Закладки на солнечных страницах

Лиам, несмотря на всю свою физическую неловкость, легкомысленность и рассеянность в учебе, каким-то образом оказывается весьма внимательным к деталям человеком. Нет, до Шерлока с его методом дедукции ему было еще далеко, но он всегда мог поймать незаметные взгляду детали о своих близких людях и мимолетно положить их в самый укромный уголок своего сердца, чтобы никогда о них не забыть. Как-то раз он приходит к Скотту, но миссис МакКолл просит его подождать, пока ее сын не вернется от Стайлза. Лиам проходит в чужую комнату и сперва садится на край кровати, но потом поднимается и начинает ходить вокруг — может, гиперактивностью он и не страдает, но с концентрацией внимания время от времени определенно возникали проблемы. Он рассматривает фотографии в рамках, некоторые — на доске, пробегается пальцами по корешкам книг, которые стоят на высокой полке над столом. Лиам прикусывает нижнюю губу, читая названия; очевидно, Скотт любит биологию и психологию, но старается преуспеть во всех сферах; и потом разглядывает безделушки. Пара мячей для лакросса, запасные колесики от скейтборда, куча ручек и карандашей — стаканчика для них нигде нет, — но его внимание привлекает ингалятор, явно давно забытый и закинутый в пыльный угол. Лиам насколько может аккуратно лезет рукой и достает вещицу, рассматривая и читая название лекарства. Не то чтобы он знает его, но все же может предположить предназначение. Он аккуратно кладет ингалятор обратно, а через несколько месяцев эта мелочь спасает Скотту жизнь. И Лиам не только запоминает эти мелочи — он каким-то удивительным образом умудряется вылавливать их в бурном потоке их жизни. Он всегда между делом обратит внимание, если Мейсон поменяет сережки — чаще всего похвалит, потому что ему правда они идут. Он замечает, что Хейден не любит длинные ногти и яркий цвет на них, и автоматически вычеркивает яркие лаки из возможных списков подарков; зато добавляет к нему браслеты и ремешки, потому что она любит аксессуары на руках (и подчеркивать аккуратную косточку, которая видна чуть ниже запястья; ее он тоже замечает и часто потом мимолетно целует). Лиам всегда возьмет солёный попкорн только для Кори, когда они вместе собираются смотреть фильм — потому что когда-то случайно услышал, что Кори не любит карамельный, который они с Мейсоном просто обожают. Как-то Лиам говорит, что Нолану и не надо пытаться скрывать свои веснушки — если остальные и не замечают, то оборотнический нюх улавливает косметический запах. — Почему не все шрамы заживают? Тео отвлекается; он по наставлению Стайлза пытается расположить на доске все заметки, фотографии и прочие материальные письменные доказательства, которые могут пригодиться им в поимке очередной сверхъестественной живности, которая прониклась природным зовом Неметона. Он отходит на шаг от доски — общая картина никак не хочет вырисовываться; закрывает черный маркер в руках и смотрит на Лиама, который сидит поодаль, сложив руки на столе. — О чем ты? — Когда ты становишься оборотнем, — уточняет Лиам. — Не все шрамы заживают? Тео слегка вскидывает подбородок; вопрос весьма интересный. — Я не уверен, — он стучит пальцем по маркеру в руках, едва касаясь. — Наверное. — У Алека, — Лиам поднимает руку и показывает чуть выше глаза. — У него шрам на брови. Тео вскидывает брови и задумывается. Он смотрит на бровь Лиама, а потом пытается вспомнить Алека, представить его лицо в подробностях; и понимает, что тоже уловил эту деталь, но не придал ей особого значения. Тео слегка щурится и неосознанно прикусывает нижнюю губу; ему интересно, что Лиам заметил такую мелочь. — Да, — все же отвечает он. — У него шрам на брови. Лиам кивает, но скорее сам себе. — Но твой зажил. Тео снова вопросительно вскидывает брови — насколько он знает, они с Лиамом познакомились, когда он уже давно был химерой с исцелением. Лиам чуть закатывает глаза — и это удивительно, потому что обычно так делает Тео, когда кто-то не успевает за его мыслями. Он подходит ближе, а потом двумя пальцами стучит по чужой грудной клетке. — Здесь. Тео сперва хватает его запястье, потому что ему не нравится, когда кто-то трогает его грудь, но Лиам только слабо улыбается и раскрывает ладонь напротив сердца, а потом игриво и легко постукивает пальцами. Тео смотрит на него пару долгих секунд, а потом качает головой; расслабляет хватку, кладет ладонь на чужое плечо и тянет к себе. Он обнимает Лиама одной рукой и мягко целует темную макушку. Лиам податливо льнет в ответ на тепло, трется виском где-то у ключицы, и Тео несколько раз проводит ладонью по его спине, сминая домашнюю футболку. Но в уме ему интересно — если Лиам замечает такие маленькие детали, что он еще запомнил в Тео? И хоть сам он не отличается любопытством, все же думает об этом до самого вечера. Расследование из-за этого