***
В доме Скуратовых-Бельских неспокойно было. Максим дерзит отцу и говорит, что не хочет быть опричником, а хочет уехать куда-нибудь под Рязань — татар бить. — Благослови меня, батюшка, на поездку, — умолял сыночек. — Что тебе было сказано, щенок? Я для кого бояр пытаю, для кого работаю? А ты тут вздумал уехать. — Это мне и не любо, что ты невинных пытаешь. Ушам моим невмоготу слушать стоны, да крики. — Что я тебе сказал? Нет! Никуда не поедешь! — Но ты же знаешь, к примеру Басманова. Он воевал, а по возвращении в слободу стал вон какое место занимать. При этой фамилии лицо Григория Лукьяныча искривилось, и без того устрашающие черты лица стали ещё омерзительнее. После получаса упрямства двух сторон, разошлись они и уснули. Как только Максим заснул, Малюта встал да начал мерить шагами светлицу. Ох, что-то нехорошее он готовит. Не сойдёт с рук его сына такие разговоры, да ещё и с упоминанием этого дурного Басманова.***
А Фёдору не становилось лучше, даром что царь ему и отвары травяные давал, и сидел подле него днями и ночами, да волновался так, что самому чуть плохо не становилось. Но царские дела ни болезней, ни других проблем не знают и отлагательств не терпят. Пришлось покинуть покои и приниматься за работу. Федю кидало то жар, то в холод, и он еле заснул. А лишь закрыл он глаза, одолел его сон страшный — будто Иван находит другого, будто ему более неинтересны разговоры и время с Феденькой, будто он больше не поцелует его, не обнимет… Чтобы согнать кошмар, решил он попробовать встать, и испить из чаши. Сделал глоток, второй, третий, да сразу помутнело в глазах у него. Упал с глухим стуком, ударившись головой о лавку. Густая багровая кровь потекла. Иван Васильевич, шедший к Басманову, услышал удар и чуть ли не вбежал в покои. Не потратив и мига на раздумье, он кинулся к его любимому Феде. Стал кричать, чтоб немедля пришёл лекарь. Собственноручно он поднял юношу и перенёс на кровать. Начал раздевать его, чтобы посмотреть дышит ли он, вздымается ли грудь от дыхания. В покои забежал лекарь и ужас застыл на его лице. Как только он домчался до Фёдора, ужас с лица его как рукой сняло. И молвил он: — Ох, как я испугался. Обычная рана, надо только перевязать, а упал он от слабости. — Господи, пощади меня, грешного пса твоего. За что мне такие муки? — стенал Грозный, осторожно приобнимая любовника. Лекарь перевязал голову, дал ещё один отвар и ушёл. — Феденька, мой Феденька. Что же с тобою-то, а? Не открывая глаз, Басманов прильнул к царю, но даже от такого ничтожного движения застонал он от боли. — Тише, тише мой мальчик, все хорошо, через недельку все пройдёт.