В пределах санитарного кордона

      Кухня была любимым местом Ронды Нокк в огромном, но таком пустом доме.       Просторная, словно сошедшая с экрана телевизора, она дышала уютом. Белые шкафчики с элегантными чёрными ручками были приоткрыты, чтобы хозяйка в любой момент могла залезть в них и достать чашку, пакет крупы, какую-нибудь припрятаную сладость. Мраморная столешница в центре сияла чистотой. Пугающую тишину пустого дома разрушал лёгкий гул холодильника, забитого лично Рондой под завязку всем, что она так любила. Выключеная плита — четыре комфорки, встроенные прямо в столешницу, и куча ящичков, полных того, что может понадобиться при готовке — помигивала красным огоньком. На ней остывал чаудер, распространяя невероятный аромат бекона и сливок.       Всё было так, как Ронда и хотела. Но всё равно не так.       Женщина грела озябшие руки о чашку с кофе. Но ни её жар, ни аромат корицы не дарили уверенности и сил, как раньше. Она устало смотрела в большое окно над раковиной. Там снег медленно закутывал в свои объятия голые ветви клёна, склоняющиеся над опустевшими клумбами. Там за коваными забором царила пугающая пустота опустевшего района. Туда ушёл её дорогой Винсент…       Ронда судорожно сжала пальцы вокруг чашки. Жар болью опалил кожу, когда кофе плеснулось на руку, но женщина этого даже не заметила.       Голову её занимала одна мысль, заставляющая тело под тканью безразмерного выцветшего свитера подрагивать: её Винсент организовал митинг против военных.       Ронда знала, что он не смирится. Ещё в тот момент, когда их отчаянная попытка сбежать окончилась возвращением домой, женщина ясно осознала, увидела в лице мужа, в его сжатых кулаках и напряжённой фигуре — он будет бороться за свою свободу. Винсент всегда был таким. Упрямым, свободолюбивым. До боли любящим семью и не терпящим ни малейшей угрозы в их сторону.       Когда Ронда выходила за него замуж — юная девчушка, едва после школы, такая нелепая в дорогом белом платье, но безумно гордящаяся и фатой до земли, и полами юбки, волочащимися за ней, словно хвост — она считала это положительными качествами. Признаками сильного мужчины, способного сделать её счастливой. Отличительными чертами её мужа от её же отца, ленивого выпивохи без стремлений, цели и смысла жизни.       Когда Винсент отстроил лесопилку и сделал её прибыльным бизнесом, Ронда была от него без ума. Её, именно её муж упрямством и свободолюбием сумел вырваться из фантазий свёкра девушки и заработать денег на их счастливую жизнь. А она помогала ему. Ночами не спала, сводя цифры доходов и расходов в отчетах, сметах и контрактах. Ронда была такой же упрямой.       Больше нет. Её упрямство иссякло в тот день, когда из школы сына позвонили с ужасной новостью. Когда её Терри… Думать об этом Ронде было невыносимо даже сейчас.       Спустя года, повзрослев, она начала сомневаться, так ли уж хорошо было быть упрямым. Иногда закрытая дверь бережёт, а не ограничивает. Сейчас так точно.       Шумно выдохнув, Ронда отвела взгляд от окна. Невыносимо было сидеть здесь и ждать, всматриваясь в покрытое узорами инея стекло и вслушиваясь в тиканье старинных часов в столовой.       Она пыталась убедить мужа, что нужно остаться дома. Напоминала ему об Анне, о Стиве, о всё её товарищах по работе, таинственно пропавших из их поля зрения. Просила подумать о том, что они будут делать, если военные заберут его. Но Винсент был непреклонен. Он жаждал свободы, жаждал правды и точно не собирался сидеть сложа руки.       Ронда хотела бы им гордиться. Но не могла. Страх сковывал все прочие чувства, сжимал горло холодными пальцами, не давал думать ни о чем другом, кроме как о Лайонелах. Майк в свои последние часы до сих пор снился Ронде в кошмарах. Но конечно Винсент не видел его. Конечно, не понимал страха жены. И конечно не видел смысла в том, чтобы смиренно ждать у моря погоды.       