В пределах санитарного кордона

      Бурный, насыщенный событиями день перешёл в тихую ночь. Зимняя тьма опустилась на дома и улицы, небольшие ещё сугробы укутали дворы и тротуары. Дрейка это не волновало. Он сидел прямо на снегу, не боясь и в какой-то степеней даже желая отморозить себе что-нибудь, и смотрел на тёмные окна соседских домов. Люди там либо спали, либо в страхе ожидали следующего дня. Как и он сам…       В своём ожидании он был не одинок. Напротив в пластиковом садовом кресле расположился Отис. Их разделял целый двор, но Дрейк слышал дыхание друга, видел его нервные движения, вздрагивал от каждого щелчка зажигалки в тонких пальцах.       — Какая это уже по счету? — отрешённо спросил он, вновь услышав щелчок.       — Пачка почти закончилось, — стало ему ответом.       Дрейк повернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как затлел кончик сигареты и в небо поднялся сизый дымок. Отис жадно затянулся, закашлялся, но сигарету не выбросил. Держал её прямо как мать — между двух пальцев, так пижонски, словно бы они сидели в каком-нибудь дорогущем ресторане Нью-Йорка, а не на задних дворах своих домов в городе, закрытом на карантин. Дрейк тяжело усмехнулся. Хотел бы он сейчас быть в Нью-Йорке… И не сомневался — Отис тоже хотел бы. Даже больше него.       Прокашлявшись, друг весь обмяк, согнулся в три погибели и шумно выдохнул. Дрейк знал — пытается проморгаться. Не так легко выкурить пачку отцовских сигарет, когда в последний раз ты пробовал в четырнадцать и на этом решил завязать. Ирвинг был удивлён уже тому, что друга не стошнило, как в первый раз.       — Как ты вообще что-то слышишь за этими басами? — буркнул Отис, видно, пытаясь хоть как-то отвлечься.       — Я Бэтмен, — усмехнулся Дрейк.       Хотел бы и улыбнуться, да только не сдержался и обернулся на родной дом. Вот уж где точно жизнь кипела и бурлила… Тут не только свет в окнах выдавал, но и музыка. Дрейк сморщился. Раньше мать так не любила эти музыкальные паузы… А теперь Дрейк увидел в зашторенном окне её силуэт, двигающийся в такт ритму какой-то попсовой песенки. Наверняка она была пьяна. И наверняка отец был где-то рядом с ней. А где он, там и его дружки…       Поэтому Дрейк и вышел сюда. Не хотел видеть, как они придут к ним, как нарушат и так пошатнувшееся спокойствие их семьи. Особенно сейчас, когда неизвестная эпидемия распространялась по городу, а военные вели себя совсем не мило в попытках её подавить.       — Твои родители психи, — не купился на шутку Отис. — Как вообще можно продолжать веселиться после сегодняшнего?       — Я не знаю, Отис. Не знаю, — выдохнул Дрейк, мрачно вперив взгляд в рыхлый ещё снег у своих ног. — Ты не представляешь, как мне сейчас страшно…       Ладони невольно сжались в кулаки. Захотелось вновь оказаться на поле для футбола, одетым в крепкую броню, в шлем, скрывающий лицо, ослепляющий, оставляющий позади всякий мир, кроме мяча перед глазами и нацелившихся на него противников. Но не здесь.       Почему его родители не могли последовать примеру родителей Отиса и после неудачного митинга затихнуть? Вот дом Рейнеров был тих и спокоен… Лишь Отис в этот мрачный час не спал, пытаясь накопить силы для нового дня.       Дрейк зачерпнул немного снега. Влажный комок быстро облепил его пальцы, пробрал холодом до самых костей. Но парень ничего с этим не сделал.       — Они не успокаиваются с тех пор, как пришли с этого идиотского митинга, — выдохнул Дрейк. — Я весь день ходил по дому, как придурок, ожидая, что к нам ворвутся военные. А уж когда выстрелы пошли, я думал, всё, конец. В следующий раз увижу их только в морге. Но они вернулись. Уже планируют, когда будут выходить в следующий раз. Хотя и в этот так военных всполошили, что они до вечера не могли перестать район объезжать. И теперь я даже не знаю, чего боюсь больше — того, что мама с папой не вернутся или того, что вернутся.       — Прости… — пробормотал Отис.       — Не извиняйся. Ты прав. Они психи, — выдохнул Дрейк, смахнув с пальцев подтаявший снег. — Но только они ещё и мои родители. И мы живём с ними в одном доме. Раньше я мог застрять на футболе. Или остаться отрабатывать что-нибудь. Знаешь, порой я даже специально плохие оценки получал, чтобы домой не идти подольше. А теперь мне даже деться от них некуда! Сижу, как придурок, на заднем дворе, яйца морожу, и не хочу, не хочу идти туда!       