***
— Пока, Фуку! — девочка со скейтбордом помахала рукой на прощание подруге. Совсем недавно закончились уроки. Этот день, как и все четверги, выдался самым тяжёлым из всей недели, и ребята были рады, что послезавтра уже наступят долгожданные выходные. Утомлённые кучей контрольных под конец четверти, ученики стремились дожить хотя бы день, и так, сутки за сутками, медленно тёк долгий учебный год. Как обычно это бывало, Фуку заканчивала эту четверть на отличные оценки, среди которых не было исключений в виде понижения даже не один балл. Девочка-огонёк была гордостью учителей, которые порой не могли понять, почему у Фуку так мало друзей. Дело было не в том, что девочка прятала плохие стороны характера. Не в том, что она могла сдать весь класс, когда что-то сделали не так. Дело было в репутации её родителей. Уже как несколько месяцев мама Фуку наблюдалась и подвергалась ежемесячным опытам Альфис — королевской учёной, чьей целью было сделать души монстров как можно сильнее. Добровольцев было немного: какой монстр захочет идти на очевидную смерть, не пожив в этом мире, а продолжительность жизни многих только преумножала это нежелание. На такой риск шли только те, кому уже ничего не оставалось терять. Или попросту сумасшедшие, решившие покончить с собой, не понимающие, что делают. Нормальных добровольцев было крайне мало. Всех «нормальных» считали безумцами, идущими на верную смерть в силу своих отклонений. Именно поэтому Фуку часто задирали в школе. И сегодняшний день был не исключением. — Эй, зелёнка! — девочка обернулась на обидное, но уже всем известное прозвище, и её глаза без явно видимых зрачков презрительно сузились. За её спиной стоял один из местных задир, имени которого она даже не знала, да и не нужно это было при таком отношении, — тебя ещё не загрызла твоя бешеная? Слухи распространялись очень быстро и ужасно. Начиная с того, что матери Фуку приписывали прозвище «сумасшедшая», постепенно, развитием сплетней по типу «испорченного телефона», слухи дошли до такого состояния. Многие, кто получил эту информацию уже в таком виде, действительно могли посчитать маму девочки бешеной, представляя как озверевшего монстра, готового рвать все на своём пути, не зная даже задатков истории и причины этих слухов. Фуку не ответила. Нахмурившись, она гордо задрала подбородок и, прикрыв глаза, отвернулась. Она давно уже привыкла ко всему этому. Пусть все обзывательства были более, чем обидными для любого другого монстра, но когда ты слышишь это раз за разом, по сотне раз на дню. Её же мнение полностью отличалось от мнения почти всей школы. На самом деле… Она гордилась своей мамой. Гордилась её смелостью и решительностью, ведь не каждый готов отдать жизнь ради науки. Не стоило думать, что Фуку была не против её смерти, нет… Просто… Она действительна была горда таким храбрым поступком. Улыбнувшись и не обращая внимания на дальнейшие обидные выкрики хулигана, девочка двинулась по направлению домой. Вокруг неё была невыносимая жара. Хотленд был таким местом, где не всякий монстр способен ужиться. Слишком уж высока была температура этих мест. Идя по возвышению над лавой, что можно было только приблизительно назвать дорогой, Фуку в который раз несильно дрожала от животного страха. Кому-кому, а ей уж точно не было комфортно находиться в таком опасном месте, которое скорее подходило для каких лихачей, не испытывающих страха даже к смертельно опасной высоте и выделыванию над ней сложных трюков. Или, быть может, это Фуку была слишком пугливой. Продвинувшись ещё на несколько шагов, она вдруг, пронзительно взвизгнув, отпрянула в сторону от внезапного выстрела лавового столба из огромного моря огня, и врезалась во что-то спиной, сбив дыхание. Потерев голову и смахнув навернувшиеся слезы, Фуку обернулась. Над ней возвышалась громадная труба, ведущая прямо к Ядру — главному источнику питания всего Подземелья, который всегда был раскален до сотен тысяч градусов, чем и поддерживал разнообразие температуры во всем мире монстров. Боязливо подойдя к трубе, Фуку из любопытства дотронулась до неё пальцем, и та тут же зашипела, будто затушили огромный костёр. Наверное, обычному монстру такая температура показалась бы обжигающей, но для ученицы это было не так. Магический огонь, из которого состояло её тело, обладал до конца не изученными свойствами, но она уж точно не могла обжечься об горячий металл. Отойдя на пару шагов назад, по своему же везению, она снова во что-то врезалась. Однако на этот раз это «что-то» издало вполне различимый звук. — Кхм-кхм, — Фуку боязливо обернулась. Рядом с ней, чуть превышая её ростом, стояла