***
— Он готов все бросить, — беспристрастным тоном, за которым скрывались живые эмоции, сообщил Элайджа в трубку, будто сестра просила его отчитываться о поведении Клауса. Вот только ничерта. Ребекка, наоборот, всеми силами старалась отгородиться от всего происходящего в Новом Орлеане, Элайджа же, словно на зло, мешал ей, как мог. За годы, проведенные с семьей, она уяснила, что, при малейшем появлении сигнального звоночка, надо валить от разборок родственичков на другой конец света, чем сейчас и занималась. Братские распри заканчиваются невинными жертвами, а когда в них вмешивается внешний враг, трясина засасывает в себя всех причастных, и Ребекка, пусть и по-своему, дорожит семьей, увязнуть в этом болоте не желает. Она желает другого: спокойной жизни с кем-нибудь верным и самым обычным, чтобы не знал ни о чем из ее мира, чтобы был простым учителем или врачом. Она хочет выйти замуж и растить детей, обязательно нескольких, чтобы они знали о братской преданности больше, чем она. Она не прочь состариться и покрыться рыхлой морщинистой кожей, носить не снимая очки, страдать от простуды. Она хочет самых простых вещей, которых вампиры лишены, и она точно не хочет слушать о Клаусе и каком-то ребенке, которого Элайджа называет ее племянником. «Всегда и навечно» так хрупко, когда родной брат раз за разом делает все и даже больше, чтобы отбить у тебя желание приходить ему на помощь. Когда в твоей жизни не предвидится конца, сложно держать данную в прошлом тысячелетии клятву. Прав был Элайджа, говоря, что десять раз она брала свои слова обратно и столько же возвращала их на законное место, потому что не иметь ни единой, пусть и очень кровавой, души рядом — не легче. И каждый из оставшихся на этой земле Майклсонов был одинок и искал общения с семьей. Кто-то, как Ребекка, делая вид, что ее не касается будущее брата, а кто-то, как Элайджа, действуя, вопреки протестам родственников. Сцена, за которой Элайджа наблюдал ранее, не отвратила его, а обрадовала. Разумеется, его интеллигентность не позволяла наслаждаться насилием над своими, особенно над приближенными Марселя; то, что ведьмы на коротком поводке у Жерара, могло бы сыграть на руку в вопросе освобождения из пленения Хейли. Но раз Клаус был взбешен до той степени, когда не раздумывает о выгоде ложного союза с противником, значит, его задели за живое. Значит, для него этот ребенок представляет собой ценность. Элайджа сам никогда всерьез не думал о детях — когда он жил человеком, был достаточно молод и не стремился поскорее обзавестись семьей, а после превращения мысли о продолжении рода приносили лишь сожаление, ведь вампиры не могут иметь детей. А вот оборотни могут. Видимо, после того, как Клаус переиграл собственную мать с её ведьминскими штучками, получил эту способность, как гибрид, в придачу к смертельно опасному для вампиров яду на клыках. И в тот момент, когда Элайджа смотрел, как потеплело лицо брата при встрече с Хейли, когда сердцебиение ребенка уловил его тонкий слух, он впервые понял, что хотел бы то, чем может обладать Никлаус. То, с какой интонацией Клаус выплюнул «я бессмертен» и как оттолкнул отвечающих за жизнь ребенка ведьм, вернуло Элайджу на землю. Брат хочет этот шанс, но никогда не признается, и этим может погубить возможность, недоступную для них с Ребеккой. В его сознании промелькнула мысль, что не всегда Никлаус был бессмертен, были времена, когда и его можно было убить ударом обычного меча, да и сейчас есть безрассудный, но действенный способ прекратить его существование, но Элайджа мгновенно отогнал от себя подобные мысли. Ему никогда не хватит духу воспользоваться колом из белого дуба, чтобы брат ни творил. — Брось, Элайджа, это тебя правда удивляет? Информация, пролетающая через материк, отнюдь не прибавляла Ребекке желания посещать Новый Орлеан. Она прижимала к уху телефон перед выходящим на Центральный парк окном в спальне, поправляя слегка влажные после душа волосы, скрученные в привычную косу. Шелк халата приятно щекотал кожу, нанесенная минутой ранее тушь покалывала ресницы. У вампиров все чувства обостренны до предела, и проявляется этот дар или проклятье — кому как — даже в таких