Голос сорвался на яростный рык. Дрейк стукнул кулаком по колену, пытаясь вернуть себе выдержку, холодность, сталь в голосе, но глаза всё равно защипало, а дыхание сбилось. Отис напротив вытянулся по струнке. Огонёк тлеющей ещё сигареты осветил его лицо — напряжённое, полное тревоги за него, бледное, словно снег на скате крыши.       — Я знаю, Дрейк, — шепнул он.       — Нет, не знаешь, — отчаянно покачал головой Дрейк. — Твои родители пошли туда потому, что надеются что-то изменить. А мои потому, что им в кайф пойти против системы и натворить дерьма. Твои родители нормально общались. Всегда. А для моих весь этот хаос — единственный повод рты раскрыть и перестать мудачиться. Они впервые за два года говорят друг с другом, понимаешь, Отис? Не орут, не дерутся, не пытаются порвать меня на части, а говорят! Я рад, правда, но… Почему сейчас? Почему они не могли сделать этого, когда всё было нормально?       Не зная, как ещё избавиться от накативших волной эмоций, Дрейк обхватил голову руками. Хотелось спрятаться. Заснуть и проснуться в другом времени — там, где всё ещё хорошо. Где жив дедушка, где сестры воруют у младшенького сладости и покупают взамен другие, ещё лучше, где папа с мамой общаются… Не здесь и не сейчас, не так, как в этот жуткий день, когда старые обиды отступили перед шансом поучаствовать в чём-то судьбоносном.       Отис напротив напряжённо сжал сигарету.       — И к чему это привело моих родителей, Дрейк? — шепнул он. — Они испугались, твои разозлились, а итог всё равно один.       — Но бояться не так мерзко, — шмыгнул носом Дрейк. — Ты бы видел, во что они превратили дом! За вечер он стал похож на притон…       — Я бы пригласил тебя к себе, — пробормотал Отис, — но… Папу подстрелили. Мама за день, кажется, постарела лет на десять. Боится каждой тени.       И столько боли, столько страха было в этих словах, что Дрейк прикусил губу, чтобы вкус крови на языке отвлёк от собственного горя. Так эгоистично ныть перед Отисом было жестоко, неправильно. В конце концов, мистера Рейнера действительно ранило. Дрейк помогал дотаскивать его до дома последние метры. Отис выкурил пачку сигарет. Это лучше всяких слов говорило о том, что творилось в его душе.       Отису было ничуть не лучше, чем Дрейку. Даже хуже, наверное, потому что до карантина у них была надежда сбежать. А теперь Рейнеры оказались заперты здесь, вместе с ними. Какой печальный поворот судьбы…       Дрейк взглянул на тёмные окна дома Рейнеров. Как странно, что за этих людей его сердце болело больше, чем за родных… Если бы мистер и миссис Рейнер не вернулись с сегодняшнего митинга, парень сошёл бы с ума, это он знал точно.       Но что ещё можно ожидать, если именно мистер и миссис Рейнер поддерживали его в самые тяжёлые моменты? Что ещё можно было ожидать, если только эти люди в последнее время дарили ему семейное тепло, которого парень не мог найти дома?       — Прости, дружище… Прости, — пробормотал Дрейк. — Я не знаю. Боже, мне так страшно! Прости, прости меня…       — Мне тоже страшно, Дрейк, — ответил Отис. — Не извиняйся, прошу. Ты не виноват. Я… Я постараюсь поговорить с мамой. Думаю, когда она успокоиться, то… Ну… Согласиться пустить тебя к нам. Переждем карантин вместе.       Дрейк только отчаянно помотал головой и ещё раз обернулся на родной дом. Тени отца и матери за стеклом слились в танце, сквозь грохот музыки послышится их громкий смех.       Почему Дрейк всё ещё не мог до конца понять, чего хочет больше — чтобы они исчезли или чтобы остались? Почему… Всё ещё любит их, как бы много боли они не причинили?       — Я не могу… Не могу их оставить, — пробормотал Дрейк. — Я так зол на мать и отца, но… Они ведь всё ещё мои родители. Может, если митинг действительно их сблизил, всё… Будет лучше? Может, я смогу их переубедить?       Дрейк сам не верил в то, что говорил. Но Отис только покивал. Может, хотел обнадежить его. Получалось не очень. Трудно верить, когда объективная реальность доказывает совсем иное.       — В любом случае, даже если я останусь с ними… — продолжил он. — Надо держаться вместе. Особенно теперь, когда Эдди…       — Эдди просто занят, — тут же нервно отрезал Отис. — Я говорил тебе, что видел его там, на митинге. Уверен, сейчас он, как и всё остальные, зализывает раны. Завтра увидит, сколько звонков пропустил, и ответит.       — Конечно… — рассеянно кивнул Дрейк.       Как легко оказалось его сломить. Улыбаясь сокомандникам, флиртуя с Андреа, играя в футбол и скрывая маленькую семейную фабрику скелетов, Дрейк верил, что непоколебим. Что ничто не может сбить с его лица усмешки, а его самого заставить потеряться в мире, который давно на него озлобился.       Мир, кажется, этот вызов принял. И справлялся с ним вполне успешно. Дрейку это не нравилось. Он хотел вновь быть сильным, непоколебимым, несгибаемым… А вместо этого трещал по швам и буквально чувствовал, как рассыпается изнутри, не зная, любить или ненавидеть, бояться или злиться, прятаться или бороться.       Все вдруг стало таким странным. Не такому его учили. Не на такое он рассчитывал. Никто из них на это не рассчитывал, на самом деле. Даже ублюдок-Келлер. А уж он был, кажется, готов даже к ядерной войне после того, что Терри устроил ему тогда.       Дрейк всё ещё помнил туалет, ярость и страх в срывающихся криках, блеск ножа и ужас в голубых глазах… Такой же, какой увидел на том видео, которое так активно ходило по Фейсбуку — Аллан пытается пробиться в кофейню Макнамар, где военные заблокировали контактных. И Керри тоже.       Весь этот день словно снова возвращал Дрейка в те жуткие недели, когда из детей они превращались в отморозков, готовых на всё.       Словно отражение его мыслей, за спиной что-то загрохотало. Дрейк повернулся — и до боли впился ногтями в ладони.       К их дому подъехала колымага отцовского «друга» — соседа Эдди и товарища его родителей по деградации за бутылочкой горячительного. Раньше этого урода Дрейк видел только когда провожал друга — тот сидел у себя во дворе и заливался очередной бутылкой алкоголя под вопли детей и крики жены. Дрейк ненавидел его всей душой. Эти маленькие глазки, жёлтые кривые зубы, вонь перегара… Всё в Барте Талике вызывало у него отторжение. И у матери тоже. Отец словно чувствовал это и никогда не приглашал этого парня к ним, проявляя последнее уважение к разрушающейся семье.       А теперь Барт приехал к ним домой сам. Легко, ничего не стесняясь: ни кордонов военных, ни матери, ни его, Дрейка. По хорошему надо было встать и набить Барту морду. Хорошо так, как раньше, чтобы навсегда забыл дорогу к их дому. Но в неверном свете из окон Дрейк рассмотрел людей, вылезающих из кузова тарантайки Барта. Все взрослые и, судя по походке, пьяные в дупель.       На их фоне даже Барт казался уже не таким пьяным. К двери он подошёл довольно ровно, по крайней мере. И в звонок позвонил нормально, а не обрывистой трелью. Но Дрейк всё равно отвёл взгляд и вновь схватился за голову. Ему хватало и слышать, как отец открывает дверь и радостно встречает гостя.       — Твоим бы поостеречься, — выдохнул Отис. — Мама говорит, на митинге был кто-то заболевший. Она сама видела, как военные забирали кого-то.       — Туда им и дорога, — с ненавистью прошипел Дрейк. — Может, когда они все сдохнут, я наконец смогу перестать метаться.       — Дрейк… — покачал головой Отис. — Едва ли. Это… Тяжело так просто изжить. И даже потеря не сможет вылечить. Скорее, сделает ещё хуже.       — Ха! Конечно… — отрывисто хохотнул Дрейк. — Но только… Что мне тогда делать?       Надо было выбираться. Отис говорил правильные вещи. Ему нужно было перебраться к Рейнерам, осесть с ними, мирно ждать, а не пытаться образумить родителей, которым уже много лет на все его слова было глубоко плевать. Но Дрейк прекрасно понимал — не сможет. Оставит мать и отца — окончательно сойдёт с ума. И точно рано или поздно вернётся к ним. Потому что нельзя так просто забыть годы нормальности. Нельзя так просто избавиться от любви, от счастливых воспоминаний, от желания быть снова значимым для родителей.       Всю свою жизнь Дрейк мечтал о славе. Он любил сиять. Он любил, когда его хвалили. Потому и пошёл в футбол. Потому и играл так хорошо — чтобы им гордились. Но больше всего он мечтал о гордости родителей. И эта мечта никак не желала исчезать. Даже теперь, когда мать и отец растоптали её.       