Черные крылья голубки

      Мастер Цзинь Лицюань был довольно молод, довольно красив и приходился Мо Сюаньюю дальней родней. Красная точка меж черных аккуратных бровей придавала его белому лицу выражение извечного томления, но вот крутой нрав… Как и все Цзини, учитель считал, что адепты клана должны быть предметом всеобщего восхищения, особенно члены семьи, и потому Сюаньюй вынужден был оставаться после занятий в учебном классе и под неусыпным надзором слуг постигать все то, что его ровесники знали уже давно.       А остальные, тем временем, ходили в город или на речку поглазеть на лебедей или розовощеких прачек у рыбного квартала. Со злостью стиснув зубы на кончике сухой кисти от эдакой несправедливости, Сюаньюй навис над книгой и по третьему разу принялся вчитываться в основы медитативных практик. Верхний даньтянь, средний даньтянь, нижний… золотое ядро… Скукота! Где страшные и невиданные твари, где заклинания, призывающие на стол вкусности, где невероятные отвары, что и мертвого оживят?! Потянувшись, юноша разочарованно насупился и в отчаянии пролистал книжку в поисках каких-нибудь картинок. Но картинок в ней не оказалось.       Прикрыв лицо рукой, чтобы было незаметно, что он подсматривает, Мо Сюаньюй украдкой приподнял голову: смешливый слуга все так же стоял позади учительского стола в почтительной позе и, улыбаясь чему-то своему, кажется, спал. Ага. Сюаньюй расслаблено опустил ладонь, еще раз мельком просмотрел вступительную страницу к главе о медитации, потом перевел взгляд на тушечницу и, пожевав немного кончик кисти, обмакнул ее в тушь. Раз картинок здесь нет, то пора их нарисовать.       За окном стояла приятная тишина, нарушаемая лишь птичьим клекотом и ветерком, гулявшим в зарослях бамбука. Где-то в соседнем классе служанки, переговариваясь и хихикая, мыли пол и расставляли вещи по местам, и Сюаньюю вдруг подумалось, что мыть пол куда интереснее, чем заучивать нудные практики. Шшурх! — проскользила швабра вперед по деревянному полу, шшурх! — отозвалась кисть в его руках, прочертив изящную линию по бумаге. Кххр! — протащили швабру назад, к ведру, кххр! — извернул он кисть, и та очертила узкое-преузкое карикатурное лицо. Кап-кап-плюх! — смочили и бросили тряпку, кап-кап-плюх! — и вот с листа на него смотрел человечек с выпученными глазами, строгим ртом и точкой над переносицей. В груди потеплело от сдерживаемого смеха, и Мо Сюаньюй докончил портрет исчерпывающей надписью.       — Молодой господин Цзинь, вы готовы рассказать… — раздался немного приподнятый голос за плечом. Учитель так и не успел завершить фразу. От испуга Сюаньюй подпрыгнул на месте и выронил кисть. — Та-а-а-к, — протянул мастер Цзинь, с силой вытащив из оцепеневших пальцев рисунок. Тон его ничуть не заледенел, но от этого сердце юноши забилось пуще, чем у пойманного тигром зайца. Казалось, этот стук способен оглушить их обоих. — Хм, похоже, глава ошибся, и вас следовало отправить учиться искусству рисования, а вовсе не совершенствования духа и тела. Неплохо, хотя вот здесь линия смазана и дрожит, — ткнул он указательным пальцем в листок и подсунул его перед лицом Мо Сюаньюя.       — Господин учитель, я… — проблеял Сюаньюй, припав к полу со всей силы лбом и втянув шею в ожидании удара.       Однако учитель бесшумно прошел на свое место за столом и обратился к слуге:       — Он что-нибудь читал?       — Да, господин, — кивнул тот и поклонился; при этом его глаза все так же казались сомкнутыми до тонкой щелки.       — Что ты читал? — на этот раз предельно требовательно произнес Цзинь Лицюань.       Пришлось отвечать — сбивчиво, путаясь в деталях и чувствуя, как уши уже сами начинают гореть то ли от стыда, то ли в предвкушении трепки. Все это время мастер Цзинь сидел, расслаблено облокотившись о стол, и с легкой улыбкой, полной циничного веселья, слушал Мо Сюаньюя.       — Что ж, — со смехом заключил он, когда юноша умолк. — Весьма недурно… — на миг Сюаньюй ошеломленно приподнял голову и разинул рот. — … для деревенщины, — сурово припечатал Цзинь Люциань. — Придется молодому господину поучить еще. — Он встал, неторопливо прошел к выходу и напоследок как бы невзначай бросил слуге: — Манеры этого ученика недостойны клана Ланьлин Цзинь. Раз он не понимает, стоит объяснить получше.       Лишь когда слуга, не меняясь в лице и впившись ногтями в кожу, трепал его за ухо так, что казалось, что уха он лишится безвозвратно, Мо Сюаньюй, кажется, понял в чем соль изучения практик медитации.       Вечером, сидя на полу и подставив лицо Су Цзинхаю, мальчишке чуть старше и товарищу по комнате, который изучал тонкости нанесения заживляющей мази в книжке, выпрошенной у целительниц, Сюаньюй полной грудью вдыхал свежий ветерок. Сизые теплые сумерки отвлекали от боли, все еще пульсировавшей у покрасневшего виска.       — Послушай, А-Юй, а почему бы тебе не попросить кого-нибудь помочь с учебой? — Цзинхай не церемонясь обмакнул палец в мазь и, устроившись на коленях, принялся лихо намазывать саднящее ухо Сюаньюя.       — И кто же мне поможет? О-ёй! — Мо Сюаньюй скривился от боли и, вдохнув побольше, нервно скрестил руки на груди. — Даже ученики младше меня смеются надо мной!       — Ну-у, а как насчет твоего брата? Ты ведь говорил, что он неплохо к тебе относится.       Вздрогнув, когда Су Цзинхай ненароком коснулся особо пострадавшего от ногтей места, юноша в сердцах махнул рукой.       — Второй молодой господин Цзинь ужасно занят. Я не хочу его беспокоить по пустякам.       — Он очень отзывчивый, — возразил Цзинхай, заканчивая свою пытку. — Мой дядя так говорит. К тому же, это вовсе не пустяки!       Однако на все уговоры Сюаньюй упорно мотал головой. По правде говоря, ему было страшновато обращаться к старшему брату или еще кому из родни. Все они, красивые и великолепные в своих дорогих и изукрашенных нарядах, казались слишком недосягаемыми, словно небожители, а тетка Мо всегда говорила, что прогневить небожителей — худшее из зол. Цзинь Гуанъяо, временами справлявшийся о его успехах, с письмами и делами проводил, казалось, больше времени, чем с женой и сыном. Что уж тут говорить о помощи бестолковому диди?       Кроме того, за этот месяц он лишь едва познакомился с отцом и госпожой Цзинь. И если отец в первые дни еще водил его по, казалось, бесконечной богато обставленной оружейной и парадным залам, то последняя заняла позицию холодной и неприступной наблюдательницы. Она не делала и не говорила ничего, кроме банальных приветствий и да и нет, но именно от ее извечного немигающего колюче-насмешливого взгляда душа уходила в пятки.       — Эй, ты чего? — толкнул его в бок Су Цзинхай, уже запечатавший мазь и закрывший книгу. — Ложиться пора, а то получим нагоняй от слуг.       — Нас поколотят, если не ляжем вовремя? — спросил Сюаньюй, с опаской пытаясь дотронуться до уха, которое сейчас щипало уже от холода.       Цзинхай шлепнулся на свою кровать, уставился страшными глазами на Мо Сюаньюя, словно рыба, выброшенная на берег, и после затянувшейся паузы, от которой сердце последнего забилось тяжело и гулко, весело расхохотался:       — Кто тебе наплел такую чушь?! — упал он на спину и схватился за живот. — Поколотят? Нас? Тебя?!       Сбитый с толку, Сюаньюй уже и сам осознал нелепость своего вопроса, но привычный холодок на затылке все равно остался.       — Запомни: колотят за эдакую ерунду только у этих ненормальных гусуланьцев. В Ланьлине же самое страшное — останешься без еды на один день. Но так даже лучше, помогает совершенствовать инедию. И потом, у меня в клане за нарушение дисциплины тоже могут отправить на работы во двор. А здесь… — он подумал немного, хохотнул и закончил мысль: — здесь слишком много учеников. Должно быть, у слуг никаких сил не хватит колотить всех подряд.       