Черные крылья голубки

      Глаза А-Су тотчас влажно заблестели, стоило ему переступить порог ее цзинши. Резко выпустив из рук вышивание и кивнув служанке, она кинулась в его объятия, словно испуганная лань. Когда ее теплая полная молока грудь нетерпеливо коснулась его, Цзинь Гуанъяо покачнулся, невесомо обхватил А-Су за талию и негромко признался:       — Я скучал — и по тебе, и по А-Суну.       — Сейчас Би Лянь его принесет, — торопливо сообщила жена и крепче обвила Яо тонкими руками за шею. От нее так веяло мягкостью и материнством, что светлая улыбка тронула губы молодого мужчины, но ненадолго.       — Ты дрожишь. Ты больна?       — Вовсе нет, я в порядке, А-Яо, — она чуть отстранилась и, ласково улыбнувшись, легко поцеловала мужа в щеку. — Тяжелая была охота?       От неожиданности Цзинь Гуанъяо немного подался назад. Утвердительно хмыкнув и заметив беспокойство во взгляде жены, он поспешил исправиться:       — Я только с дороги, еще не переоделся.       В самом деле, его простое дорожное ханьфу было немного измято, сапоги в пыли, а белые рукава слегка запачкали уже въевшиеся брызги крови. В этом году тварей в провинции расплодилось столько, что глава клана в конце концов послал его разобраться. Цзинь Гуанъяо был рад вырваться из помпезно-удушливой атмосферы Башни Кои. И все же одна навязчивая мысль продолжала точить его каждый день пребывания вне столицы: что если отец надеется избавиться от него стараниями особо свирепого монстра? Что ж, он приложил все усилия, чтобы не доставить ему такого удовольствия. Быть может, впервые за всю службу в клане.       Впрочем, опасения оказались напрасными, ибо он не только не погиб, но и выручил немало славы и денег как искусный заклинатель. Вот только праздновать успех было рано: еще в разгар ночной охоты надежный человек из домашних доложил о готовящейся церемонии — о том, что готовила ее хозяйка Башни Кои, известная своей нетерпимостью к образу жизни хозяина Башни Кои и к появляющимся от этого бастардам. Разумеется, церемония, назначенная в отъезд Яо и без его ведома, отнюдь не была следствием внезапно проявившейся сердечности госпожи Цзинь к деревенскому мальчишке.       — Все хорошо, дорогая. Прошу, отпусти, ты испачкаешься.       Он осторожно освободился из объятий А-Су, несмотря на, впрочем, не слишком настойчивый протест, отступил на шаг назад, и снова его лицо приобрело привычное открытое и благодушное выражение. В этот миг в комнату вошла служанка с ребенком на руках.       Цзинь Жусуну совсем недавно исполнился год. Маленький, со впалыми щеками и растерянно-рассеянным взглядом, он совсем не походил на пышущую красотой и здоровьем родню Цзинь. Когда его большие красивые, как у Гуанъяо, глаза остановились на отце, малыш озадаченно замер, словно не узнал. А-Су забрала сына у служанки и заботливо прижалась губами к белому с красной точкой лбу.       — Поздоровайся с отцом, Цзинь Жусун.       Ребенок послушно уставился, куда ему показала мать, и от его неморгающего взгляда у Цзинь Гуанъяо по спине пробежал озноб. Выдавив из себя улыбку, он поправил ушамао на голове, однако с места не сдвинулся. А-Су сама поднесла ребенка и передала ему на руки.       — Он, наверное, сонный, еще не проснулся, да, Би Лянь? Дорогой, не бойся, не уронишь. Только держи крепче. А-Сун такой чудесный, такой спокойный! Он даже никогда не плачет!       — Никогда? — удивленно переспросил Яо. В весеннем доме, где работала его мать, ему иногда поручали понянчить детей, и ни один не обходился без слез, вызванных обидами, капризами или голодом.       Но А-Су была слишком занята малышом, чтобы ответить: она неустанно теребила его за крохотные пальчики, целовала в лоб и расправляла нарядный передник. От этого ее бледные щеки порозовели, как у юной невесты, и Цзинь Ганъяо ощутил острый укол в груди от осознания, что, несмотря на все старания, он все еще находит ее привлекательной, и что их дорогой сын, которого он старается из-за этого сторониться, обречен в глазах Небес носить клеймо позора — пусть и иного толка –, как носит его он сам. Вязкая горечь хлынула в сердце, и ребенок на руках потяжелел, словно непосильная ноша. Покачав его еще немного, мужчина торопливо передал Жусуна жене, молясь, чтобы руки не дрожали так сильно.       — Ты очень странный… и нервный, — заметила А-Су, возвратив сына Би Лянь. — Что-то случилось на ночной охоте? — спросила она, когда за служанкой закрылась дверь.       Ее вопрос прозвучал пугающе громко в тишине пустой комнаты. Отвернувшись лицом к столу с фруктами, Цзинь Гуанъяо подавил волнение и совершенно обыкновенно ответил:       — Нет. С чего ты взяла?       — Значит это все из-за... ты уже знаешь?.. Про молодого господина Мо, ой, то есть про господина Цзинь?       Он ощутил, как снова его одолевает приступ гнева, готовый излиться в уродливую сцену. Разве не довольно ему Жусуна? Разве не довольно ему ее самой? Сделав над собой усилие и опустив побелевшие кулаки, Цзинь Гуанъяо взял с блюда мушмулу и как бы походя бросил:       — А, это. Да, Ван И мне уже рассказал. Жаль, что госпожа не дождалась меня. Ей, наверное, было тяжело управиться со всеми приготовлениями.       А-Су, накидывавшая шаль на плечи, облегченно выдохнула и оживленно отозвалась:       — О, не думаю. В любом случае, она очень радовалась. Попросила меня закупить праздничных фонарей и развесить по дороге к храму предков. Хочешь посмотреть?       Яо невольно развернулся, и улыбка озарила его лицо.       — Моя дражайшая супруга сама развешивала фонари?!       А-Су схватила его за руку и звонко рассмеялась:       — Конечно, нет! Я поручила это Би Лянь и другим служанкам.       — И все равно ты молодец, — гнев немного отхлынул, он приобнял ее за плечи и уточнил: — А госпожа Цзинь не обмолвилась, почему выбрала этот день для церемонии?       — Хм, вроде, она говорила, что дни в начале лета ей посоветовал один астролог как благоприятные для семейных торжеств. Так ты хочешь посмотреть на мои фонари, А-Яо?       Рука, только что чуть не легшая па пояс с обернутым вокруг талии Хэньшэн, вновь расслабленно опустилась.       — Разумеется! Только переоденусь, и мы вместе сходим к храму, хорошо?       Нежно улыбнувшись жене напоследок, он поспешил к себе. От холодной клокочущей ярости возмущение потекло по меридианам, вызывая боль в среднем даньтяне, и Гуанъяо молился предкам о том, чтобы на пути его никто не задержал. И лишь запершись в кабинете, метнул проклятое ушамао прямо на стол с бумагами, что мгновенно разлетелись по полу.       От этой женщины он ожидал очень многого, но только не празднество в день смерти его матери.