the light in the darkness (и в свете будет тьма)

      Юнги до сих пор не понимает, почему продолжает возиться с Чоном так, будто тот настоящий пятилетний ребенок, неспособный даже отпроситься у до жути невозможного, вызывающего скрежет зубов и сведение скул хрыча Кана. Будто надавить своей невинностью Чонгук не мог.       Он мог, вполне, но моральные — правильные — принципы превыше всего.       Чон Чонгук просто не хочет лишиться приличной стипендии, позволяющей жить — выживать — без какой-либо помощи родителей — или тех, чье положение не особо улучшилось даже спустя семь лет.       Чон Чонгук просто сам пробил потом и кровью себе дорогу и бюджетное место в престижном университете, максимально стараясь отстраниться от родителей и быть близко с хеном, который «будет готов броситься под блядскую фуру и умереть, лишь бы донсэн был в порядке».       «Чонгук, это был последний раз, когда я твою неугомонную задницу спасаю от передряг.»       «Ну-у-у, Юнги-хен, хочешь: я тебя угощу американо с ванильным мороженым?»       Мин Юнги терпеть не может ванильное мороженое, но выдох с закрытыми глазами и тихое «прибереги деньги, Гуки, я заплачу» запоминаются навсегда как священная молитва, выученная со строгим тоном матери; c нравственными устоями, обязывающими быть переданными её сыну.       Мин Юнги двадцать два года и последний курс саунд-продюсирования, а мольб с обращениями к кому-то, кто плевать на это все хотел и не имел никакого дела к долбоебизму людей, — ноль с сигаретами со вкусом отвратительно успокающего ментола и зажигалкой, чтобы дымить и забывать об этом как можно чаще. Навсегда, желательно.       Он ещё пару минут не сводит взгляд с телефона, где полчаса назад младший писал ему о своей возникшей проблеме, слегка хмурясь и стягивая объемные наушники черного цвета, ведь теперь сосредоточиться на сводке инструментальных дорожек невозможно. Чертов старый урод со своими обязательными факультативами. Темноволосый отодвигается на кресле, осматривая помещение в бежевых оттенках, так напоминающих его комнату в Тэгу — ту, что оставила слишком много воспоминаний и забрала его часть навечно, запечатывая самые важные (и прекрасные, и ужасные) моменты жизни; куда мать заходила часто в детстве, рассказывая сказки о прекрасной жизни и мире людей, способных ужиться вместе, и оставляя аккуратный поцелуй в макушку мальчика. «Воспоминания даны для того, чтобы глушить боль или упиваться виной до конца своей жизни», — иронично вспоминает парень слова отца, запрятанные в подкорке мозга с горькой усмешкой на потрескавшихся губах и желанием выпить чего-нибудь покрепче кофе.       «Ещё не вечер, Юнги», — отголоском разносится собственный внутренний голос в пустом просторном помещение, будто настоящее эхо, заставляя подняться с места и пойти на выход, одновременно прихватив белое пальто.       Ещё не вечер, а обещанные пирожные с кофе определенно не будут ждать столько, как и усталый Чонгук после занятия.       Выходя из студии, предварительно выключив все освещение и закрыв на сотню ключей, чтобы какой-нибудь посторонний человек не пробрался в частично арендованное парнем место — в хранитель души зачерствелого Мин Юнги в нелепом белом пальто и черных потертых джинсах с ужасным свитером темно-серого оттенка, — парень закуривает очередной сигаретой из заканчивающейся пачки.       «Если ты так часто будешь курить, то невольно откинешься прежде срока, хен.»       Мин Юнги курит потому, что просто-напросто не выносит люто осень с её пестрыми красно-желтыми оттенками и прохладным влажным воздухом Сеула, который неприятно смешивается с выхлопными газами и вызывает острою желчь (не только на язык, но и в желудок из-за скудного завтрака рано утром и, вероятно, литра холодного американо). Ему, на самом-то деле, не нужна причина, чтобы выкурить ещё одну «лишнюю» сигарету. Ему вообще ничего надо, чтобы это сделать.       