В конце концов, в его мире ожидание считалось слабостью. Это не он мог часами сидеть в комнате, вслушиваясь в звуки пьянки на первом этаже дома. Не он мог сидеть на заднем дворе до поздней ночи, лишь бы не попадаться на глаза дружкам отца. Наконец, не он мог таиться по углам, стараясь даже не дышать, лишь бы не встречаться с мачехой.       Ронда знала цену нетерпеливости и несдержанности. Жаль только не могла донести этого до мужа.       Всё, что она могла — молить Бога о том, чтобы её Винсент вернулся домой поскорее.       Дрожащие пальцы женщины нашли на груди острые грани крестика. Ничего особенного, на вид латунная безделица, но в этой безделица много лет Ронда находила единственное утешение. Холод пронзил обоженные пальцы, когда женщина сжала крестик в ладони. Острые грани и очертания Христа впились в кожу. Ронда опустила взгляд в чашку. В кофе медленно плавал зерновой осадок.       — Господь, верни мне Винсента, прошу, — шепнула Ронда. — Прошу, пусть всё пройдёт мирно. Изгони болезнь, напавшую на нас. Дай знак о том, что ты видишь меня, что слышишь, что можешь помочь.       Как и впредь, знака не пришло. Поверхность кофе осталась недвижимой, гул техники — таким же размеренным. Ронда покачала головой. И так всегда.       Ронда Нокк была истовой католичкой. С юности она ходила в церковь, исповедовалась священникам во грехах, стояла у огромного креста, молилась витражам и куполу крыши. Иногда желаемое сбывалось — и тогда она благодарила Господа ещё истовее, чем просила его. Иногда ничего не происходило — и тогда Ронда успокаивала себя тем, что желание её было слишком мелочным или молилась она недостаточно сильно, чтобы Бог смог её услышать. И молилась вновь, ещё упорнее.       Так она молилась о рождении ребёнка после того, как потеряла первую беременность, не успев даже сообщить о ней мужу. Так она молилась о здоровье Терри, когда он болел в детстве. Молилась о том, чтобы дело Винсента процветало, чтобы в доме их был достаток, чтобы Терри рос умным и добрым, чтобы отец перестал стучать в её дверь и просить о деньгах, чтобы мачехи не стало, чтобы не стало отца… Что-то сбывалось. Отца и мачехи не стало в прошлом году, Винсент до сих пор был одним из богатейших людей Хайден Лоуленд, Ронда жила в роскоши, подобной которой видела лишь в кино. Но что-то не сбывалось. И Ронда готова была отдать многое, чтобы оно всё же случилось.       Однако Бог, наверное, считал иначе.       — Мама, перестань, — оторвал женщину от раздумий шелестящий голос сына.       Вздрогнув, она повернулась на звук. Терри стоял у стойки, разделяющей столовую и кухню. В руках он держал пустую тарелку — яичница, Ронда готовила её ему на завтрак, неужели он только поел, — а взгляд не отводил от матери. В серых глазах, так похожих на её собственные, стояло неодобрение. Гнев даже. Как тогда, в участке…       Ронда вздрогнула ещё сильнее и отвела взгляд первой. И тут же устыдилась этого. Терри был её сыном, её мальчиком, которого она растила со всей любовью, живущей в её обращённом к Богу сердце. Она не должна была бояться его.       И всё равно боялась. Не могла не бояться после того ужасного дня, после открывшейся правды, после того, что он сказал…       — О чем ты? — выдохнула она, отставив кружку с кофе.       Пить не хотелось. Есть, впрочем, тоже. Вчера она ещё кое-как затолкала в себя пару бананов и сэндвич, но сегодня, после того, как Винсент ушёл, не могла проглотить ни крошки. Господи, хоть бы он пришёл поскорее, Ронда сойдёт с ума, если он не вернётся, она не выдержит без него…       — Хватит уже. Молитвы не помогают, — буркнул Терри.       Пройдя на кухню, он дошёл до раковины и брякнул тарелку туда. От грохота Ронда вздрогнула ещё раз и тут же съежилась. С опаской взглянула на Терри. Лицо его было точно таким, каким она помнила — грубоватым, чуть округлым, как у отца, с небольшим круглым носом и пухлыми губами. Русые волосы всё так же лежали волосок к волоску, аккуратно, как она его учила. И домашняя футболка тоже была чистой, ни пятнышка. Но… Это всё ещё был не её Терри.       