Черные крылья голубки

      Пологий широкий холм, на котором высилась вся резиденция клана Ланьлин Цзинь, венчал собой храм предков. Восемьдесят восемь* крутых ступеней вели к прихрамовым вратам. Там, на высоте, сегодня курились благовония и каждые полпалочки монахи били в тяжелый колокол, а вся лестница, ведущая вниз к Башне Кои, была пышно изукрашена и устлана свежими лепестками пионов. Люди толпились тут и там, так что и яблоку было негде упасть. Все нарядно одетые и возбужденные, они громко переговаривались, изредка прислушиваясь, не идет ли уже церемониальная процессия. Су Цзинхай, одетый в ханьфу своего клана и светящийся как начищенный медяк, ловко просочился сквозь стайку прочих учеников и локтями отбил себе место у самого подножия храмовой лестницы. Вдруг кто-то легонько толкнул его в бок:       — Ну как, рябит в глазах? — хохотнул один из шисюнов*, устроившись рядом с Су Цзинхаем и указывая на золотые ленточки и фонари, которыми были увешаны столбы по дороге в храм. — Можно подумать, что клан Цзинь принимает любимого долгожданного наследника.       — Наследника? Ты вообще-то забыл, что у клана уже есть наследник — Ляньфан-цзунь, — Су Цзинхай ткнул его в ответ, не переставая, впрочем, глазеть.       — И где он сейчас? Гоняет на границе нечисть. Похоже, твой дядя поставил не на ту лошадку.       Су Цзинхай отмахнулся, но в душе что-то дернулось при мысли, что, если дядя теперь перестанет быть вхож в Башню Кои, его, Су Цзинхая, могут отправить обратно в Молин Су. Легкая дрожь пробежала по спине и лишь усилилась, когда тяжелые оглушающие звуки труб возвестили о начале церемонии. Люди поспешно разошлись по обе стороны от дороги. Не обращая внимания на тычки соседей и вытянув шею, Су Цзинхай одновременно напряженно и взволнованно вглядывался в процессию, пока не заметил чуть меланхоличное бледное лицо Мо Сюаньюя.       Торжественно, в свете красных, как поцелуй красавицы, фонарей, Мо Сюаньюй шагал вперед. Бело-золотые одежды, казалось, ужасно шуршали, и пояс сдавливал талию так сильно, что юноша едва мог вздохнуть. Слуги приветственно кланялись ему, улыбались, но от Су Цзинхая не укрылось, как нервно тот теребил рукава и как дрожали его губы, словно он вот-вот расплачется от обиды. Су Цзинхай знал причину, он сам видел, как и ученики, и слуги неустанно судачили о нем и его матери все эти несколько недель его пребывания в клане. Неудивительно, что сегодня бедолаге во всех улыбках чудилась тайная насмешка.       — Какой хорошенький! — послышался задорный голосок шимэй*.       Мо Сюаньюй — а, вернее, уже Цзинь Сюаньюй — и впрямь сегодня был необычайно красив в своем нарядном клановом ханьфу: многослойные одежды плотно обхватывали тонкую талию и сильные бедра, плотно прилегая к узкой изящной спине. Как, должно быть, жарко ему в этот ясный, тонущий в летней теплыни день.       В самом деле, церемонию посвящения весьма внезапно назначили на самое начало лета. Произошло это совершенно не вовремя. Лето всегда было беспокойной порой: жаркие ночи становились все длиннее, а люди — неосмотрительнее, и, почуявшие свежий приток энергии ян, твари смелели, все чаще нападали на запоздавших путников и доставляли немало хлопот заклинателям. Чтобы остановить это пиршество смерти, глава отправил адептов клана Ланьлин Цзинь на границы провинции. В числе них был и Цзинь Гуанъяо. Отправившиеся еще до того, как объявили день церемонии, адепты, несомненно, удивились, едва успев к празднеству. Довольно спешно устроенный, он, тем не менее, как всегда отличался пышностью и размахом. Только вот в этот раз устроением всего занималась госпожа Цзинь.       Мо Сюаньюй нервно сжал ткань ханьфу и преодолел наконец последнюю ступень. Поклонившись шесть* раз перед входом в храм, он вздохнул поглубже и, выпрямившись, переступил порог. Немедленно его овеял густой ароматный дым от чадящих свечей и благовоний. Люди клана Цзинь молчаливо поприветствовали его. В приглушенном свете и в сизой дымке лица их сливались одно в другое с неизменной торжественной полуулыбкой, от которой по спине поползли мурашки.       