мелочах. В Нью-Йорке по коридору Ребекка прошла в просторный зал богато уставленного номера, в Новом Орлеане Элайджа прогуливался по улочкам города средь живописных окрестностей, которым, правда, не помешала бы небольшая реставрация: кое-где осыпалась штукатурка, прутья давно лишенных хозяев балконов покрылись ржавчиной, стенам собора не повредил бы свежий слой древесно-смоляной краски, местное кладбище представляло собой не только пристанище для духов усопших и захороненных на нем ведьм, но и гостиницу для вандалов разных мастей, потерянных слоев общества. Впрочем, все эти несовершенные детали создавали атмосферу города, сложную для воссоздания искусственно. — Я уже видел это: он сомневается, он ослеплен своей яростью. Знаешь, последний раз, когда я видел его таким, это продлилось двести лет. Брат вынул руку из кармана брюк, жестикулируя, будто сестра могла увидеть его жесты, а они могли помочь убедить ее. Но даже если бы могла — не убедили. Клаус предпочел ей какую-то блохастую стайку гибридов, до этого убил нескольких ее женихов в разных столетиях, заколол кинжалом, когда ей особенно хотелось находиться рядом с Марселем, да и вообще при каждом удобном случае не брезговал воспользоваться магическим клинком, и на расстоянии после разлуки обиды только окрепли. Ребекка прощала его уже достаточно раз и знала, что в этот простит непременно, просто нужно время. Она еще не соскучилась по братьям настолько, чтобы уязвленное младшим из них самолюбие позволило лететь помогать на крыльях ночи по первому зову. Элайджа не такой. Если он злится, то крепко, и ни год, ни столетие не сотрет обиду, пока сам не решит, что брат достоин прощения. Но Элайджа не умеет обижаться на Клауса, а остальные обидчики обычно не доживают до дня его прощения. — Так оставь его в этом приступе ярости и возвращайся домой. Если повезет, это несчастье даст нам отдохнуть от его безумия. В отдаленном от Орлеана штате Ребекка присела на пуфик перед туалетным столиком, рассматривая свой макияж в зеркало. Помимо очевидных минусов как вечный голод есть и неоспоримые плюсы бытия вампира — всегда красива и свежа и через несколько столетий останется таковой. Она разлепила губы, чтобы сказать что-то еще, но Элайджа не дал, продолжил гнуть свою семейно-нерушимую линию. — Оно было так близко. Когда он услышал сердцебиение ребенка, я видел это в его глазах: он хотел его, — очертил в воздухе какой-то смутный образ свободной от телефона рукой, затем сжал руку в кулак во властном жесте. Картина произошедшего на кладбище вновь неосознанно всплыла в сознании Элайджи. Клаус не поверил, что ребёнок его, после слов брата, но речь Хейли о том, что если бы это было иначе, она бы уже давно освободилась и уехала подальше от проклятого места, убедила его. — Он чуть не испытал счастье, пока его ярость все не испортила. Ребекка молчала, позволяя брату закончить. Она не удивлена ничуть. Описываемое братом как нельзя в духе Ника. Всегда сам ломает хлипкие мосты на пути к своему счастью, а щепки перемалывает в труху, чтоб уж наверняка. Сжигать все, что любишь, — это у них семейное. Члены семьи Майклсонов боятся любви, противятся, избегают ее. У них превратное понимание этого чувства. Дети, которых не долюбили в детстве, опасаются заводить собственные семьи; люди, к которым никогда не испытывали искренних чувств, заглушают чувства в себе; Майклсоны, которым не довелось испытать ни то, ни другое, признают любовь лишь в стезе боли и страданий. Признания в любви боится лишь тот, кому никогда этого не говорили, любви — тот, кого не разу не любили. — Даже если у меня получилось вразумить его, он потерял доверие Марселя. И… — Элайджа бросил взгляд на стрелку наручных часов. — У меня кончается время, чтобы забрать девушку. Недовольство по поводу того, что в последнее время не один их разговор не может обойтись без приплетания Жерара, непременно обрушилось бы на него, не будь Ребекка возмущена последними словами до той степени, когда все сказанное ранее перестает существовать для нее. — Забрать ее? — Ребекка даже подалась вперед от неожиданности. — Ты сошел с ума? Теперь ты устроишь приют? Морщины от негодования проявились складочками на ее