Альфис, пытаясь хоть раз в жизни строить из себя серьёзного монстра. Протирая очки, она не могла различить перед собой точную личность, а потому начала говорить, ориентируясь на услышанный звук, — вам стоило быть аккуратнее… — наконец, протерев линзы, ящерица нацепила очки на нос, и, лишь увидев, кто стоит перед ней, виновато сгорбилась, став ниже Фуку ростом, —…юная л-леди… Я-я… М-могу чем-то помочь…? Больше всего Фуку удивило то, что лишь различив её внешность, Альфис вдруг ссутулилась, чуть ли не пресмыкаясь, аки перед королём. Такое отношение ей явно не нравилось. Но девочка понимала, что сейчас ученая слишком сильно переживает. — Н-нет, спасибо, Альфис, — Файр улыбнулась как можно лучезарнее, стараясь подбодрить ученую, но то только сильнее смутило её, и вдруг по щеке скатилась одинокая слеза, которую ящерица тут же поспешила вытереть краем воротника, — Альфис? У вас все в порядке? Ящерица еле заметно кивнула, виновато отведя глаза. Кажется, она не хотела об этом говорить. — Т-тебя ждёт отец…, — еле выговорила она, — х-хочет сказать тебе что-то в-важное.---
Фуку не помнила, как пришла домой. Все её мысли были заполнены тем столкновением с Альфис и её состоянием — всё же, Файр была слишком сентиментальной. Она волновалась, что могло что-то случиться. И насчёт чего с ней хочет поговорить отец. Только зайдя в дом, она даже не успела поставить рюкзак на пол. Из кухни, что была видна от входной двери, выглянул Гриллби, и тут же бросился обнимать дочку, упав перед Фуку на колени, чуть ли не задушив девочку. Через некоторое время, когда Файр разглядела его лицо, он увидела, что он безостановочно обливается слезами. Что-то случилось… — Фуку… Девочка моя… Я должен тебе сказать… Её больше нет, Фуку!***
Это было последним, что помнил Гриллбз. Горестные воспоминания ударили в голову монстру хуже крепчайшего алкоголя. После того, как он сообщил дочке ту новость… Она закрылась от него. Не в состоянии объяснить, почему, провалившись в глубокую депрессию, она неделями закрывалась в комнате, еле слышно прося подсовывать еду под дверь. Гриллби больше не мог так жить. Часами он сидел на кухне, с единственной бутылкой вина, которой ему тогда вполне хватало, чтобы свалиться в пьяный обморок. Неделями не возвращаясь на работу, уборщиком в отеле, Гриллбз очень скоро узнал, что уволен. Платить за жилье перестало быть возможным. А в Хотленде больше не было свободных мест. Несколько часов он упрашивал Фуку переехать в Сноудин — единственное место, где можно было обосноваться. Она не захотела оставаться с ним… На прощание обняв почти полностью лишенную способности чувствовать девочку, он со слезами на глазах и камнем на душе оставлял её совсем одну. Он хотел, чтобы она была счастлива. Хотел дать ей свободу. Он не мог насильно тащить её туда, где бы она все равно не была счастлива.---
Последняя слеза упала на пол, отражая в себе все горе и все те воспоминания огненного монстра. В душе лишь закрадывалось непреодолимое чувство: В кое-чём Санс был прав…***
Братьям понадобилось довольно много времени, чтобы успокоиться и окончательно успокоить друг друга. Они так и сидели в обнимку, поливая друг друга слезами сочувствия и жалости к самим себе. За это время каждый из них успел вспомнить самые провальные и ужасные истории, у Санса же проносилась в голове почти вся его нелёгкая жизнь. Андайн ничего не сказала про то, что старший ушёл с работы, хоть на это и были веские причины. Через время она могла запросто уволить и второго скелета, в силу того, что Санс и так создавал больше проблем, чем их устранял. И без того забитый счетами ящик старшего, а соответственно отвечающего за дом скелета, которые он вечно маскировал от брата как «письма от поклонников», что только сильнее обижало, но хотя бы не так волновало младшего, как если бы он узнал, что его брат увяз в огромных долгах. Потеряв работу, Санс бы только усугубил положение, а уж терять дом ему совсем не хотелось. Младший никогда не узнавал о проблемах брата, а уж если что-то шло не так, Папирус видел вечную улыбку на лице низкорослого, которая словно подталкивала его не волноваться по пустякам и дать брату самому разобраться с «мелкими проблемами», какими сам Санс их называл. Через время низкорослый наконец отстранился от брата и взглянул тому в лицо, все покрытое оранжевым румянцем от такой долгой близости. Как-то странно посмотрев на Папируса, Санс мысленно пожал плечами и слез с кровати, снова переместившись на середину комнаты. Нужно было возвращаться на пост. Пока Андайн устала, она спокойна, но Папирус не был единственным проверяющим посты. Сзади будки в