Отец стоял за алтарем. Сюаньюй отметил, что сегодня он выглядел как-то по-особенному возвышенно-печально в своем простом белоснежно-золотом* наряде. Госпожа Цзинь рядом с ним тоже была вся в траурном. Серые тени сильнее заострили ее суровые, хоть все еще довольно красивые, черты, и под ее пристальным холодным взглядом Мо Сюаньюю отчаянно захотелось убежать.       Только-только прибывший Цзинь Гуанъяо занимал свое место чуть поодаль, рядом с женой. На его лице застыло совершенно нечитаемое выражение, и только уголки губ подрагивали в легкой улыбке.       Мо Сюаньюй торжественно поприветствовал всех кровных родичей и застыл на коленях. Один из старейшин строго расспросил его о цели поклонения предкам клана Цзинь, юноша послушно ответил заученными фразами. В храме было так душно, что все перед глазами поплыло. Внезапно ледяная рука коснулась его правой ладони, разжала ее, и Сюаньюй ощутил острую холодную вспышку боли. Теплая кровь мгновенно наполнила ладонь и грузно закапала на пол, пока Сюаньюй остолбенело наблюдал, как отец быстрым взмахом оставил пятно чуть выше переносицы. Начертив на лбу сына алую точку, Цзинь Гуаншань взял его за плечи и повелел встать.       — Приветствую тебя, мой сын. Отныне твое имя — Цзинь Сюаньюй.       Этот голос, сильный, властный и все же уже дребезжащий, заставил юношу вздрогнуть всем телом сильнее, чем страх, на миг овладевший им при виде отблеска кинжала, которым ранили ладонь.       Но все закончилось. Благополучно.       Цзинь Гуаншань слабо улыбнулся ему, и в сузившихся глазах мелькнула тень теплой искры. Ощутив прилив сил, юноша широко улыбнулся в ответ, поклонился духам предков и наконец вместе с отцом обернулся к стоящим позади.       Первое, что он увидел — плотно сжатые губы госпожи Цзинь и ее цепкий пронизывающий до костей взгляд, который она мимолетом бросила в сторону донельзя бледного Цзинь Гуанъяо.       — Приветствую третьего господина Цзинь, — вежливо и громко произнесла она и потянула руку Сюаньюю.       Юноша на миг замешкался и растерянно потупил взор, когда тяжелая округлая ладонь легла на его плечо.       — Добро пожаловать в клан…       — Женщина, ты в храме предков! — резко оборвал Цзинь Гуаншань; по его восковому лицу пошли красные желваки, словно его вот-вот хватит удар.       Ласково улыбнувшись, госпожа Цзинь развернулась вполоборота и едва слышно едко выплюнула:       — По крайней мере, этот от деревенской простушки, а не очередной потаскухи.       Цзинь Гуаншань не успел и слова сказать, как ворота в храме открылись, и старейшины, разумеется, не слышавшие этих слов, объявили о принятии Мо Сюаньюя в клан. Вся площадь перед храмом взорвалась шумными приветствиями, рукоплесканием, криками и оживленно-торжественным рокотом труб. Сюаньюй ощутил, как сердце, сделав бешеный удар, словно провалилось куда-то в низ живота, и голова закружилась от мельтешащих украшений, лент и фейерверков. В этот миг кто-то аккуратно поддержал его под локоть.       — Осторожно. Здесь легко упасть, брат.       Цзинь Гуанъяо неотрывно смотрел в толпу, будто отчаянно искал кого-то. На плотно сомкнутых белых губах играла вымученная улыбка, а на щеках проявились глубокие ямочки.       — Благодарю, — безотчетно пробормотал Сюаньюй, переводя дух и восстановив равновесие.       Как странно было ощутить это крепкое надежное прикосновение. Сейчас. Здесь.       Цзинь Гуанъяо глубоко выдохнул, и юноша, впервые оказавшись так близко к брату, не без трепета отметил, как изящно очерчены его плотно сжатые губы, словно созданы для тайных поцелуев в тенистых беседках. Щеки его полыхнули, и кончики ушей обдало колючим жаром. Стыдливо отвернувшись, он позволил отцу увести себя вперед, в гущу домочадцев, немедленно расступавшихся перед ними, но чувство, что Цзинь Гуанъяо проводил его пристальным взглядом до самых ступеней, так и не покинуло Мо Сюаньюя.

