молча следовать, как тень, по чистой энгаве поместья, мимо бонсаев в залитом солнечными лучами саду. Кэзухико подавил смешок — вне сомнений, его чудесный лёгкий шаг даже Шинадзугава, мастер меча и беспричинной агрессии ко всему живому услышать не способен, однако он наверняка чувствует его взгляд на своей спине и, разумеется, знает, что улыбчивый мечник пошёл за ним. Однако почему-то не оборачивается. — У тебя потрясающая осанка, — с напускным восхищением сказал Хагивара, желая хоть как-то обратить на себя внимание, однако, если быть предельно откровенным, осанка у оппонента и правда славная, — но, если хочешь знать, последнее время ты выглядишь нездоровым. Обеспокоенным. Шинадзугава не ответил: игнорировать Кэзухико уже входит в привычку всех уважающих себя Столпов. Грубо. — Но не переживай, я отвлеку тебя беседой. Как подобает друзьям, — непринуждённо продолжил Хагивара, выждав перед следующими словами вежливую паузу, — Знаешь, о чём я думаю? Юный Мидзуното, этот загадочной мечник из сегодняшнего дела. Он вдруг оказался обладателем такой редкой фамилии, это не даёт мне покоя... Ты помнишь, как она звучит? — Заткнись, — на этот раз прорычал Санеми, не оборачиваясь, и собеседник его вдруг ощутил, как тяжелеет воздух. Забавно. Наверное, следовало остановиться, но Кэзухико уже слишком далеко зашёл и поворачивать ни за что не собирался. — Заткнись? Нет, точно не так, — невинно улыбаясь он поравнялся с мечником, совсем исключая свой инстинкт самосохранения, — Вроде было что-то на "Ш", а потом ещё так странно заканчивалось. Кто только такие фамилии придумывает... Шинасава? Шигадава? О, нет, погоди-ка, я вспомнил: Шинадзугава. Генья Шинадзугава. Да, точно, это его имя и фамилия, — довольно, словно после найденного на сложную загадку ответа, улыбнулся Кэзухико. Подливать масло в огонь всегда было весело, и сейчас, глядя как темнеет лицо невольного собеседника, он мнения не изменил, — Я даже видел его как-то, если память не изменяет. Он тогда катану учился держать, весь хмурый, отрешённый, и шрамы такие знакомые... Наверное, это было слишком. Истребитель потерял бдительность лишь на одно мгновение, и товарищ, — с позволения сказать, — этим, как подобает человеку его скверного характера, воспользовался. Быстро. Кэзухико всегда гордился скоростью своих отточенных движений, но сейчас, подобно зелёному юнцу, не углядел, как чужие руки, исписанные длинными узорами шрамов, сомкнулись на его чёрном воротнике, притягивая к гневному лицу хозяина с такой силой и возмутительной грубостью, что пришлось задержать дыхание, дабы улыбка не сползла с лица, обращаясь оскалом. — Грёбаный павлин, — процедил сквозь зубы Санеми прямо в лицо, не смущаясь и оголяя свою злость, — какая часть слова "заткнись" тебе не понятна?! Осанка моя понравилась, а? Имя покоя не даёт?! Вырезать бы твой язык! Мне следовало сразу сказать Ояката-сама, что всё это время ты думал не о суде, а сраном Мидзуното! — мужчина не сводил чёрных глаз с блестящих скрытой яростью индиговых, утягивая Хагивару на такое близкое расстояние, что, кажется, вот-вот и укусит, — После всей моей доброты, которую ты абсолютно не заслуживаешь, тебе ещё хватает наглости заводить со мной этот разговор?! В ушах зазвенело. Давно никто так на него не кричал: со всей яростью, не стесняясь, буравя тяжёлым мрачным взглядом, так, что все слова вмиг забываются. Мерзко. Внутри жгло — душа, точно облитая смолой, горела, и Кэзухико чувствовал этот запах гари. — Мне глубоко плевать, какие шрамы и фамилию ты там углядел, уж поверь на слово, — не желал останавливаться Шинадзугава, наверняка ощущая, насколько шатко теперь лживое спокойствие товарища, — Засунь эти бесконечно весёлые игры в ищейку куда подальше и больше ко мне не подходи, блять, никогда в своей короткой жизни, — бросив последние слова в вечно смеющееся лицо, охотник ненадолго замолчал, позволяя Кэзухико в полной мере вкусить гнев, принадлежащий обоим, и лишь после пары жгучих мгновений, когда превосходство, неоспоримое, единогласное, казалось очевидным каждому, сменив тон на яростную едкость, продолжил: — Теперь уяснил, детектив? Или проведём следствие? Шинадзугава, косо усмехнувшись, смотрел прямо в