никак не получается, тосты на десерт к ужину подгорают, и Тео сам не знает — наверное, впервые, — как совладать со своими мыслями. Или, может, он так это интерпретирует, когда на самом деле боится, что Лиам помнит его лишь по шраму на груди из-за пересадки сердца, за которой стоит не самая яркая история. Что Лиам помнит его как химеру, а не как кого-то близкого. — Что ты запомнил во мне? На этот раз вопрос застает врасплох Лиама. Он вопросительно мычит, уточняя, а потом поворачивает голову. Они уже легли спать; но если Тео засыпал сразу, то Лиам еще какое-то время бессмысленно листал ленты соцсетей, пока его зрение не плыло, а текст не превращался в мешанину букв. По утрам они вместе находили его телефон то в одеяле, то под подушкой, то — каким-то непонятным и определенно сверхъестественным образом, — под матрасом. Но сейчас Лиам блокирует экран; в комнате сразу становится слишком темно, и даже оборотню с химерой нужна пара секунд, чтобы привыкнуть. — Что ты имеешь в виду? — почти шепотом уточняет Лиам. Тео переворачивается с живота на бок, лицом к нему, и кладет кулак под щеку, приминая подушку. Он отвечает в полголоса: — Шрамы. Все эти мелочи. Лиам тоже переворачивается — то ли из приличия, то ли потому что хочет видеть глаза Тео, которые только чуть блестят из-за света ночного фонаря в окне. — Ты думаешь, что я запоминаю людей по этим мелочам? — Я думаю, — Тео прикусывает щеку изнутри, — что ты бережешь образы благодаря им. Но в каждом есть что-то... основное. Особенное... Выделяющееся. Должно же быть. Лиам поднимает одну руку и чешет переносицу. Тео не видит, но знает, что он хмурится, потому что думает над этим вопросом; и в этот момент сам понимает, что знает, как сейчас выглядит выражение лица Лиама. Знает его мимику; знает, что если бы он злился, то не хмурился бы, но сжимал челюсть, и было бы видно желваки; знает, что если бы он был доволен собой, то в улыбке прихватил бы зубами нижнюю губу. Знает, что он всегда, вообще, выглядит хмурым из-за мощных бровей. Тео знает, что у Лиама, в принципе, есть маленькая проблема с прикусом; а когда они познакомились, у него была едва заметная щелка между передними зубами, которая ему не нравилась, и которая сама исчезла за эти пару лет. Знает, что Лиам щурится, когда думает, даже если со зрением у него точно все в порядке (и эту привычку Тео у него перенял), и иногда прикусывает костяшку на большом пальце. Тео не замечает, как его собственные губы трогает слабая улыбка от осознания, что он тоже знает что-то такое о Лиаме. Он протягивает руку и касается сам чужой переносицы — как он и ожидал, как он знал, Лиам морщится. Тео проводит пальцем, чуть ощутимее, чтобы разгладить эту морщинку. Впрочем, Лиам сам берет его ладонь и опускает на кровать, заставляя одеяло зашуршать. Тот не успевает спросить, почему; Лиам тянется и слегка трет большим пальцем щеку Тео чуть в сторону от уголка губ. — Ямочки. У тебя ямочки на щеках, когда ты улыбаешься. Они — особенные. Тео замирает и, кажется, даже задерживает дыхание. Потому что он сам никогда не замечал, что у него есть ямочки. Поэтому из его рта вырывается самый глупый, но самый оправданный в его жизни вопрос: — Они... есть? Лиам тихо смеется. Он снова шуршит одеялом, приподнимаясь на локте, а потом наклоняется к Тео и аккуратно целует то место, где недавно тер пальцем. — Они есть. И я их люблю. Тео кладет ладонь на шею Лиама, раз уж подставляется возможность, и нормально его целует. Возможно, слегка лениво; возможно, слишком нежно, нежели обычно, но он ничего не может поделать с этим чувством, которое разливается у него в животе. С этими мурашками, которые пошли по пояснице, когда Лиам так целомудренно поцеловал его в щеку. С самим Лиамом, который заставляет его ощущать себя вот так — разнежиться и чувствовать себя особенным для него и в этом мире в целом. — Я впечатлен, — с улыбкой шепчет он в чужие губы; Лиам снова тихо смеется, и Тео любит этот смех. — Радует, что я все еще могу тебя впечатлить. Вместо ответа Тео переворачивается на спину, и тянет Лиама за собой — тот возмущается, потому что они путаются в одеяле, но в итоге все же наполовину ложится сверху, устраивая голову на чужом плече. Тео ласково очерчивает костяшками часть его лопатки, которая выглядывает из-под майки. Лиам глубоко вздыхает, утыкается носом в его шею и закрывает глаза. Тео не спит еще какое-то время — успокаивается, кожей чувствуя медленное дыхание. Он думает о всех мелочах, которые Лиам, возможно, замечал в других людях, думает, насколько это иронично — ведь сам Лиам не может запомнить, какой вкус лимонада ему понравился больше всего, и всегда выбирает не тот. Тео мягко усмехается себе под нос, понимая, сколько чувственности и тайн может скрывать в себе самый посредственный с виду человек. И самое особенное, что есть у Тео — это Лиам.