P+MJ

Питер почти не помнит их. Лишь размытые пятна и непонятные ощущения. Ведь родителей нет уже больше пятнадцати лет. Даже подумать страшно. Всё это время он жил без них. Без Ричарда и Мэри Паркер. От этого осознания становится больно где-то за грудиной. Что-то ноет и рассыпается в пыль. Кажется, это называется сердцем. Иногда Питер пытался вспомнить их. Хоть что-то. Ему была нужна спасительная соломинка. Чтобы не задохнуться в этом одиноком мире, где его никто не принимает. И он находил эту соломинку. Всё же воспоминания ещё не стёрлись. Питер помнил улыбку матери. Странно, но именно она въелась ему под корку. Только она одна умела улыбаться так нежно и ласково. Она всегда щурилась при этом, отчего на лице появлялись неглубокие морщинки. Мэри была красивой. Питер знает это. Помнит, как отец постоянно говорил комплименты маме. А она лишь смущенно отмахивалась. Но всегда верила. У Мэри Паркер были очень мягкие и нежные ладони с идеальным маникюром. Совсем не рабочие. Такими руками перебирают шёлковые ткани дорогих платьев. Они созданы, чтобы носить кольца и браслеты, а не готовить и убирать. Но Мэри была не такой уж и неженкой. Питер знает это, потому что помнит, как она вместе с отцом приходила после тяжелого трудового дня и устало улыбалась ему. Она брала маленького Питера на руки и кружила его по комнате, отчего в груди вибрировал весёлый смех. Сейчас он бы всё отдал за ещё один такой момент с ней. Только вот мертвые, к сожалению, не воскресают. Отца Питер тоже помнил, хоть и не так, как Мэри. У него были темные глаза, в которых почти не было просветов. Это были две чёрные дыры, где плясали призрачные огоньки. Отец всегда смотрел на него так по взрослому, так хладнокровно, будто Питер был его ровесником, а не маленьким мальчиком. Но его этот взгляд совсем не пугал. Может потому что Питер всегда видел внутри этих темных огней любовь к сыну, а может потому что знал, что ему нечего бояться. Ведь с отцом всегда было спокойно. Именно к нему Питер бежал совсем малюткой, когда его настигал очередной детский кошмар. Отец казался всесильным супергероем, который защитит мальчика от всего плохого в этом мире, просто закроет своей широкой спиной, как большим щитом, и всё зло больше не посмеет тронуть Питера. Сейчас ему хочется того же. Он снова хочет почувствовать себя слабым. Снова увидеть отца. — Ты станешь хорошим человеком, когда вырастешь, Питер. У тебя большое и доброе сердце. Гордись этим. Питер помнит эту фразу лучше, чем законы Ньютона. Она просто есть и всё. Лежит где-то на задворках памяти мёртвым грузом. В потертой коробке под названием «Родители». Он давно не открывал её. Всё боялся старых призраков, что утащат на дно. А оказалось, что всё это блажь. Некого бояться и не от кого бежать. Все мыши уже давно в норке, а все мертвые в могилах. Там им и самое место. Даже Мэри и Ричарду. Всё на своих местах, как говорится. Только вот почему-то Питеру от этого не легче. Боль никуда не уходит. Она есть и будет. Питер знает, это никуда не уйдёт. Это клеймо на всю жизнь. Его бремя, которое придётся нести всю оставшуюся жизнь. Так уж повелось. Питер уверен, он вырос хорошим человеком, как и хотел отец. Правда теперь некому это увидеть. Родители мертвы, похоронены глубоко под землей уже как много лет. Оттуда ничего не увидеть. Мертвые не ходят, не восстают из могил. Это не дурацкий Хэллоуин. Это жизнь. Здесь куда страшнее. Каждый год в день смерти родителей Питер замыкается в себе. Что-то ломается внутри, крушится деталь за деталью, без возможности восстановления. Ноющая боль, что тихонько спала всё это время, возвращается в двойном формате. С ней приходит тоска. Печаль залегает на его лице, принося