Сноудине стояла камера, и было бы неплохо залепить её чем-то, но тогда Санс получил бы ещё большего нагоняя как со стороны начальницы, так и Альфис. В любом случае, Санс убедился, что брат в порядке, и теперь было время вернуться на работу, чего Папирусу уже, увы, не было необходимо. — Мне нужно вернуться на пост, Папс, — виновато от того, что не в состоянии побыть с братом ещё хоть немного, произнёс Санс, почесав голову, — я уверен, ты найдёшь себе занятие кроме работы, — старший пытался успокоить и взбодрить братца, как только мог. Младший молча кивнул, прикрыв заплаканные глаза. Пронаблюдав взглядом за братом, который нехотя выходил из комнаты, Папирус вскочил с кровати и, смотря через щель между недозакрытой дверью и косяком, убедился, что брат вышел из дома и в ближайшее время уж точно не вернётся. Вернувшись к кровати, скелет плюхнулся на неё и упёрся локтями в колени, придерживая отяжелевшую от переживаний голову. Мысли об увольнении и плохие воспоминания давно покинули его. Не так давно, но все же даже ещё до ухода Санса, он думал совсем не о том, о чем должен был бы. Он думал о брате… Не так давно Папирус стал замечать за собой что-то странное, что тревожило его до дрожи в костях. Санс, обычно ленивый и безответственный, грязнуля и шутник, не поменялся, но только не в глазах младшего. Он думал о нем почти постоянно, и винил себя за это, просто потому, что считал это чем-то неправильным. Последние дни Санс был не в том настроении, чтобы ежедневно дарить долгие объятия, как иногда бывало, и сейчас изголодавшаяся по живому теплу душа младшего прыгала от счастья, лишь почувствовав горячую близость, которая для высокорослого уже не была такой братской. Закрыв лицо руками, Папирус выдохнул, пытаясь расслабиться, но это не сильно помогло скелету. Что-то внутри, в самом центре сияющего сердца разжигало мощный костёр чувств, который младший так старательно, но безуспешно пытался потушить. Теперь не оставалось сомнений, что Папирус влюблен в собственного брата, и пусть бы это было мимолетным чувством, но то продолжалось уже не первый день, и младший начинал уже серьёзно волноваться по этому поводу. Где-то он читал, да и по обществу вокруг него было вполне понятно, что так называемая влюблённость происходит между разнополыми монстрами, как например один из жителей Сноудина, не самый привлекательный из кроликов, целыми днями заглядывался на одну ушастую леди, часто выгуливающую своего питомца неподалёку от его дома. Это была далеко не первая пара, и Папирусу внушилось представление о том, что влюбляться в монстра своего пола, так ещё и при том, что он твой брат, слегка… Ненормально…? Именно потому, что с какого-то перепугу младший считал это ненормальным, он не мог осмелиться сказать Сансу правду, из-за страха перед ним и самим собой. С трудом поднявшись с кровати, Папирус растёр затекшие конечности и подвигал головой, опасно прохрустев шейными позвонками. В глазах все ещё немного двоилось, и скелету понадобилось время, чтобы перестать шататься на ровном месте. Помощью в этом послужила близ стоящая тумбочка, и в последний момент, чуть ли не полетев на пол с непривычки, скелет облокотился на неё, схватившись за все ещё немного гудящий череп. Нужно было что-то делать. Он не мог оставить свое состояние, особенно душевное, в таком запущенном виде. Но единственной, к кому он мог пойти, была Андайн, а уж с ней скелету совсем не хотелось пересекаться. Санс и так будет слишком занят, да ещё и распереживался из-за несуществующей трещины и самого состояния младшего брата. Так или иначе, боясь сорваться и выдать старшему скелету все, что он чувствует, он не хотел встречаться с ним ни под каким предлогом. Папирус боялся, как боялся и гнева низкорослого по поводу предпочтений младшего. Мало ли что может прийти в голову родному, так ещё и жутко уставшему монстру. Картинка перед глазами постепенно приходила в норму. Сделав пару шагов вперёд, скелет потёр ноющую черепушку. Что делать дальше, Папирус и близко не мог представить. Решив пойти наобум, только бы подальше от города, высокорослый двинулся к выходу из комнаты, а потом и из дома. Он понятия не имел, куда идти. Наугад выбрав сторону, Папирус пошёл направо, надеясь пройти до конца Сноудина без происшествий и лишних разговоров. В голове медленно зрел план передвижения в более-менее необитаемое место. Это была небольшая снежная поляна, на которой скеле-братья когда-то строили снеговиков. Кто бы мог подумать: Папирус старался изо всех сил и соорудил самого себя с полный рост и покрасил плотный снег маркером на месте выделяющегося алого шарфа, обозначая его. Санс