А вечно уставляющиеся взгляды прохожих — хоть светлых, хоть темных — неожиданно ожидаемо добавляют последнюю каплю в заполненную и так до краев чашу с нервами, остротой в словах и желанием «отъебись раньше, чем перестанешь видеть». «Тебя мама учила, что нужно относиться к людям с почтением и так, как они того будут заслуживать после, Юнги, но всегда помни, что отношение людей не изменится от твоих слов ещё больше, чем когда они увидят твою принадлежность. Она оправдывает все, даже если ты этого не хочешь», — невольно вяжутся слова в подкорке мозга, а мимо падающие листья насыщенного оранжевого цвета по аллее парка лишь дополняют контраст правдивости. Почему все обращают внимание на черный и белый, но не замечают красного, желтого и оранжевого?       Почему все отнесут тебя лишь к одному, но никогда не увидят твоего собственного градиента души с миллионами колеров палитры и одной единственной жалкой кистью, испачканной во всех цветах?       В какой момент жизни мир стал черно-белым с тысячью оттенками?       «Мир всегда станет таким, каким хочешь видеть, только когда ты себе его представишь.»       Мин Юнги выдыхает остатки ментола и выкидывает по пути окурок в мусорку — ради одного порядка, — старательно сохраняя на лице полное безразличие с неприятным послевкусием и горечью неправды в словах. Ведь у него роскошное пианино в скудно обставленной однокомнатной квартире, на которое ушла большая часть скопленной стипендии за полтора года; арендованная студия за часть своих денег неподалеку от университета искусств, чтобы проще было расслаблять уставший мозг от таких профессоров, как мистер Кан, и заниматься тем, с чем всегда была отдушина и желание жить иначе; сплошная черная одежда с каштановыми жестковатыми волосами из-за многочисленных перекрашиваний и небольшие пятна других красок (как это же белое пальто, совершенно не вписывающиеся в общий образ темноты). А ещё невысказанные на кончике языка «ты ошибаешься, отец», ведь Юнги старается уже несколько лет, а итог — то, где он до сих пор.       То есть нигде (недалеко от центра Сеула и совершенно безразлично всем, кроме Чонгука?).       У него за пазухой лишь скопленный годами опыт из-за многочисленных попыток и ноль грамма желаний в двадцать два года, потому что не хватает сил на пустые мечты и новую жизнь без отблеска черных, слишком темных, чернее черного пятен прошлого, никак не связанного с тобой; темные круги под глазами и контраст слишком бледной кожи с приятным теплом и легкой сухостью рук.       «Мин Юнги слишком является противоречием жизни, за которым интересно наблюдать и делать свои собственные выводы», — однажды расписывает Чонгук в потрепанном блокноте старшего, радостно потягивая из трубочки карамельный латте и периодически кидая косые взгляды на голубоволосого парня, что недовольно, но терпеливо разбирался с ошибкой в заказе. «Мин Юнги самое приятное противоречие жизни с холодными словами и теплыми действиями».       «Этот придурок заслушался хреновой попсы и забил в заказ банановый бисквитный рулет с фруктами вместо торта. Как таких только принимают сюда?»       Мин Юнги никогда не причитает к сторонам — даже когда этот придурок с высветленными волосами является светлой стороной, — лишь оценивая внутренние качества и составляющую людей. Но он приносит именно кусочек бананового торта, любезно ставя перед Чоном, который недавно вернул блокнот и ручку на законное место, оставленное ранее хеном.       «Мин Юнги удивительный человек, которого повезло иметь рядом. С Новым годом, хен!»       «P.S. Не убивай, Юнги-хен, я ещё не успел отдать тебе подарок!»       