свой неизгладимый отпечаток ещё и в душу. Питеру приходится тяжело. Потому что он не может объяснить. Не может рассказать о своём маленьком личном горе. Это трудно и не нужно. Питер борется здесь один. Поэтому он отталкивает ничего непонимающую Мишель. Хочет защитить от самого себя. От горя, что не должно коснуться и её. Не заслужила. — Куда ты? Он не успевает уйти до того, как ЭмДжей проснётся. Думал, что будет спать до обеда. Ведь вчера всю ночь рисовала. Легла под утро. А теперь стоит в своей глупой пижаме, состоящей из растянутой футболки и хлопковых штанов, и сонно смотрит на него. У Питера щемит сердце от этого вида, хочется остаться с ней и быть рядом. Да только не может. Не позволит Мишель забрать этот день. Только не этот. Он принадлежит ему и родителям. И это даёт сил разозлиться на девушку. — Нужно уйти. Не жди. — Я могу пойти с тобой? — голос тихий, заискивающий. Питер мысленно стонет. Она пытается быть доброй и заботливой. Питер знает, что это даётся ей не так легко. Потому что Мишель скрытная и застенчивая. Но она пытается быть лучше. Ради него. И это убивает. Ведь сейчас это не то и не там. По хорошему он должен уйти, а из-за её слов получается не очень. — Нет, Мишель. Тебя это не касается. — Но… — Просто оставь меня в покое! И в один миг она снова закрывается. Броня захлопывается и ключ потерян. Питер бы пожалел. Правда. Да только не может. Его ждут. Он уходит. Покупает белые лилии, что любила мама. Сам он не знал об этом, Мэй подсказала. Она тоже их носит. Приходит на могилы родителей. Смотрит на серые каменные плиты и чувствует легкую дрожь в руках. Чувствует себя каким-то наркоманом что ли. Питер кладёт лилии, стряхивая с них упавшие слёзы. Хотя так может было бы лучше. Родители должны знать, что он по ним тоскует. — Простите. — печальная улыбка трогает губы. Падает прямо на колени, потому кажется, что больше не выдержит. — Я скучаю. Мне вас не хватает. Питер утирает горькие слёзы кулаком как-то по детски. Хотя здесь, рядом с родителями, он и так чувствует себя ребёнком. Проводит по каменным плитам, стирая грязь, залёгшую на именах. Грустно усмехается. Говорят, самое ужасное для родителя, это пережить смерть собственного ребёнка. Питер согласен. Да только и наоборот никак не лучше. Всё одно. Боль та же самая. Ей всё равно кого ломать. Питер уже давно выучил этот урок. — Пит… Он испуганно вздрагивает, поднимаясь с колен. Как же так, не услышал ни шагов, ни шорохов. Совсем заржавел паучок. Конечно, он знает, чей это голос. Только не понимает, зачем. Зачем она пришла сюда. — Мишель? Что ты здесь делаешь? Девушка посильнее кутается в пальто, дрожа от осеннего ветра. Греет костлявые ладошки свои дыханием. Мерзлячка, что уж. Ей не привыкать к холоду. — Пришла, потому что нужна тебе. Я знаю. Ты хоть и человек-паук, но такой же, как и все. Со своими переживаниями, болью. — Как ты узнала, что я хожу сюда? — Мэй сказала. Я же не дура. Видела, что каждый год с тобой что-то не так. Сама ведь проходила. Питер хмурится. — Что это значит? Мишель пожимает плечами, хватает его за руку и ведёт куда-то. А он следует за ней. Не может ведь по другому. Теперь и она ему нужна. Они так и не выходят с кладбища, а просто приходят к другой могиле. Там лежит букет не очень свежих ромашек. На ней аккуратно выцарапано «Тереза Эсме Джонс». У Питера ком в горле. Он ведь понимает, чья эта могила. Переводит взгляд на Мишель. Не плачет даже. Просто упрямо смотрит на каменную плиту, где похоронена её мать. Пережила всё, отболело. Нет больше слез, выплакала уже давным давно. Питер без лишних слов заключает её в объятия. Оказывается, что у него уже есть герой. Прости, пап. Но это место теперь занимает Мишель Джонс.