тоже постарался: свалив немного снега в возвышающуюся кучку, он коряво вывел на ней свое имя и этого ему было вполне достаточно, в отличие от младшего. В плохом смысле поражённый немыслимой ленью низкорослого, он ещё долго ругался на него. Сейчас же это место было попросту складом хороших воспоминаний, на который братья редко возвращались. Но сейчас было неплохо побыть рядом даже пусть со снежным «Сансом». Так или иначе, его ленивая недо-статуя вселяла воспоминания о брате, и пока что младшему этого было вполне достаточно. Быстрым шагом Папирус шёл по лесу, время от времени оглядываясь назад, посмотреть, не идёт ли кто следом. Сейчас ему категорически не хотелось видеть кого-либо. Нужно было просто побыть одному и ещё раз хорошенько все обдумать. По пути скелет лихорадочно вспоминал дорогу к той самой поляне, окидывая взглядом каждый поворот, чтобы ненароком не наткнуться на стражей, которые, вероятно, ещё не знают об его увольнении. Папирусу повезло: за весь «опасный» путь до назначенного места он встретил разве что свое отражение в ледяной глыбе, а по факту лес был абсолютно пуст. Не было даже мелких монстров, которые обычно ютились под деревьями, а порой не боялись выходить даже на дорогу. Но сейчас в лесу было даже как-то подозрительно пусто. Но Папирус не обращал внимания на любые мелочи. Совсем скоро он дошёл до той самой поляны. На открытом пространстве так и стояли две статуи, точнее сказать, одна, а кучку снега с надписью имени брата статуей можно было назвать с очень большой натяжкой. Однако она все равно напоминала о нём. Санс… При произношении этого имени когда-то не так давно в душе Папируса просыпалась братская любовь наполовину с блеклым раздражением. Уж очень старший брат любил его позлить. Но сейчас, лишь при упоминании имени низкорослого, чувства появлялись совсем другие. Это было что-то тёплое, даже горячее, особенно при контакте со старшим Папирус чётко ощущал это, и стойкий румянец на скулах сразу же давал об этом знать. Это яркое проявление влюблённости было более чем заметно и было, пожалуй, единственным, что было проблематично спрятать от брата. А если он и заметит… Папирусу и в голову не шли отговорки, чтобы хоть как-то объяснить своё внезапное смущение. Старший был не настолько наивен… И глуп… Папирус всегда был добрым и наивным ребёнком. Ему было не занимать стремления помочь и невероятной уверенности, какой старший брат мог только удивляться. Когда младший был ещё ниже его, а было это лет до десяти, Санс часто смеялся над ним, как над «боевым комочком костей», от чего младший злился ещё больше и готов был поколотить Санса, не будь тот способен мгновенно уворачиваться от неуверенных ударов. Его всему учила Андайн. Человек-рыба была всего на пару лет младше Санса, а уж энергии у неё было повыше горы Эббот. Желание постоянно носиться и драться было весьма непривычно для девочки, а вскоре она провозгласила себя «наставницей» младшего скелета, пытаясь обучить того боевым приёмам. Если бы Папирус хотел, у него бы получилось. Но по природе своей он не был создан для драк и насилия, бойни и конфликтов. Он был лишь всеми обожаемым светящим маленьким солнышком, любящим старшего брата и по уши уверенным в том, какая Андайн все-таки классная. Когда Папирусу исполнилось двенадцать лет, он, как и мечтал всю пока что не долгую жизнь, отправился учиться на королевского стража к своей подруге детства, которая к совершеннолетию была в шаге от того, чтобы возглавить королевскую гвардию. И вот, спустя шесть лет упорных тренировок, когда Папирусу наконец исполнилось восемнадцать, Андайн приняла его в качестве стражника, но… На самом деле, она не верила, что он сможет выполнять свои обязанности, как следует. Он просто не был создан для насилия… И сегодняшний вечер чётко это подтвердил. Увольнение сильно ударило по чувствам скелета, и теперь он боялся даже позвонить начальнице по этому вопросу, не то что поговорить лично. В любом случае, он и сам уже убедился. Он не создан для этой работы… И все это знали. И Санс это знал. Санс, который, скорее всего, отвергнет его чувства при первом же упоминании. Такой несерьезный, но в важные моменты такой сосредоточенный на главной проблеме… Он совсем не оценит все то, что чувствует младший. Папирус сидел на мягком снегу, между двумя статуями, то и дело сквозь пальцы поглядывая на сугроб с надписью «Санс», как будто это могло сделать брата ближе. Он снова плакал. Андайн была права. Он — жалкий хлюпик, не способный выдержать даже минимального давления. Не судьба ему быть королевским стражником. Не судьба поведать брату о своих истинных чувствах…