***

      Новые покои, что отвели ему близ Благоуханного дворца, были не в пример просторнее школьных спален и, главное, целиком его. Казалось, что каждый шорох, каждый вздох и звон колокольчиков отдавался легким эхом в помпезной пустоте комнат. И повсюду сладко пахло свежими фруктами и пионами, только-только срезанными в садах. И все же Мо Сюаньюй никак не мог перестать ворочаться в новой широкой кровати с холодными душистыми простынями из шелка. Терпкое осеннее вино все еще будоражило кровь и мысли, а сердце трепетало, как подстреленный птенец.       Отчаянно хотелось пить. Вскочив с постели, он, едва сдерживая себя, бросился к столику с кувшином. Прохладная чуть подслащенная соком вода немного освежила и успокоила. Было уже давно за полночь, но гуляния в Башне Кои еще не затихли, и комнату наполняла далекая приглушенная музыка, смешиваясь с громким стрекотом кузнечиков под окном. Облокотившись о подоконник и взглянув в чистое-пречистое звездное небо, Сюаньюй подумал, что жизнь еще никогда не казалась ему столь упоительно пряной, как то вино.       Желание выйти на улицу, пришедшее спонтанно, понесло его по залитой сизым серебром лужайке. Луна, светившая так ярко, что и фонаря не надо, застыла драгоценным блюдом посреди звезд. Крохотные и тусклые, они напоминали холодных безмолвных мертвецов — совсем не такими помнил их Сюаньюй, когда разглядывал ночами небо в деревне Мо.       В груди неприятно кольнуло: если бы только матушка была рядом… Юноша оторопело запустил ладонь под рубашку и шумно выдохнул, когда пальцы нащупали теплый от разгоряченной кожи талисман. Вытащив его, Мо Сюаньюй провел большим пальцем по гладкой поверхности нефритового пиона, и глаза мгновенно защипало. Воздух вдруг стал чуть холоднее, а ноги сами понесли его вперед.       Опомнился он только, когда незнакомая аллея густого-прегустого сада вывела его к небольшому просто облицованному дому вроде тех, что предназначены для слуг. Скромный сад из бледно-желтых нарциссов* и клевера* служил ему украшением. В ярком свете алых фонарей блестела хорошенько начищенная поминальная дощечка над дверями, а на входе курились благовония.       — И кому это взбрело в голову устроить в такой глуши храм? — прошептал про себя Сюаньюй, застыв под деревьями и размышляя, стоит ли войти или нет.       Словно в ответ на его мысли, ночной ветер качнул фонари, а дощечка коротко и жалобно скрипнула. В лицо ударил густой аромат буйной травы и курильных масел, и по спине Сюаньюя пробежала волнительная дрожь. Все этой ночью казалось достижимым, словно невидимая длань Небес направляла его стопы по тропе успеха и благополучия, и в бесконечном радостно-опьяняющем тумане своих мечтаний юноша направился к храму.