Через месяц Чонгук — Господу лишь благодарный, что жив без явных намеков смерти, — вновь сидит за тем же самым, потрепанным временем столом и вырезанными тайно надписями, потягивает из трубочки мокко с легким имбирно-пряничным оттенком и ждет хена, который терпеливо выясняет, почему все тот же парень продолжает путать его чертов заказ.       Чон невзначай подглядывает в сторону кассы, забирая блокнот с обложкой, приятно пропитанной коричным ароматом кофейни и самим Мин Юнги, и открывая на той самой странице, где, по его мнению, должно было остаться новогоднее послание.       «Чон-мать-его-Чонгук, мне приятно знать об этом, но только посмей ещё раз исписать мой блокнот, клянусь, я собственнолично оторву нахрен твои руки.»       «P.S. Если это тебя не испугало, Гуки, то о своих банановых пирожных с заварным кремом можешь позабыть нав-сег-да.»       Четырнадцатилетний парень с милыми ямочками легко и неосознанно улыбается, не обращая внимания на угрозы, а после обещает купить ещё один блокнот, в котором будет вести записи, наблюдая за людьми, которые ему интересны, как брюнет.       Он обещает, что создаст лишь лучшие воспоминания с ним.       Мин Юнги только косо наблюдает за мелким, слабо приподнимая уголки губ, и ждет исправленный заказ. В тот зимний день он ничего не говорит младшему.       Мин Юнги засматривается на опадающие листья с деревьев, срываемые порывами прохладного ветра с нотками приятных запахов из нужной неподалеку кофейни, и даже не замечает, как эти самые тонкие и хрупкие листочки порываются зарыться в его каштановых волосах. Парень все ещё ненавидит этот сезон года, как и воспоминания многолетней давности, от которых способен просыпаться глубокой ночью в поту и жадно выкуривать дешевые сигареты из кухонного окна, пытаясь заглушить вспыхнувшую боль и подобные ей ощущения. Потому что темноволосый не любит чувствовать, как и вспоминать то, что может непосредственно ранить, узнай кто больше, чем ему положено, а если не добьет тебя, то обязательно коснется другого. «Будь осторожен в выборе слов, ведь мир жесток — особенно жесток к таким, как мы, ты», — Мин Юнги учится плеваться ядом и порождать холод одним лишь взглядом насыщенно карих глаз. «Тщательно думай над тем, кого считаешь своим другом, так как не каждый скажет тебе то же самое», — Мин Юнги закрывает себя на тысячу с лихвой замков, максимально мешая кому-либо втиснуться в свою душу, прочитать каждые скрытые меж строк слова и вывернуть гребанное все наизнанку. Чон Чонгук все ещё исключение, которое знает, сколько ему требуется, и не протестует: хен — тот человек, решающий открываться с нужным временем в нужном месте и нужным доверием.       Чон Чонгук не давит, а терпеливо ждет, изредка вмешиваясь.       Мин Юнги закрывает глаза на такие мелочи, позволяя для себя маленький отдых и полную уверенность в брюнете.       Мин Юнги тот человек, который слушает советы и интерпретирует их под себя, чтобы пытаться создать свой собственный мир для чуть более легкой жизни.       Он немного взъерошивает свои волосы, чтобы убрать прицепившуюся листву и следом быстро двигается в сторону виднеющейся стеклянной двери кофейни «Moon & Sun», в которую заходят и выходят самые разные люди: и светлые, и темные.       Наверное, это одна из причин, почему это заведение так любят все; почему его так любит Юнги (позднее познакомившего кофейню с Чонгуком). Потому что немногие заведения любят смешивать две стороны между собой, хоть в этом и нет ничего страшного — межстороннюю дружбу, с которой сталкиваться хочется не многим (буквально никому), разрешили же. Многие до сих пор предпочитаю традиционно делить свои заведения для исключительно светлых или темных, минимум пересечений позволяя для своих гостей или посетителей. Мин считает это долбоебизмом, но продолжает громко молчать, лишь бы лишний раз не получить недовольство — особенно со стороны матери, — или максимально стать изгоем, хоть он и не против, однако выбитых окон или исписанной квартирной двери ему определенно только и «не хватает» в жизни.       