Антипатия

Нил был очень зол. По правде говоря, он не ожидал, что единственным чувством, которое останется с ним после всего этого, будет чистая ярость. Она кипела под его кожей, во всем его теле, копошилась роем свирепых ос и выжигала на своем пути все остальное — удивление, неверие и даже облегчение. Как будто этот кусок правды приоткрыл дверь, за которой скрывались все эти чувства. Сложно было сказать, на что или на кого он злился. Просто эта ярость словно дремала в нем все время, и теперь ее ничто не сдерживало. Кирпичики, из которых была построена стена из смирения и угнетения, распадались один за другим. — Вампиры? Серьезно, Эбби? — он говорил громко, не сдерживаясь. Он не хотел кричать и уж тем более не хотел выплескивать весь гнев на нее, но просто не мог себя контролировать. Что-то подсказывало ему, что она поймет его и не обидится. Он влетел в дом и подошел к ней, даже не сняв обувь. Эбби была дома, потому что часом ранее он отправил ей короткое, но от этого не менее броское сообщение: «Будь дома, это важно. Я все знаю». Поэтому он застал ее за столом гостиной, и выглядела она так, будто заранее была готова ко всему, что он скажет и спросит. — Я понимаю, что ты злишься, но успокойся немного… — Успокоиться? Ты думаешь, это так просто? Да меня чуть было не… Как давно ты знаешь? — Всегда знала, — невозмутимо ответила Эбби. Нил видел, как дрожали ее руки на поверхности стола. — Всегда, говоришь… — сказал Нил и закрыл глаза. Он сделал глубокий вдох. Ему действительно стоило успокоиться, ведь он не был удивлен ее ответом. Эбби была ни в чем не виновата, она просто первой попалась под руку его гневу. Он понимал это головой, но впервые в жизни не мог справиться с чувствами, сейчас они всецело поглотили его. Он надеялся, что Эбби тоже это видела. — Прости, что молчала, Нил, но ты же понимаешь, что это было необходимо? — сказала Эбби. Она с надеждой вглядывалась в его лицо. — Почему? Почему это было необходимо? Что случилось бы, если бы я знал, что собой представляют те монстры, которые, ты сама знаешь, всегда так или иначе находили нас? Разве что-то изменилось бы, если бы я знал, кто они такие? — Нил, — сказала Эбби. — Ты всегда был очень сильным мальчиком. Ты лучше меня это знаешь. А я была рядом с тобой еще с тех пор, когда ты был совсем ребенком. Разве я не видела, какой ты? Ты сильный, упрямый, и знай ты то, что знаешь сейчас, разве тебе не захотелось бы со временем остановиться? Перестать убегать. Ты бы сделал все, чтобы собрать информацию, изучить их, и со временем кинулся бы на них в ответ. Даже сейчас, когда ты еще не знал, с кем имел дело, я видела, как усталость от постоянного бегства и бессилие копятся в тебе. Я научила тебя терпению и самозащите. Но всему есть свой предел, ведь я знаю, что кроме терпения, в тебе есть вспыльчивость и любопытство, которые со временем все равно одержали бы верх. Я не могла тебе этого сказать, потому что мне необходимо было уберечь тебя от ошибок. Каким бы сильным ты не был, Нил, сейчас они сильнее. К тому же, их гораздо больше, чем ты думаешь. Пожалуйста, пойми это. Нил понимал это. Блуждая в темноте неведения, он убегал от неизвестного, он не мог оценить ни масштабов, ни потенциальных перспектив. И это в каком-то смысле сдерживало его. Теперь же, хотя ему было известно всего лишь одно слово — вампиры — это не давало ему ровным счетом ничего. Он по-прежнему не мог оценить ни их сил, ни их слабостей, по факту он не знал, на что они были способны в полной мере. И Эбби была совершенно права: он мог в лепешку расшибиться, но все выяснить, потому что теперь ему было от чего оттолкнуться. Его страх обрел форму, перестал быть таким уж неизвестным, и справляться с ним было легче. Он рывком выдернул из-под стола табуретку и опустился на нее, закрыв лицо ладонями. Все это было не совсем реально, если взглянуть со стороны. Какой человек в здравом уме мог бы вообще поверить, что некоторые людские выдумки и старинные ужасы действительно существовали. Нил ни на секунду не усомнился в том, что все это было правдой. Он жил в этой реальности, сколько себя помнил, даже его собственное тело было далеко от обычных обывательских представлений, и это был уже другой вопрос, которым следовало задаться. Поэтому не был ни удивлен, ни шокирован. Только зол. — Тогда почему именно я? — спросил он. — Кто я? Мы все это время так отчаянно