На улице послышались голоса, топот босых ученических ног, перешептывания, звук закрывающихся дверей и бодрое шуршание зажигающихся бумажных фонарей. Торопливо раздевшись и умывшись перед сном, Мо Сюаньюй скользнул в постель. Лежать было мягко и уютно, как котенку в колыбели. Нечета жесткому деревянному сундуку с худым соломенным матрасом, служившему ему в деревне кроватью. Скрипнули половицы, и красновато-желтый свет фонаря вспыхнул в окне, отчего комнатный мрак рассеялся и цзинши наполнило теплое розовато-золотистое свечение.       — Так… ты не хочешь просить своего брата? — раздался шепот Цзинхая.       Сюаньюй смял одеяло на груди, дернул ногами, пытаясь уложить их поудобнее, и не ответил. Как он мог просить о подобном, когда каждый раз при встрече открытый и ласковый взгляд Цзинь Гуанъяо неизменно вгонял его в благоговейный трепет, будто лик Великого Дракона в храме предков Ланьлин Цзинь?       — Тогда тебе придется много работать. — Продолжил Су Цзинхай, приподнялся на локте и доверительным шепотом произнес: — Я слышал, что глава хочет, чтобы именно ты стал наследником. Для этого он тебя и призвал.       Сюаньюй ощутил, как и ледяная боль пронзила затылок.       — Второго господина Цзинь он никогда не любил. Ты подумай: если ты не оправдаешь надежды главы, то он может отослать тебя обратно.       Кровь отхлынула от лица, и, казалось, все тело сковало ужасное напряжение, но юноша все же заставил себя пошевелить онемевшими от страха губами:       — Откуда ты это знаешь? — рвано дыша, спросил он.       — Это все знают, — бросил Цзинхай, пожав плечами и откинулся на подушку.       Мо Сюаньюй тоже знал. В глубине души он догадывался, зачем отец приказал привезти его сюда, зачем признал своим сыном и отправил учиться. И все же услышать правду оказалось все равно что получить мешком с рисом по голове. Сюаньюй понял: у этого стремительного взлета есть и другая сторона, что в любой миг может обернуться столь же стремительным падением. Его падением.       Сердце болезненно и гулко билось, словно в такт громкому эхо, витавшему где-то под потолком Благоуханного дворца. Разбиваясь на сотни мельчайших отзвуков, оно отражалось вновь и вновь нестерпимой оглушительной какофонией, от которой сводило зубы. Подгоняемый слугами с их подобострастными поклонами, Мо Сюаньюй поспешно петлял по людному золоченому лабиринту. Не смея останавливаться, не смея глядеть кому-либо в глаза. После тревожной ночи ноги казались ватными, и тело донимала усталость. Дважды разбитый — разговором с отцом и бессонницей — он думал лишь о том, чтобы не бледнеть слишком сильно: не показывать страха. Проходя последнюю галерею, что вела на выход, юноша украдкой стиснул край ханьфу, чувствуя, как пальцы с силой впились в опасно натянувшуюся ткань. Су Цзинхай был прав, во всем прав.       У арки перед лестницей вниз он приостановился, осторожно выдохнул, положив ладонь на грудь, и еще раз с мучительной болью вспомнил лицо отца, расслабленно сидевшего у себя за чашей вина. В ханьши стояла мертвая тишина. Отец не ругался, но его плотно сжатые губы кривились в немного нервной раздраженной улыбке всякий раз, когда он удостаивал Сюаньюя взглядом. Даже малыш А-Лин, что мирно ползал по полу среди своих игрушек, замер и испуганно-озадаченно уставился на деда. Возможно, именно присутствие ребенка и уберегло его от гнева главы.       Просмотрев вскользь отчет мастера Цзинь об успехах Сюаньюя, Цзинь Гуаншань неторопливо отпил вина и как бы походя со вздохом произнес:       — Ты огорчаешь меня, Мо Сюаньюй.       Но за легкой разочарованностью в этом вздохе таилось нечто гораздо более опасное, чем трепка.       Мо. Сюаньюй.       Он сглотнул, чувствуя липкий озноб, пробежавший по спине.       Нет, нельзя допустить, чтобы его услали обратно в деревню! Это разобьет сердце матушке! Это разозлит тетку Мо еще больше, чем то, что кузена Цзыюаня не взяли в Башню Кои. А гнев тетки еще никогда не оборачивался добром ни для него, ни для матери.       