глаза оппонента, словно надеясь найти в них страх, какой бывает перед голодным зверем среди тёмных чащ. Но Кэзухико никогда его не ужаснётся. Чувствуя рокочущую внутри злость, совсем не уступающую чужой, мечник лишь шире улыбнулся, почти пугающе, и уложил свои бледные руки на чужие, шрамированные и мозолистые. Как же не хочется его трогать... Хагивара, пересилив себя и сжав крепкие запястья, отвёл их назад, в незримом отвращении отстраняясь. Столп Ветра стиснул зубы, явно вспоминая кредо товарища: "Сила не всегда видна глазу". — Мои игры куда веселее, чем тебе кажется, но в этом случае они не при чем, — едко хихикнул Кэзухико, оказываясь на достаточном для своего эго расстоянии, — Н-да, разговор зашёл слишком далеко. Я лишь хотел сказать, что юный Генья, вне всяких сомнений, сейчас под опекой Аканэ Симидзу. А это значит — и под моей опекой тоже. Хагивара оттолкнул от себя яростного истребителя, мягко ступая в сторону — подальше от стены и Шинадзугавы, что не упустит шанса вновь повысить голос. — Совсем из головы вылетело, что ты, дружище, никогда не понимал шуток. Особенно моих, — на выдохе завершил мечник, пресекая последующие гневные слова. Он сомневался, что этот товарищ, дурной нравом Шинадзугава Санеми, станет за ним бежать, но, ступив ещё дальше, не останавливался до тех пор, пока не оказался у края энгавы, где ни одна их украшенных полосами шрамов рук до него не дотянется. Легко повернувшись, Кэзухико подмигнул провожающему его злобным взглядом тёмных глаз охотнику, не удержался и бросил: — Можешь не беспокоиться за братца, я его прикрою. Солнце на миг ослепило, словно резанув ножом по сетчатке глаза, когда Хагивара, выйдя из тени поместья, прошелестел хаори на слабом ветру и пустился через светлый сад: тихо, грациозно, с неизменной улыбкой. Спину пронизывал чужой взгляд, воротник весь помялся.***
Стало ветрено, но укрыться было негде. Хагивара то и дело поправлял волосы и вплетённый оги, позабыв все казавшиеся важными ещё минуты назад мысли. Слова, желания — всё вылетело из головы, как только он оказался за выбеленными воротами края безмолвия и скорбных воспоминаний. Сердце медленно, словно умирая, стучало в груди. На кладбищах мечник всегда чувствовал себя странно, безучастно, не находил себе места, сколько бы ни искал. Вокруг не осталось никого, кому он мог бы улыбнуться, и это, несмотря ни на что, холодило его душу. Мотнув головой, Хагивара напомнил себе собственное имя. Нет, его живот не сворачивался от запаха благовоний и оставленных у надгробий цветов, не было жаль бедолаг, возможно, погибших под его началом — он просто не знал, что сказать и как поступить. Будто был обязан тому, чей голос давно забыл, тому, кто ожидает его среди белых камней. Пение птиц, столь любимое Кэзухико, не доходило до умерших, сложивших мечи у корней глицинии. По сторонам лишь белели плиты. Без отличительных черт, один только серый камень и аккуратно выведенные имена: вот всё, что ждёт гордого истребителя после смерти. Сырая земля и кусок холодного гранита. Ветер между плитами скорбно завыл, щёлкнув рукавами охотника. Хагивара не знал, сколько шагов прошёл, десять или сотню, и в какой-то момент ему даже показалось, что он никогда раньше здесь не был, но вдали, словно вернув его к жизни показалась старая ива. Тонко улыбнувшись, мечник шагнул к ней. Шаги его были тише шёпота мертвеца. Под плакучей, словно юные девы ивой, белела лишь одна плита, и путь к ней Кэзухико выжег в своей памяти адским пламенем. Он мог порой забыть, сколько лет исполнится ему в следующем году, как много в Приюте ветров подчинённых, но позабыть о тонкой белой тропе, ведущей точно к древу, хранившему под собой его колючую скорбь не мог. Тогда бы он, вероятно, забыл себя. С чёрных ветвей ивы, стоило Кэзухико ступить ближе, сорвались воробьи, весело щебеча о тёплых днях минувшей осени. Мужчина проводил их взглядом, словно давних друзей. Правильно, пусть себе летят — мечник будет говорить не с ними. Такие речи не следует слышать живым. Индиговые глаза сами собой прочитали вырезанные точной рукой мастера символы: "Сора Хагивара", но их смысл ещё долго витал где-то в воздухе, эфемерно шепча каждый звук и отзываясь в сознании