нахмуренном лбе, светлая кожа готова была вспыхнуть от нелепости идеи брата. Мало того, что тот побежал за Клаусом с высунутом языком, точно верный щенок за хозяином, следовал за ним по пятам, отмывал остающийся от брата кровавый след и носился с беременной от него любовницей, так еще вздумал притащить эту никому незнакомую девушку в их дом. Эта девушка для Клауса такое же пустое место, как и все остальные, с кем брат когда либо был, ребенок вполне может не иметь к нему никакого отношения, в чудесную способность гибрида верилось с трудом, ни она, ни Элайджа совершенно не знают эту Хейли, а, учитывая количество врагов у семьи первородных, весь этот спектакль может быть уловкой, чтобы ударить по ним, когда ослабят подозрительность и подпустят Хейли поближе. Ребекка не понимала, где находится присущая старшему брату рассудительность, раз он решился на сей опрометчивый шаг. — Что ни говори про Никлауса, но, пока я жив, я не позволю, чтобы с этим ребенком что-то случилось, — слишком по-правильному, впрочем, как и обычно, подытожил Элайджа и повесил трубку. Ее возмущения остались при ней. На ватных ногах Ребекка дошла до кровати, рухнула на нее. Желание идти на открытие нового ресторана одного из знакомых отпало напрочь, вечернее платье так и осталось висеть на вешалке среди десятков однотипных, а туфли в тон одиноко простаивали у кресла из кожи одного из экзотических зверей, название которого Ребекка припомнить не могла. Зарылась в свои мысли с книгой в руках, мысленно посылая средний палец и Клаусу, и Марселю, и Хейли, с которой даже не была знакома, но которая, однако, успела ей надоесть. И когда через час на дисплее смартфона высветился номер старшего брата, уже не ответила, сбросив звонок и вернувшись к чтению.***
В пабе владения Марселя, где вампиры, которым не посчастливилось обладать дневными кольцами, защищающими их от солнечных лучей, проводили дни, появляясь на улице лишь по ночам, телефонный разговор хозяина прерывал мерную мелодию. Марсель раздавал команды одному из своих контролеров города, близкому ему наряду с Тьерри. Непроверенному человеку слежку за Клаусом он бы не доверил, у гибрида слишком подвязан язык и развито умение переводить игроков на свою часть поля. Остальные непримечательные столики занимали его люди, готовые наброситься на Клауса, если посмеет заявиться еще раз, хоть и знали смертельное для вампира действие его яда. Они были преданы ему, а преданность нельзя получить силой, ее можно только заслужить, и Марсель заслужил и теперь не мог позволить себе оставить Клауса безнаказанным за совершенное. Яд с клыков оборотня поразит вампира за несколько суток, противоядие жителям города от него неизвестно — Клаус просто собственноручно вывел Тьерри смертный приговор. Как он, Марсель, может зваться королем города, если не отомстит за своего человека? — Найдешь его и сразу звони мне. Не волнуйся, я знаю, как разговаривать с Клаусом. Марсель повесил трубку, прикрыл веки, на краткий миг позволил себе забыться, отключиться от дурдома, в который превратился его город с приездом Клауса. Когда он разлепил глаза, посреди помещения уже стоял другой брат семейства. Холеный, в импортном смокинге, с удавкой на шее, он появился из ниоткуда. Неожиданные появления и еще более неожиданные исчезновения — коронная фишка всех Майклсонов. — Серьезно? — самоуверенная издевка вылетела из уст незваного гостя. — И как же? — Элайджа Майклсон, — констатировал Марсель. С трудом поборол отвращение к этому старому знакомому, помня, как обходился Элайджа с ним в детстве. Оставшись сидеть за столом, Марсель показывал, что уважением к посетителю он не проникается. Его люди тут же повскакивали со своих мест, учуяв враждебный настрой своего главы. Марсель осадил их, его сообщество и так потерпело утраты, а разрешать людям идти против любого из первородных — посылать их на верную смерть. — Нет, я сам. Все хорошо, — поднял руку в предупреждающем жесте Жерар, вампиры, несмотря на это, остались стоять наготове. — Пришло время немного поболтать. Дружелюбный тон в голосе Элайджи не обманул Марселя — несмотря на различия в поведении, он, как и брат немногим ранее, пришел требовать. Гость