Честно говоря, эта кофейня особо и не выделяется чем-то от остальных сеульских заведений: будь то кафе, ресторан, кофейня или та же забегаловка где-нибудь на окраине города. Но то, что она была доступа всем со своими собственными правилами, — выделяло её из тысячи подобных интерьером, а уж тем более (предвзятым) отношением; ведь владелец «Moon & Sun» старался добиться равноправия, не выделяя ни одного (даже если у кого-то карманы были набиты деньгами намного больше, чем у среднестатистического студента из темной стороны). А его правила, приклеенные на дверь, как и вставленные в небольшую рамку, прибитую внутри заведения, — единственные правила, которые нравились Мин Юнги.       «Добро пожаловать в «Moon & Sun»! Мы рады приветствовать любого человека вне зависимости его принадлежности, социального статуса и семейных принципов. Однако у нас существует маленький свод правил, обязующих каждого исполнять их, иначе, к нашему глубокому сожалению, вы попадете в черный список кофейни и никогда больше не сможете насладиться нашей фирменной выпечкой, как и невероятно потрясающим ароматным кофе и чаем, конечно же!»       Парень с удовольствием входит в заведение, слыша над своей головой звоночек, оповещающий маленький состав персонала о новом клиенте. Он проходит глубже, чувствуя легкость, ведь никто не обращает на него особого внимания, не смотря на сильно выделяющееся белое пальто со всей темной цветовой гаммой Юнги.       «Правило №1: Относись с уважением к каждому: и персоналу, и другим посетителям, — все мы люди, которые не любят лишнего внимания к себе и хотят получить немного расслабления именно в этом заведении».       Само помещение было в нежно-персиковых тонах с розовыми винтажными узорами по бокам, плавно переходящими градиентом в светло-красный. Пол был сделан из светлого паркета, гармонично сочетающегося с черным натяжным потолком в зведную крапинку и темным деревом двери и оконных вставок. На подоконниках стоял рой разнообразных цветков и растений в светло-голубых горшках, гармонично сочетаясь с основным интерьером, а на полочках из темного дерева, прибитых хаотично к стенам заведения, уютно стояли разнообразные декоративные предметы: рамки с фотографиями бездомных животных, которых владелец со своим персоналом помог приютить или отдать в приют, а после же устроить благотворительный сбор от части выручки; подарки от постоянных клиентов, а также тех, у кого не было денег первое время на покупку (хоть и цены в самой кофейне были низкие как для заведения, расположенного недалеко от центра Сеула) выпечки или кофе, но опять-таки владелец помог без какой-либо задней мысли — от души, получая вскоре ценные подарки для заведения и невероятные отзывы; милые и немного старомодные, однако созданные самим владельцем и его помощниками предметы: вазочки, мини-шкатулки, из которых многие посещающие дети любят брать конфеты бесплатно за то, что посетили именно эту кофейню.       Это было то самое место, которое можно было без сомнения назвать оазисом — или поверить, что рай на земле существует вопреки сложившейся за дверями этого места обстановки.       Мин Юнги кивает приветственно персоналу, который убирал остатки со столов и очищал их же, чтобы новые гости могли расслабиться за резными столами на мягком бархатном диване небесного цвета или светло-голубых стульях неподалеку от самой стойки с кассой и витринами свежеиспеченных десертов и другой выпечки.       «Правило №2: Дождись, когда будет свободно место, не устраивая преждевременный скандал. Если же заметишь ошибку в своем заказе (хоть мы благополучно не допускаем), то сообщи об этом сразу в спокойном тоне. Обещаю, что замененная выпечка будет за наши средства, как и дополнительный комплимент от заведения».       Он подходит к кассе, засматриваясь на доску сверху в поиске каких-нибудь новинок или изменений в меню, написанном цветными мелками с милыми цветочками, солнцем и луной по бокам. Юнги всегда забавляли эти детские рисуночки, но он никогда не говорил об этом в открытую, ведь это так гармонично подходило владельцу и его детищу, существующему уже три года с дня открытия. Особенно его забавляли праздники, на которые были совершенно другие рисунки, создающие специальную атмосферу, так как их чаще всего даже и дети рисовали, когда появлялся сам владелец кофейни.       Замечая лишь дополнения в виде фирменного тыквенного латте с корицей, рисовых булочек с манго и анасово-йогуртной начинкой и нового торта с тыквенно-морковным бисквитом и сливочным кремом, Юнги возвращает свое внимание к светловолосому парню, повернутому к нему спиной и очищающего после недавнего заказа кофемашину.       — Чимин?       — О? — светловолосый быстро заканчивает и разворачивается к стойке, с легким удивлением замечая перед собой темного средь бела дня, — Мин? Что тебя привело сюда, так ещё в мою смену?       — Уж точно не поговорить с тобой, — без капли отвращения роняет с кончика языка темноволосый, замечая легкую усмешку на чужих уголках губ. Нет, Мин не ненавидит Пака, но до сих пор искренностью к нему не дышит, потому что дружба того с Чонгуком — слишком мутное дело для самого темного. — Тыквенный латте с банановыми пирожными и заварным кремом пришел купить для Чонгука.       — Это мило, Юнги-хен, — светлый сразу же принимает заказ и поправляет свой светло-коричневый фартук, разворачиваясь к кофемашине, — передавай ему привет от меня.       — Почему же ты сам не передашь? Неужели решил перестать дружить с Гуки за его спиной? — с наигранным удивлением наблюдает за парнем Юнги, даже не видя ни одного намека на злость или напрягу от его слов. Пак Чимин — тот ещё человек-загадка, появившийся в жизни этих двоих внезапно, будто опавший лист на голову.       Это тот самый светлый, у которого, видимо, высоких принципов в жизни было мало — или же просто-напросто они не были привиты от родителей, потому что никто особо и не горит желанием начать общаться с кем-то из противоположной стороны, особенно зная, что чаще всего детям из светлой стороны внушают с самого детства (практически с рождения) не общаться с детьми из темной стороны, более того — избегать их по возможности, ведь никогда не знаешь, что он может привить тебе или сделать. Однако Пак Чимин решил полностью подвергнуть взгляды Юнги (хоть он и не сомневался, что были те, кто действительно хотел дружить с противоположной стороной, просто не в его жизни), начиная все больше сомневаться и особенно не доверять младшему.       — Хен, я понимаю, что ты о нем печешься, так как он твой лучший друг и буквально младший брат, но перестань с таким недоверием ко мне относиться. Я даже ничего не сделал и не собирался делать, пойми, не в моих это принципах, — Чимин заканчивает добавлять тыквенно-коричный сироп в свежесваренный латте, сверху украшая взбитыми сливками и присыпая разной шоколадной крошкой; не забывает взять красный маркер и подписать аккуратно «Чонгуки~» на фирменном стаканчике, пририсовывая рядом цветочек. — Понимаю, что светлые — тоже люди не столь честные до конца, но мое желание общаться с Чонгуком вполне себе искренне, а тебе я разрешу разбить мне лицо, если оно не оправдается. — Пак слабо смеется без веселья, открывая витрину и беря тарелку с пирожными, после упаковывая их в отдельный пакетик кофейни, стаканчик ставя в подложку с ещё одним (с любимым американо Мина, который он чаще всего берет) в качестве комплимента и, конечно же, за счет самого Чимина, чтобы тот хоть чуточку поверил. Мин Юнги не подкупить никакой сдобой, как и любимым, приевшимся кофе, но вполне себе можно немного сдобрить. Даже вкинутый мэронпан* к пирожным из-за звуков недовольного желудка Юнги одним лишь кофе не заставляют поверить до конца в словах, но попробовать обдумать идею о шансе — возможно.       