Когда ворота Благоуханного дворца закрылись за ним, выпуская на свободу из своего торжественно-мрачного давящего нутра, Сюаньюй, осоловело оглядев расстилавшееся перед ним поле пионов, мягкое и слепящее, как первый снег, зажмурился изо всех сил, пока в прикрытых глазах не заплясали ослепительно белые точки. И до боли сжал кулаки.       Дальнейший путь вел по аллеям тенистого фруктового сада мимо домов прочих членов клана. Здесь дышалось намного легче. Весна была в разгаре, и уже по-летнему теплый ветер с юга доносил взволнованное пение птиц и сладкий аромат буйно цветущих персиков и вишен. Мягкая ленная тишь, какая бывает только в полуденный час после обеда, окутывала аллеи, и Мо Сюаньюй позволил себе расслабить ворот ханьфу — насладиться этим ускользающим моментом безмятежности. Душистый воздух немедленно принялся задувать в приоткрытый ворот, обдавая разгоряченную грудь мягкой прохладцей. Что-то в глубине души сжалось так тоскливо-тоскливо от одной только мысли, что все это великолепие, все это счастье, быть может, не совсем заслуженное им, но дорогое сердцу матушки, столь хрупко.       У водяного сада с лотосами — сразу по выходу из аллеи — он заметил девушку в золотисто-розовом, которая склонилась к земле и что-то подбирала. Полы ее тонкого газового платья, аккуратно обрамлявшего фигуру, так и возились по траве, так что Сюаньюй не выдержал и поспешил помочь.       — Я такая неловкая. Сегодня все из рук валится, — тихо выпалила она, торопливо подбирая пряжу. Серебряные серьги в ее маленьких ушах так и звякнули жалобно, вызывая у Мо Сюаньюя смутные воспоминания. — Благодарю, молодой господин Цзинь.       Молодая женщина подняла голову, и он тотчас узнал это часто печальное прекрасное, как нефрит, лицо. Только на этот раз на губах госпожи Цзинь Су расцвела нежная улыбка.       Она хотела было поклониться, но он удержал ее.       — Вовсе не стоит, госпожа. Я был рад помочь. Это честь для меня, — немного смущенно произнес юноша, чувствуя неловкость под взглядом такой красавицы.       — Напротив — для меня. Мы ведь с господином не имели возможности говорить прежде, так? Вот и познакомились.       Цзинь Су наконец управилась с пряжей и выпрямилась, тонкая, будто ива.       — Простите, с вами все порядке? Вы очень бледны.       — Я? — Сюаньюй невольно схватился ладонями за щеки и с изумлением обнаружил, что те довольно холодны.       — Ах я забыла: вы, должно быть, переволновались из-за встречи с главой клана. Я тоже поначалу испугалась, когда госпожа Цзинь рассказала мне о ней. У нее было такое лицо… ну, знаете, странное очень. Я подумала, что, может, что случилось.       — Правда?       Юноша совсем растерялся. Случилось? Конечно. Он прошел по самому краю бездны и лишь чудом удержался.       — Ничего ведь не произошло? — обеспокоенно коснулась она его плеча. Ее белая округлая рука оказалась удивительно теплой. Живой. Мо Сюаньюй мотнул головой, с трепетом наблюдая за тем, как ветерок несмело развевал густые душистые пряди Цзинь Су, и тончайший сладкий аромат цветов и молока бередил ноздри. — Славно. Наверное, молодому господину тяжело наверстать годы учебы?       Цзинь Су сказала это безотчетно, из искреннего сочувствия, но ее слова вызвали у Сюаньюя болезненные воспоминания о сегодняшнем разговоре с отцом. Он вздрогнул и отвернулся.       — Прошу прощения. Я не хотела, — смущенно пробормотала молодая женщина и задумчиво сжала в руках корзину с пряжей. — Хотите, я вас провожу? Нам все равно по пути.       Дом молодой госпожи Цзинь стоял совсем рядом с выходом из парка. За стеной, что окружала весь дворец и парк, располагались уже дома для гостей, учеников, школа у подножия холма предков, хозяйственные здания да лачуги прислуги. Всю дорогу они прошли молча, даже не особо глядя друг на друга. Лишь раз Мо Сюаньюй предложил пронести часть пряжи, и Цзинь Су согласилась. Она была подобна юному деревцу — стройная, гибкая –, но в ее округлых плечах и бедрах уже чувствовалось соблазнительное дыхание зрелой красоты, какая бывает, когда женщина становится матерью. Сюаньюй невольно любовался, изредка бросая короткие, будто украденные, взоры, и на душе становилось немного тоскливо от мысли, что вечнопечальная Цзинь Су — жена его брата.       