уселся напротив хозяина заведения, вальяжно разместился в кресле, всем своим видом демонстрируя, что никуда не спешит и будет ждать разговора, сколько потребуется. — Если хочешь поговорить, говори, у меня много дел. — О, да ты стал гораздо увереннее за последнее столетие, не так ли? — Я? Я бы сказал, это ты и твой брат стали нахальнее. Приехали в мой город как к себе домой. Небольшая пикировка с невозмутимыми лицами завершилась, оба замолчали под любопытно-настороженными взглядами других вампиров. — Когда-то это был наш город, — парировал Элайджа, только подтверждая мысли Марселя: насколько два брата различны внешне, настолько же одинаковы внутри. Оба считают Орлеан своим, а Марселя — их личной шавкой, натренированной для выполнения приказов. — Здесь, насколько я помню, мы все были счастливы, но мы никогда не могли контролировать ведьм во Французском квартале. Как ты это делаешь? Марсель вздохнул, усевшись в кресле поудобнее, словно только и ждал этого вопроса. Диалог до этого был лишь формальностью, рассеять внимание собеседника и побудить рассказать то, что до этого рассказывать не планировал. Элайдже, чтобы узнать чужие секреты, даже не нужно было заказывать виски или бурбон, его речи пьянили похуже. Только Марсель просек фишку еще двести лет назад и действительно знал, как общаться с Майклсонами. И предпочитал иметь дело с Клаусом и незамедлительным переходом к сути дела в первую же секунду встречи, нежели с вежливыми банальностями старшего брата гибрида. Марсель ценил прямоту, а красивые слова не могут прикрыть чудовищные поступки. Речь, достойная философов Ренессанса, не стоит и цента, если после нее сворачиваешь невинным шеи. — Твой брат задал мне тот же вопрос. Я ответил ему то же самое: это мое дело. Все в квартале — это мое дело. Клаус приезжает в город, весь такой милый, добрый, потом начинает совать свой нос в мои дела, как будто это дешевая копия его дешевых картин. Потом разозлился, как маленькая сучка, и укусил одного из моих парней. Эмоциональная тирада Марселя не могла обойтись без издевок над занятиями Клауса живописью — ничего абсурднее в своей жизни не видел, чем гибрида, чье тело было покрыто не одним слоем людской крови, выводящего сосенки и елочки на полотнах. — Я прошу прощения за ужасное поведение Клауса, — своими словами лишь накалял обстановку Элайджа. — Я полагаю, ты знаешь, что этот укус убьет твоего друга за несколько дней, — желваки заиграли на скулах его оппонента. — Конечно, кровь Никлауса вылечит его. Тон, всегда до крайности раздражавший Марселя, содержал в себе учтивость и полное безразличие за судьбу Тьерри. — Что? — дернул головой Марсель от неожиданности, впервые за вечер устанавливая с собеседником зрительный контакт. — Да, кровь гибрида вылечит укус оборотня. Что очень удобно, когда нужно повлиять на переговоры. До Марселя долетали слухи, что кровь гибрида обладает целебными свойствами, выводящими яд оборотня из организма, но слухами Земля переполнена, нельзя воспринимать все за чистую монету, и он не считал это правдой до заверения Элайджи. Не знал этого раньше при жизни с Клаусом бок о бок; когда они виделись в прошлом столетии, Клаус был самым обычным вампиром, не считая приписки «первородный». — О каких переговорах идет речь? — чувствуя неладное, хмыкнул в лицо Элайдже Марсель. Он не собирается заводить дела с этой семейкой. Майклсоны не умеют соблюдать договоренности, плевать они хотели на обещания. Против них можно идти силой, хитростью, числом, но только не союзом. Даже рассоренные в край, они остаются семьей и вместе прут напролом при виде угрозы, сметая всех на своем пути. «Сопутствующий ущерб», — отвечают они на возмущения об убийствах всех, кроме своей семьи. — Верни тело Джейн-Энн и позволь ее людям похоронить ее. — Какое тебе дело до ведьм? Подозрительный прищур ониксовых глаз Марселя украсил беседу. — А это уже мое дело, — отрезал Элайджа и покинул паб. Марсель поднялся следом. Единственной приятной новостью за вечер стал донесенный от его человека факт, что самый старший и самый младший братья семейства не жаждят с ним встречи, а если и жаждят, никогда ее не добьются. Знание о смерти Финна и Кола успокаивало. В