Её Терри остался в том дне. После него она больше никогда не видела ни его улыбки, ни счастливого блеска в глазах. Вернее, видела, но поверить в них не могла. Психопатия и долгий курс лечения, неутешительные диагнозы психологов и психиатров, кабинеты, уколы, таблетки, таблетки, таблетки…       Тот Терри, что стоял сейчас перед ней, опять был её ночным кошмаром — мрачным, хмурым, молчаливым. Ронда поежилась под его пристальным взглядом.       Терри заметил это. Вздохнув, он ухватился за запястье и цокнул языком — как и она, когда всё шло не так. Ронда спрятала ладони в рукавах свитера. Господи, хоть бы Винсент пришёл поскорее… Когда она была не дома, её тянуло под защиту стен, к Терри. Когда она была здесь, ей страстно хотелось уйти. Вновь сбежать от жестокой реальности, где всё было не так, как в мечтах.       — Я молюсь, когда переживаю, Терри, ты знаешь это, — выдохнула женщина виноватым тоном, словно бы молитвы действительно требовали искупления. — Бог всё слышит. Он сбережет твоего отца и поможет ему вернуться к нам. Поможет пройти Апокалипсис.       — Нет никакого Апокалипсиса, мам, — сурово ответил Терри. — И папа вернётся не из-за молитв, а потому, что умеет договариваться и вести людей.       — Бог защитит его, — упрямо повторила Ронда.       Что Терри хотел от неё? Чтобы она признала слабость Бога перед земным? Чтобы разволновалась ещё сильнее?       Последние дни Ронда и так была на взводе. Вынужденное времяпровождение со злым мужем и пугающим до дрожи сыном под аккомпанемент исчезновений друзей сводили женщину с ума. Лишь Бог как обычно слушал её и направлял. Лишь ему она могла рассказать о своих страхах и получить поддержку в Библии. Лишь он один мог унять её тревоги…       Терри шумно выдохнул. Подойдя к холодильнику, он вытащил из него пуддинг — его любимый, карамельный, Ронда специально закупила ящик перед тем, как они закрылись в доме, чтобы сын не тосковал по лакомству. Женщина напряжённо нависла над столом, ожидая, когда Терри уйдёт и оставит её один на один с гулом холодильника, тиканьем часов и ожиданием.       Но он не ушёл. Достав пуддинг, сын подошёл к матери. Ладонь его легла ей на плечо — легко, невесомо, но Ронда всё равно вздрогнула, как если бы Терри схватил её до хруста костей.       — Мам… Старый Бог слеп к тому, что происходит в нашем мире, — строго, но сочувственно произнёс он, прижавшись щекой к макушке матери. — Он не слышит нас. А если он не слышит, значит, нам нужно отыскать… Что-то другое.             — Что ты…       Продолжить Ронда не успела. В прихожей хлопнула дверь. Терри тут же отпустил мать, а сама женщина подскочила со стула и, словно подхваченная ветром, рванула на встречу мужу.       — Винсент! — выдохнула она.       И замерла в гостиной, так и не дойдя до прихожей.       Лицо мужа было все в крови. Стыдливо отряхивая рубашку и стаскивая ботинки ногами, он потирал щеку запястьем и хмуро смотрел в пол.       — Винсент… Дорогой, что случилось? — растерянно задала первый пришедший в голову вопрос Ронда.       Больше вопросов, собственно, и не было. Только пустота, бесконечная, темная, мрачная, холодная… От неё бросало в дрожь и сердце билось быстрее. Хотелось найти слова, подобрать реакцию, сказать хоть что-то ещё, успокоить, но Ронда только глядела на кровь на лице мужа и хлопала глазами, как рыба, выброшенная на берег, ртом.       Муж молчал. Смотрел в пол, дёргал манжеты рубашки и даже не пытался заговорить. Впрочем, и не отпихивал её.       Ронда не отводила от него взгляда и чувствовала, как проваливается в бездонную яму. Ещё глубже, чем месяц назад. Не зная, что ещё может сделать, она позволила телу действовать на инстинктах.       Пальцы коснулись лица Винсента, стирая кровь. Сестринская практика и годы работы в больнице так просто не проходят. Винсент шарахнулся прочь, хмуро глянул на Ронду. Та послушно замерла, не пытаясь больше касаться его, но и не отводя пристального взгляда, хотя так хотелось посмотреть на пальцы, липкие и влажные от крови на них.       — Это не моя, — наконец буркнул Винсент, мягко отпихнув жену и направившись вглубь дома. — Какому-то парню на демонстрации нос разбили. А всё из-за этих проклятых военных!..       Злость в голосе мужа сработала словно тумблер. Ронда, кажется, даже услышала щелчок, с которым осознанность действий вернулась к ней. Взглянув на испачканную в крови ладонь, женщина брезгливо обтерла её об и без того окровавленную шапку мужа. Разводы всё равно остались. К горлу подступила тошнота. Борясь с ней и подступающей паникой, Ронда направилась вслед за мужем в ванную на первом этаже — ближайшую к ним.       Когда она зашла, Винсент как раз отмывал лицо в раковине. Темные волосы иголочками налипли на его лоб, а красноватая вода стекала по щекам. Ронда шумно сглотнула вязкую слюну.       — Что произошло, Винсент? — вновь повторила она свой вопрос.       На этот раз муж соизволил среагировать. Оперевшись на раковину и напряжённо глядя на собственное отражение в зеркале, он отстранённо ответил:       — Военные произошли. Мы едва успели собраться, как они выехали на площадь. С пушками со своими. Начали стрелять в воздух. Твари.       — Господи… — выдохнула Ронда, скользнув к Винсенту. — А ты сам, ты в порядке?       — Да, Ронда, я в порядке, — выдохнул Винсент, позволив жене коснуться его плеча, прижаться к дрожащей руке. — Задета только гордость. Все разбежались, как портовые крысы…       — Может, тогда притихнем ненадолго, родной? — шепнула Ронда умоляющим тоном. — Осядем дома, будем смотреть фильмы от заката до рассвета, как в юности, и забудем обо всём. Пусть Бог бережёт нас. Пусть военные делают своё дело и…       — Ни за что! — рыкнул Винсент, вывернувшись из хватки жены.       Впервые он взглянул на неё так — сурово, зло даже, словно бы она была не его Ронди, а надоедливой незнакомкой. Женщина виновато отстранилась подальше, так, чтобы до неё нельзя было дотянуться рукой. Она знала — муж не ударит. Но привитые ещё в детстве нормы поведения до сих пор аукались.       Захваченный своими мыслями Винсент этого не заметил. Стукнув кулаком по раковине так, что стаканчик с щётками и пастой подскочил и чуть не упал, он почти прошипел:       — Я не позволю этим засранцам держать меня в неведении! В заперти! Нокки свободные люди, работящие. Я имею право либо продолжать свою деятельность и получать деньги, либо точно знать, почему не могу этого делать. И ни того, ни другого от военных не вижу.       — Но Винсент, это опасно. Посмотри на себя, — всхлипнула Ронда. — На меня… Посмотри! Вспомни Анну! Не зря же военные это делают, право слово!       — Может, и не зря. А может зря. Вот в этом и дело — мы не знаем. Сидим тут как крысы в банке, боимся непойми чего… А чего, в сущности, боимся — дьявол да военные знают. Вот пусть и рассказывают. Или валят из нашего города.       — Это до добра не доведёт… — прошептала Ронда.       — Я буду бороться за свою и вашу свободу или за знания до конца, Ронда. Даже не пытайся меня остановить. И все в городе тоже будут. На улице было много демонстрантов. Весь город собрался, понимаешь? Не одного меня это волнует. Военным придётся пошевелиться, если они не хотят бунта.       Много людей… Ронда взглянула на свою ладонь в подсохших уже алых разводах. Она слышала про вчерашнюю зачистку, слышала про то, что произошло с Макнамарами, за которыми пристально наблюдала после того, что её Терри натворил с их сыном. Но скольких военные упустили? Ронда точно знала — в таком деле, как вирусы, нельзя быть уверенным точно, всех ли ты выловил. Особенно если болезнь блуждает в городе не день, не два, и даже не неделю, а целый месяц.       Как Винсент мог не понимать, чем рискует?       — Винсент, прошу…       — Хватит! — рыкнул мужчина, вновь плеснув воды себе в лицо. — Если хочешь мне на уши приседать, лучше уйди, Ронда. Я не собираюсь слушать тебя сейчас.       И раньше не особо-то слушал, на самом деле… Но этого Ронда говорить уже не стало. Муж был действительно зол и давить на этот гнев не стоило.       — Хорошо, — выдохнула женщина. — Тогда… Можно я хоть руки помою?       Винсент послушно уступил место у раковины, но не сводил с жены пронзительного взгляда до тех пор, пока та не смыла кровь и не развернулась, чтобы уйти. Стоило ей только оказаться в гостиной, как дверь за ней захлопнулась.       Словно ослепшая, Ронда шатающейся походкой прошла глубже в зал и упала на диван. Кожа скрипнула под ней, рука сама собой нашла крестик. Сжавшись и уперев колени в угол стеклянного журнального столика, женщина молча взмолилась Богу о том, чтобы он образумил её мужа. Её упрямого, неисправимого, отчаянного, такого любимого мужа.       Но Бог не ответил ей. Как и раньше.       Сзади раздались шаги. Терри, поняла Ронда, только он в их доме ходил так тихо, словно всегда крался. Женщина вспомнила его слова… Старый Бог слеп к тому, что происходит здесь. Он не слышит её молитв, не видит её боли, не ведает, как много сил она тратит на то, чтобы её семья была счастлива, ведь так? Ему всё равно, верно?       Сжимая латунный крестик, Ронда шептала отточенные слова молитвы и впервые чувствовала — она говорит в пустоту.       Но если Бог не слышит, какой у них может быть выход? Что они могут сделать, если Богу всё равно на своих детей?       Даже думать об этом было страшно. Спрашивать у Терри не хотелось вовсе. Ронда любила сына, порой даже через чур, но ни на миг не могла забыть его пугающий взгляд, когда тогда, в участке, он сказал:       — Бог завещал нам любить ближнего своего. Педики мне не ближние, значит я не обязан их любить. Пусть хоть все сдохнут, мне всё равно.       И это в тот момент, когда в коридоре с родителями сидели два испуганных мальчишки, жмущихся друг другу в попытке поддержать. Ронда помнила рыдания сына Макнамар — они до сих пор рвали ей сердце в клочья. Помнила и то, как сын Келлеров обнимал мелкого, тщедушного друга — так, словно готов была защищать его от всего мира, пусть даже его трясло, а под носом застыли сопли и глаза были красными. Ронда была истовой католичкой и не любила извращенцев, но эти ребята были так юны, так невинны и так отчаянны в своём страхе к её сыну…       А ещё Ронда помнила семью того, кого её Терри довёл до края…       Поднявшись с дивана, женщина в приступе беспокойства скользнула к тумбочке ближе к прихожей. Там лежал её телефон. Женщина подхватила старый, потёртый смартфон, негнущимися пальцами набрала вызубренный словно молитва номер.       Гудки зазвучали в трубке, когда Ронда прижала телефон к горячей от слез щеке. Никто не ответил ей. Лишь механический голос автоответчика попросил оставить сообщение.       — Ванесса… Это снова я, Ронда, — сбивающимся шёпотом начала женщина. — Прости, что снова звоню, что снова надоедаю, что я снова здесь… Но я вновь прошу тебя — прости меня. Вэнни, мне жаль, Боже, мне так жаль. До сих пор жаль. Я не забыла. Не забыла Гарри. И того что Терри сделал не забыла тоже. И я вновь и вновь прошу твоего прощения. Ответь мне, прошу. Как раньше… Как раньше… Господи, ответь мне, я так боюсь, мне так тебя не хватает, мне страшно, ты мне нужна…       Всхлип оборвался, так и не родившись. Ронда ещё какое-то время держала телефон в надежде на то, что услышит в трубке знакомый голос — прокуренный, грубоватый, но такой нежный и родной.       Голос не зазвучал. Вновь, как и прежде.       Ронда знала — это сообщение, как и сотни других, будет удалено с автоответчика. Получательница никогда не услышит его. И никогда её не простит.       Ронда не могла судить её за это. Будь Гарри её сыном, она тоже ни за что не простила бы того, кто довёл его до попытки самоубийства, до инвалидной коляски и жизни в реабилитационных центрах с редкими перерывами на отдых дома.       Особенно если бы довёл его сын её лучшей подруги.       Боже, почему же ты не слышишь молитв? Почему же не поможешь понять, что делать дальше и как жить теперь, когда и без того разрушенный мир вновь дал трещину?       Ронда молилась. А за окном медленно падал снег, засыпая притихший в ожидании город…