Дрейк потер переносицу. Надо будет сходить к Эдди. Обязательно. Выговориться ему наконец. Рассказать всё, что на душе наросло, словно панцирь. Эдди поймёт. Лучше любого другого человека поймёт, потому что сам вырос в такой же обстановке. Дрейку так стыдно было нагружать его своей болью, но сейчас, сидя в темноте на заднем дворе и отмораживая задницу в снегу, он понимал, что, в сущности, волновался попусту.       Эдди поймёт, примет и поддержит. Главное добраться до него… Впрочем, родители же приглашали друзей. Почему Дрейку нельзя было отправиться к кому-то дорогому ему? Может, они даже поволнуются, и тогда Дрейк найдёт в себе новые силы надеяться на то, что ещё не всё потеряно. Насрать на военных. Что они ему сделают? Откроют огонь?       Эта мысль перестала быть смешной, когда из-за поворота на их улицу выехал военный грузовик. Свет фар ослепил Дрейка, заставил его шарахнуться ближе к дому. Парень обернулся. Тени у входной двери замерли в ожидании. И Дрейк замер вместе с ними.       Наверное, все они в этот момент надеялись, что военные проедут мимо. Но чуда не случилось. Машина целенаправленно завернула в их район. Дрейк тут же махнул Отису рукой, мол, уходи домой. Тот перевёл напряжённый взгляд с него на стеклянную дверь за спиной, потом опять посмотрел на друга.       — Иди, — шикнул Дрейк. — Одному оправдаться будет легче.       Убеждать Отиса дальше не потребовалось. Кивнув, он бросил сигарету в снег и юркнул в дом. Впрочем, всё равно остался у двери, напряжённо наблюдая за развитием событий. Дрейк нервно хихикнул. Даже в таких ситуациях Отис оставался с ним…       А военные тем временем доехали до их дома. Дрейк притаился в тенях под своим окном. С этого места его было плохо видно в чернильном мраке ночи, а вот он сам видел всё. И то, что видел, ему не нравилось ещё больше, чем то, что происходило в доме.       Машина остановилась прямо рядом с тарантайкой Барта. Под пьяные крики из машины выскочило несколько людей в форме химической защиты и оперативно скрутили незваных гостей.       — Что здесь происходит?! — услышал Дрейк надрывный голос матери.       — Тот же вопрос, — рявкнул из кузова грузовика рослый мужчина в форме. — Вы нарушаете правила карантина. Мы вынуждены ещё раз напомнить вам об обязанности ограничить контакты и оставаться дома.       — Пошли вы! — гаркнул Барт, выворачиваясь из рук военных. — Меня дома не запрете, ублюдки! Срал я на вас и ваши правила.       Дрейк понял, что произойдёт, за мгновение до того, как это случилось, и успел прикрыть уши. Но стрекот автоматной очереди всё равно сотряс его тело и словно бы иглами вонзился в мозг. У дома наступила подозрительная тишина. Когда Дрейк снова выглянул из-за угла, рослый военный вылез из кузова и ещё раз щелкнул затвором автомата.       — Повторят не буду, — прошипел он. — Вы нарушаете правила карантина. Сейчас же разойдитесь, или нам придётся применить силовые методы. Уверяю, вам не понравится.       На этот раз Барт не стал отвечать. Никто ничего не ответил. Военные просто помогли всей компании гостей запихнуться в машину и проводили затухающие огни их фар молчанием. Когда раздражителей не стало, они повернулись к миссис Ирвинг.       — Вы нарушили правила карантина, — зло буркнул он. — Завтра к вашему дому будут приставлены солдаты. До тех пор, пока не пройдёт инкубационный период, вам запрещено покидать дом.       — Н-но… — попыталась сопротивляться мать.       — Никаких «но»! — стало ей ответом. — Это только ваша вина. Примите её достойно и не доставляйте нам больше проблем. Хорошего вечера.       С этими словами солдаты — большинство из них — загрузилось в машину. И только двое, сам рослый военный и какой-то парень, остались у дверей. Кажется, они собирались сторожить дом от новых гостей… Или от побега нынешних его хозяев.       Дрейк до боли сжал угол стены. Ногти проскребли по камню, слюна стала вязкой, словно сироп. Шумно глотая морозный воздух, Дрейк привалился к стене и сполз по ней в снег.       Вот и сходил к Эдди. Теперь ему точно не уйти из дома. Ни к другу, ни к Рейнерам. И всё — благодаря неугомонным родителям.       Военные всерьёз взялись за мятежный город. Теперь им точно некуда бежать, понял Дрейк. И это понимание почему-то поселилось в нём больше отчаяния, чем все предыдущие события.