болезненными грёзами. Почему-то всегда приходя сюда, Столп проверяет, имя брата ли написано на камне. В глубине души он всё ещё надеялся, что это страшный, чёрный, как крылья вран, сон, и он вот-вот проснётся. Юный, неопытный, с живым Сорой рядом. Они побегут гонять духов в диких травах, Кэзухико поймает светлячка, и, смеясь, поднесёт его брату, чтобы тот посмотрел, а к вечеру они вернутся домой, грязные, но широко улыбающиеся. Мир вокруг замолк, и мечник в которой раз заправил яркую, цвета самого рассвета прядь за ухо. Хаори с фениксами хлопало за его плечами. — Здравствуй, брат. Я скучал, — услышал Кэзухико свой голос среди трепета листвы, — Эта неделя выдалась ужасно сумбурной и я не мог тебя навестить, хотя много раз порывался. Оно того, на самом деле, не стоило, так что я думаю, мне следовало отложить работу ради нашего разговора, — ветер толкнул его в спину, заставляя горько усмехнуться, — Ну-ну, не нужно драться, я ведь просто пошутил. Куда уж мне деться от нашего-то долга? Я дал клятвы, и теперь везде требуется моё присутствие, наставления, а в коротких перерывах ещё и демонам головы рубить. Так, конечно, было и раньше, но с твоим уходом работы прибавилось. Говорить спустя года было почти не больно, но улыбаться, к сожалению, оказалось непосильной задачей. Таким его видеть может только брат. — Сегодня был очень трудный день, Сора, а дальше и того хуже. Пара трусов укрывала под своей крышей демона, и у нас впервые за долгое время состоялся суд, пусть даже такой забавный, — гордость за свои поступки пропала, и голос звучал одной только тоской. Наверное из-за неё мечнику показалось, что сам шелест листьев говорит голосом брата, — Спрашиваешь, почему забавный? Ну, как же. Решение было едино, но мне удалось его изменить. Вышло совсем уж не сложно, особенно если учесть обстоятельства. Хотя, признаюсь, в какой-то момент казалось, что некоторые мои сторонники отвернутся от избранного пацифизма. Всё обошлось. Я снова угадал. Да, конечно, мышление наших с тобой товарищей мне порой не понятно, но какой из меня господин лжи, если я не могу обернуть всё в свою пользу? — Кэзухико помедлил, прежде чем продолжить, ведь слова давались тяжелее, чем когда бы то ни было, — На самом деле, я хочу другого правосудия. Они должны умереть. Ветер вновь завыл, пролетая между могучими ветвями ивы, но в этот раз громче и яростнее, словно само небо обозлилось на слова охотника. — Дослушай же меня, хоть ты, — поспешил Столп, но голос его, созданный для песен, предательски дрогнул, — Эти грязные преступники заслужили смерти, я правда так считаю, однако буду просить только о содержании в тюрьме. Для таких, как они, это акт милосердия, брат. Пойми же. Я обещаю, клянусь нашей с тобой кровью — никто не умрёт, — Кэзухико нахмурился, но брату не следует слышать его жестоких слов, — Я знаю, что окажись ты на моём месте, ни за что не стал бы убийцей. Пусть их жизнь будет моим тебе подарком, — в голове пронеслось имя и слова, что он должен был сказать с самого начала, — Боже правый... я совсем забыл о главном. Аканэ Симидзу. Это она привела грешников под суд, она сделала день особенным. Твоя невеста, Сора, наша милая сестрица. Отчего-то боль сходила на нет. Кэзухико ухмыльнулся, вспоминая сверкающую в чужих глазах сталь, и не сразу заметил, как, колыхнув кудрявую зелень, тянущую хрупкие руки к холодной земле, явился его парящий под облаками странник. Какой он непунктуальный. Мечник вернул улыбку, ложную целиком и полностью, и неторопливо поднял взор к ветвям с небом за ними. Среди трепещущей листвы, сложив испачканные кровью белые крылья, нашёл своё место ворон-касугай. Его взгляд алых, точно самих следов битвы на перьях глаз был красноречивее любой на свете речи. За это Кэзухико его и любил, раз за разом вспоминая, что он один такой: белый, молчаливый, чужой для всех. — Опять коршун изловил? — ласково спросил Хагивара, но в ответ лишь тишина, — Ничего страшного, мне тоже сегодня досталось. Ворон открыл рот, словно собирался что-то сказать, но вырвался только приглушённый хрип. — Я тебя вылечу, Мукансин*, — мечник вытянул руки, и ворон, с тихим шелестом расправив крылья, спорхнул вниз, — Давай возвращаться домой.