последнее время к Марселю чересчур часто наведывались первородные, приход кого-то одного запускал цепную реакцию. Если два звена из пяти самоустранились, ждать оставалось лишь сестру семейства. Марсель был удивлён, что Ребекка еще не наведалась к нему в гости, по пути прикончив всех, кто попытался бы ей помешать. С этими мыслями Марсель дошел до угловой палаты своего особняка, приоткрывая дверь. Тьерри без сознания распластался на постели, ледяные капли покрыли его лоб, рана на шее начинала гноиться, покрываться пузырьками. Устроившийся на кресле подле тела Диего устало кивнул ему, Марсель знаком дал понять, что тот может идти, дальше он сам. Взял со столика салфетку, промокнул лоб товарища, расстегнул верхние пуговицы рубашки, чтобы облегчить Тьерри доступ к кислороду. Когда Марсель говорил, что без жертв войну не провести, он не это имел в виду. Не потерю лучшего друга от прихоти Клауса еще до начала военных действий. Первородный явно знал, в кого бить. Смерть каждого вампира для Марселя становилась огорчением, но ничья потеря не сказалась бы на нем столь сильно, как потеря Тьерри. Потому что Марсель помнил, что, пока оперный театр горел вместе с другими зданиями города в девятнадцатом году прошлого столетия, сам он оставался связанным на сцене, с каждой новой искрой смиряясь с мыслью, что это конец. Отправленные тушить театр пожарные столпились на безопасном расстоянии, понимали, что, если сунутся внутрь, обратно не выйдут. Вся бригада борцов с пламенем ждала, пока огонь стихнет, чтобы можно было вынести тела и записать в протоколы имена погибших, а юный стажер Тьерри Венчурэ зачем-то полез в пекло. Когда Марсель очнулся, его тело было освобождено от кола в груди и веревок с вербеной, рядом лежал какой-то парень в пожарной форме, сильно пострадавший от огня. Они валялись в одном из многочисленных коридоров театра, обычно многолюдных, а сейчас пропахших горелой человеческой плотью. До выхода метров тридцать, и Марсель пересилил боль в каждой мышце, взвалил на себя тело неизвестного спасителя и кое-как доковылял до мрамора мостовой перед зданием. Парень был уже совсем плох, и ему не оставалось ничего, кроме как надкусить свою руку, прислоняя кровоточащее запястье к губам незнакомца. Через неделю Тьерри попросил обратить его, Марсель не отказал, еще через месяц они вместе занялись поисками соратников и обустройством города, постройкой нового Нового Орлеана. Отдать тело Джейн-Энн означало поступить по совести и спасти друга, но в тоже время говорило о его слабости перед врагами и потери авторитета среди ведьм. Если клан поймет, что им можно манипулировать через его слабости, он потеряет над ними власть, что представлялось крайне печальным в ожидании приближающейся войны между поколениями вампиров. Проклиная братьев, которые вынудили его принимать подобное решение, Марсель набрал Клаусу. Первородный появился в покоях через пару минут, словно стоял у входа и ждал звонка. Надрезав ладонь вытащенным из внутреннего кармана куртки охотничьим ножом, Клаус сжал кулак и подставил под него услужливо предоставленный Марселем стакан. Две струйки крови медленно стекали по хрусталю, гипнотизируя. Жерар тут же поднес стакан к губам друга, наклонил, влил целебную кровь ему в горло. Когда рана на шее начала затягиваться, как по мановению волшебной палочки, Клауса в комнате уже не было. Адрес с телом Джейн-Энн Марсель выслал сообщением.***
Марсель поднялся на чердак церкви Святой Анны, временно закрытой для прихожан после чудовищной расправы племянника священника над семинаристами. Давина баловалась примитивным заклинанием разжигания и заглушения огонька пламени на фитиле свечи. Сгибая и разгибая пальцы, она, вынужденная не покидать чердак, управляла огнем. — Я полагаю, все тихо, — бесшумно подкрался Марсель за ее спиной. Давина развернулась на кресле, поднялась на ноги. — Ведьмы боятся использовать магию, они знают, что я сразу почувствую это, — не гнушалась демонстрировать мощь своих способностей Давина. — Что насчет старых? Они опасны, и я не хочу, чтобы они навредили тебе. — Первородные? — Марсель скривился в усмешке. — Давина, с твоей силой у них нет ни единого шанса.