У калитки она вдруг резко остановилась, подняла голову, поджав розовые губки, будто идея, что вертелась все это время в голове, вот-вот найдет выход в словах.       — Простите, что возвращаюсь к этому, — молодая женщина развернулась и открыто и смело взглянула на Мо Сюаньюя, — но нагнать учеников, что постигали искусство совершенствования практически с рождения, очень трудно без хорошего учителя даже будучи прилежным и сообразительным. Гуанъяо не раз говорил, как сильно ему помогли Чифэн-цзюнь и Цзэу-цзюнь. У меня в библиотеке где-то сохранились его книги. Возможно, они помогут и вам.       Имена великих заклинателей подействовали гипнотически, вызвав волну трепета и жара, но Сюаньюй, все еще не веря своим ушам, ухватился за соломинку сомнения:       — А разве можно их взять?       Цзинь Су мгновенно ухватила его мысль:       — Ничего-ничего, уверена, он не будет против. Гуанъяо эти книги без надобности, вот он и попросил меня держать их у себя. Но я все равно спрошу, если господину так будет спокойнее.       Для убедительности она еще похлопала его по плечу осторожно и пропустила за калитку.       Первое, что поразило Мо Сюаньюя, стоило ему только переступить порог ханьши, так это запах. Такой, какой бывает только в доме, где живет женщина. Сладкий еле уловимый аромат трав, молока и тонких цветочных духов, какими пропитывают одежду и постель. Он знал этот запах. Он вырос в доме с женщиной.       Однако тут совсем не пахло крепкими древесными бальзамами — теми, что всегда сопутствовали Цзинь Гуанъяо.       Цзинь Су передала корзину с пряжей служанке и ушла в глубь комнат, шурша платьем. Мо Сюаньюй остался разглядывать ханьши один, и чем дольше он смотрел, тем страннее становилось на душе, словно узор никак не желал складываться, словно он упускал что-то, несомненно, важное. Из соседних комнат послышалась возня, звуки поцелуев и детский лепет. Цзинь Су вернулась с ребенком на руках, еще более оживленная и светящаяся красотой.       — Я подумала, что будет неплохо вас познакомить. Молодой господин Цзинь, ваш племянник вас приветствует, — она поводила крохотной рукой мальчика и нежно коснулась его лба губами, чтобы тот немного успокоился. — Жусун, это твой дядя Цзинь Сюаньюй. Посмотри.       Чувствуя неловкость, Мо Сюаньюй выдавил из себя мягкую улыбку и с замешательством, несмотря на легкий смешок Цзинь Су, шутливо поклонился Жусуну.       — А вот и книги, — кивнула она в сторону служанки, которая только что вернулась с аккуратной стопкой в руках. — Благодарю, что помогли с корзиной, и прошу вас остаться на чаепитие. Вы ведь пропустили обед.       Сюаньюй хотел было отказаться, но молодая женщина выглядела такой уставшей, что он не осмелился. Цзинь Су заметила его неловкость, но истолковала ее отчего-то по-своему.       — Госпожа Цзинь не любит, когда я привожу А-Суна с собой, — вздохнула она, когда они уселись за стол. — Должно быть, ей не нравятся маленькие дети. Хотя для малыша А-Лина она делает исключения, — мимолетная тень пробежала по лицу Цзинь Су при этих словах, но она поспешила отвести взор, поджав чуть-чуть губы.       Мо Сюаньюй вздохнул в ответ. По правде говоря, он запутался и совсем не знал, как держать себя с этой печальной красавицей и как понимать ее. Верно, ей совсем не с кем поговорить.       — Господин идет! Рано он сегодня, — вдруг выпалила служанка из соседней комнаты и загремела посудой.       Цзинь Су переменилась в лице, словно в этот миг ее охватили испуг и радость разом, и покрепче прижала Жусуна к себе.       — Скорее, принеси его любимые вонтоны.       И пока обе женщины суетились, Мо Сюаньюй, подгоняемый странным чувством, встал и подался к двери, намереваясь немедленно покинуть чужой дом. Но стоило ему только сделать несколько шагов, как дверь открылась и на пороге появился Цзинь Гуанъяо, бледный и раздраженный. При виде Сюаньюя он удивился, нахмурился еще сильнее, но губы его дрогнули в еле уловимой нервной полуулыбке.       — Брат, — медленно произнес он, остановившись.       — Гуанъяо, это я пригласила молодого господина. Не сердись. Мы встретись у Сада Лотосов, — Цзинь Су встала, передав ребенка на руки служанке и несмело шагнула к мужу.       — Должно быть, брат заплутал после встречи с главой, — глаза Цзинь Гуанъяо распахнулись шире, будто в удивлении, но тон остался мягким, как горячая карамель.       — Прошу прощения за беспокойство, — поспешил поклониться Мо Сюаньюй, чувствуя ужасную неловкость и смущение, что заливало щеки краской.       — О нет, не стоит, — Гуанъяо остановил его и, оглядевшись, добавил: — кажется, вы собирались пить чай.       Во время чаепития юноша все никак не мог отделаться от навязчивой мысли, что крутилась в голове — неуловимая, обжигающая. Что-то было не так — или так, как бывает в несчастливых союзах, например, как у тетки Мо и ее мужа. Только брат сообщил, что через недели две уезжает на ночную охоту на месяц или около того, как Цзинь Су, и без того молчаливая в его присутствии, совсем поникла и вскорости ушла в цзинши укладывать Жусуна отдыхать. Цзинь Гуанъяо же, несмотря на всю словесную внимательность, ни разу не сжал ее руки и не взглянул на сына, отчего у Мо Сюаньюя на сердце стало особенно тягостно и скверно. Это была его вина, несомненно. Семейные нежности — совсем не то, чем стоит делиться с посторонним.       — Так значит А-Су пообещала вам кое-какие мои книги по совершенствованию? — Цзинь Гуанъяо аккуратно вытер рот платком после еды и расслабленно поднес чашку с чаем к лицу, вдыхая и наслаждаясь ароматом.       Мо Сюаньюй кивнул и поспешил уверить брата, что это совсем не обязательно. И поклонился, грозя опрокинуть посуду на столе.       — Книги — это хорошо, но недостаточно, — задумчиво протянул Яо, не обратив внимания на его движение. — Вам нужно больше практиковаться под чутким руководством.       Он и сам это понимал, однако сказать было проще, чем сделать: никто из младших учеников не обладал такими навыками — в сущности, они еще сами учились — а из взрослых Мо Сюаньюй не знал никого, кроме мастера Цзинь Лицюаня, но к нему он ни за что не обратится.       — Я мог бы вас немного потренировать, — улыбнулся Гуанъяо, отпив неторопливо чаю. — Как смотрите на это, брат?       В бело-золотой беседке резного бамбука, где они разместились, стояла весьма приятная тишина. Свет, приникая сквозь занавеси и листву, падал причудливой пляшущей мозаикой на страницы трактата. Но Мо Сюаньюй не смотрел в книгу — он смотрел только на старшего брата. Цзинь Гуанъяо сидел напротив. Прямой, статный, он, казалось, был полностью поглощен делами. Одной рукой, словно выточенной из нефрита, он аккуратно и быстро водил кистью по листу, второй — придерживал веером широкие отделанные золотой нитью рукава. От усердия несколько прядей волос выбились из-под ушамао и плавными линиями ниспадали на лоб.       — Цзинь Сюаньюй, не отвлекайся, — раздался голос Гуанъяо. Он по-прежнему не отрывал взгляда от бумаг, даже не шелохнулся и не смял ткань одеяния.       Смутившись, Сюаньюй опустил голову и вновь засопел над книгой, впрочем, не особо вчитываясь. Проклятые иероглифы мешались один с другим, превращаясь в совершенно безумную абракадабру, от которой голова вот-вот разболится. Но юноша все же напрягся. Ради Лао* Цзинь.       Цзинь Гуанъяо пообещал ему три занятия в неделю. Вечером, когда ученики Башни Кои уже разбредались после школы кто куда, и никто не мог застать их за тренировкой. Он нисколько не изумился, когда обнаружил, что Сюаньюй все еще слаб в элементарных знаниях о совершенствовании тела и духа и тварях. Поэтому уже Сюаньюй нисколько не изумился, когда старший брат настоял на нескольких теоретических занятиях. В конце концов, Лао Цзинь был невероятно терпелив и любезен. Слишком терпелив и любезен, чем он того заслуживал.       