Мин Юнги просто хочет сберечь Чон Чонгука от боли, которая сможет разрушить его настоящее — с небольшим оказанным влиянием родителей и намного больше самого кареглазого.       «Правило №3 (или больше совет): Хочешь помочь нашей кофейне? Оставь свой отзыв на сайте или подкинь в баночку на стойке денежку — они, как и часть нашей выручки, уйдут на одну из благотворительностей, проводимых практически каждый месяц (в достоверности можете попросить у нашего персонала все нужные бумаги)! А также не забудь пожелать приятного времени суток нам и другим посетителям, чтобы на их лицах хотя бы немного засияла солнечная улыбка».       Парень сомневающееся в последний раз смотрит на светловолосого, который ему добродушно слегка улыбается и подмигивает, желая приятного остатка дня. Мин расплачивается за заказ (с булочкой и американо, которые преждевременно не входили в его заказ, чтобы Пак лучше внес свои деньги в благотворительный фонд детского приюта), подкидывая в баночку несколько тысяч вон и с трудом напоследок кидая: «Приятного тебе тоже дня, Пак Чимин».       На выходе он случайно сталкивается с торопившимся светлым, не ожидая никаких слов, но все-таки получая торопливое «О Господи, извините меня, пожалуйста». И не сказать, что Мина это повергло в шок — обычно его винят в таких глупых случайностях, ведь он темный, ведь только он способен на такое, — но заставило изрядно искренне удивиться, кинув быстрый взгляд на парня, и выйти из кофейни, быстрее направляясь в студию.       И Пак, который с удовольствием наблюдал за этой картиной, не сдерживает смеха, хоть ему и хочется рассердиться на опоздавшего около получаса друга, влетевшего в самого Мин Юнги.       — Твою мать, я врезался в самого Мин Юнги?       — И это ты меня спрашиваешь? — прекращая смеяться, кареглазый провожает взглядом удалившегося в комнату персонала Кима, который вскоре вернулся с фартуком поверх белой рубашки, под которой виднелся коричневый свитер под горло.       — Мне стоит узнать, почему ты опоздал помимо своей лекции фотоискусства? — Пак приподнимает бровь и очищает лишний раз стойку, наблюдая, как Тэхен становится за кофемашину. — Мне пришлось быть баристой и принимать заказы, Тэ! Это было жутко сложно в первые часы.       — Прости, Чимин, но мне пришлось ещё обговаривать со студсоветом ближайшую постановку и раздавать каждому основные роли, — темноволосый измученно вздыхает, слегка закусывает губу, — придется тебя и Хосока попросить поставить танец дополнительно, а также Юнги-хена заняться музыкой, — все тише добавляя последние слова, Ким вновь слышит издевающийся смешок со стороны лучшего друга, который передал новый заказ.       — Хочешь сказать, что из всех студентов саунд-продюсирования, вы... ты решил выбрать Мин Юнги? — быстро исправляется светловолосый, приподнимая бровь и доставая из витрины малиново-клубничный торт.       — Он — один из лучших студентов, на минуточку, и не раз помогал в проектной деятельности первокурсникам, поэтому я решил попросить его помощи.       — Ким Тэхен, ты такой безбашенный идиот, я тебе говорил это когда-нибудь? — Чимин ловит укоризненный, но без злобы взгляд, продолжая хихикать, — через полчаса мою смену Хенджун заменит, а помогать в этой затее тебе — проще убиться.       — Лучший друг, называется, — закатывает глаза светлый, слегка щипая Пака за бок (ведь тот боится), а после ставя молочную матчу и фраппе на поднос.