Безотчетно покусывая кончик кисти, Сюаньюй и не заметил, как вместо пометок по искусству совершенствования принялся рисовать знакомый гибкий, как у кошки, силуэт: прямую спину, изящные линии лица и рук, едва уловимую полуулыбку тонко очерченных губ. Не заметил он и то, как Цзинь Гуанъяо с легкой строгостью на лице следил за его движениями, а затем, обуреваемый любопытством, бесшумно подошел, чтобы посмотреть, что же так увлеченно рисует младший братец.       — Недурно, хоть кисть и не очень уверенная.       От звука этого тихого бархатного голоса Мо Сюаньюй вздрогнул, и несколько капель чернил упали на рисунок. Сердце ужасно заколотилось, будто его поймали на чем-то неприличном, и он с волнением ощутил, как стремительно запылали щеки, а в ушах лихорадочно зазвенело от одной только мысли, что брат сейчас отругает за бессмысленную трату его времени и уж точно больше не станет помогать.       Испуганно втянув шею, он хотел уже было извиниться, как Гуанъяо мягко перехватил его руку, быстро забрал кисть и принялся уверенно водить ею по рисунку. По спине Сюаньюя пробежала холодная дрожь, от которой, впрочем, почему-то стало невыносимо жарко и дыхание сперло. Немного осоловело он следил за аккуратными движениями Цзинь Гуанъяо и все никак не мог отойти от неожиданного чувства, что пальцы брата показались ему такими горячими и нежными. Будто каждодневная работа с письмами и донесениями, нередкие ночные охоты у границ провинции и бесконечная череда приемов и советов ничуть не сказывались на его здоровье.       Ему следовало бы устыдиться за недостаточное упорство и лень, но отчего-то он нисколько не испытывал вины — лишь с замиранием сердца следил, как злополучные пятна чернил постепенно превращаются в прелестные цветы жасмина.       Удовлетворившись результатом, Гуанъяо наконец отложил кисть и взглянул на притихшего брата. Тот сидел, приоткрыв рот и словно бы едва дыша, и Цзинь Гуанъяо не сдержался и деликатно рассмеялся, не в силах долее злиться на непослушание Сюаньюя.       — А теперь перечитай главы с двенадцатой по пятнадцатую. Через полпалочки* благовоний я спрошу о практиках успокоения духовной силы в меридианах, и если не ответишь, то всю ночь будешь их переписывать.       Привычная добродушная улыбка все еще играла на его губах, однако Мо Сюаньюй быстро смекнул, что брат не был в настроении увещевать его.       Весенний вечер подернулся освежающей прохладой, и сразу стало легче дышать и думать. Птицы, приласканные дневным теплом, с удвоенной силой продолжили свои трели. Но эта безмятежность была обманчива, ибо ночные ветры уже затянули небо сизым, и лишь на западе еще тлело догорающее зарево скрывшегося за горизонт солнца. А с сумерками оживали, удлинялись беспокойные тени.       Время текло тягуче, словно сдерживаемое нарочно цветочным дурманом этого вечера. Порядком свечерело, когда Мо Сюаньюй ответил на все вопросы — не без запинок и ошибок, но в целом прилично — и теперь торопливо собирал книги и бумаги и складывал кисти в черный лакированный ящичек.       — Я скоро уеду, так что брату придется самому изучать оставшиеся главы, — произнес Цзинь Гуанъяо, не отрываясь от своих дел.       — Да, — учтиво поклонился Сюаньюй, немного замешкавшись в ожидании какого-нибудь прощального слова от старшего брата.       Но тот лишь убрал выбившиеся из прически пряди с белого лба холеной тонкой рукой, вздохнул, замерев и прикрыв глаза на несколько мгновений, и продолжил работу. Ни один слуга или заклинатель в Башне Кои не трудится так усердно — подумалось Мо Сюаньюю, и он ощутил укол совести и легкое сожаление, что никогда не сможет стать таким же. Прикусив губу, он запечатал мешочек цянькунь и, сопровождаемый слугой брата до ворот, направился в ученическое крыло. На душе у него было необычайно тепло и приятно, словно после долгого молчаливого чаепития с сердечным другом. Задумавшись и не сдержав улыбку, он запустил руку в ворот ханьфу и с легким трепетом нащупал припрятанный украдкой на груди, у самого сердца, рисунок.