старались выжить, убежать… Ты хочешь уберечь меня, но ради чего? — Ты один из тех, кому приходится тяжелее всего, — мягко ответила Эбби. — Ты никогда не освободишься от них, они всегда будут преследовать тебя. Я объясню по порядку. Ты же представляешь себе, что нужно вампирам больше всего? — Я так понимаю, кровь? — Именно, они живут за счет крови. Это самое главное. И самое ценное для них. Но кровь бывает разной, и твоя кровь, Нил, она… — Что с ней не так? — Просто ты… — Эбби замолчала, потому что со стороны входа раздался очень настойчивый, нетерпеливый и громкий стук. Затем весь дом наполнился трелью дверного звонка. Эбби поднялась с места, чтобы открыть. А Нил не знал, хотел ли он услышать то, о чем она ему так и не сказала. В горле стоял противный, тугой комок из ужасного интуитивного предчувствия, он вдруг почувствовал себя грязным, испорченным. С ним совершенно точно было что-то не так, ему показалось, что он был чем-то неправильным и сломанным. Ощущение было настолько мерзким, что ему не хотелось знать причины. Эбби открыла дверь, и на пороге собственной персоной стоял тренер Ваймак. На нем был его привычный спортивный костюм, как будто он только что примчался сюда прямиком с пар. В очередной раз Нил заметил, как же сильно Ваймак не вписывался в обстановку, хотя и выглядел вполне обычно. — Дэвид, что ты здесь делаешь? — спросила Эбби, тем не менее, спокойно впуская его в дом. Все эти монстры преследовали их, но Ваймак и его так называемые дети пользовались безоговорочным доверием Эбби. — Я пришел обсудить с вами кое-что, — сказал Ваймак, в мгновение ока оказываясь рядом с Нилом. Он не собирался скрывать своей сущности. Это было попыткой заслужить доверие Нила, которая, в какой-то степени, сработала. Ваймак смотрел на Нила прямо, но не враждебно. — Я понимаю, что после всего тебе сложно будет поверить в мои слова, — продолжил Ваймак, обращаясь к Нилу. — Но я пробую все объяснить и буду говорить прямо. Вам с Эбби необходимо находиться к нам как можно ближе, хотя бы какое-то время. Скажу сразу, что волкам это не нравится, и пусть сейчас я с ними договорился, со временем они начнут возмущаться. Но волки — меньшее из зол. Поэтому я предлагаю вам нашу защиту. — Что ты имеешь в виду? — Вам нужно переехать к нам. В наш дом. Чтобы находиться в обществе Ники как можно больше, потому что только он с его силой способен какое-то время скрывать тебя. Они вернутся за тобой, в этом нет сомнений, но это хотя бы поможет нам выиграть время и немного подготовиться. — Кто вернётся? — спросил Нил. — Те, другие вампиры, от которых вы убегали последние годы. — Разве вы не такие же монстры, как они? — сказал Нил. Слова вырвались вместе с раздраженным фырканьем, он не смог сдержать этой эмоции. — Я не доверяю вам, не верю ни единому твоему слову. — И правильно делаешь, — Ваймак довольно кивнул. — Но мы… Можно сказать, мы отличаемся от них, стоим по другую сторону баррикад. В качестве подтверждения, можешь обратить внимание на то, что я стою прямо перед тобой и ты все ещё жив, ну или хотя бы не при смерти. — Ну что ж, спасибо за это, — усмехнулся Нил. — Мы хотим жить так же сильно, как и ты. Я вижу в тебе эту жажду, Нил, и вижу, насколько сильно ты устал бегать. Я готов предложить тебе информацию о нас, о нашем мире, а ещё возможность перевести дыхание, остановиться и, возможно, дать отпор. Ты же хочешь этого, верно? — Дэвид… — сказала Эбби с явными нотками предостережения в голосе. — Я вижу это по его глазам и слышу в сердце, — продолжил Ваймак. — Что скажешь, Нил? Нил не знал, что должен был сказать. Границы его мира расширились в один миг, одним взглядом невозможно было оценить его, понять. Разве что, кроме привычного бегства, у него появлялась ещё одна опция, очень заманчивая, которую предложил Ваймак. Один факт был неоспоримым: Эбби доверяла им. Ему предстояло разбежаться как следует и прыгнуть со скалы прямо в водоворот, а затем либо утонуть, либо выплыть на другом берегу, где его ожидало… не понятно, что. — Как я могу знать, что вы не убьете нас? Эндрю явно недолюбливает меня, как и его двойник, — сказал Нил. — Я бы не делал поспешных выводов насчет них. На самом деле, Эндрю очень дорожит своей семьёй, даже слишком. И если им что-то угрожает — в данном случае ты — то он сделает все, чтобы защитить всех. Ему совсем не наплевать, как бы сильно он не пытался доказывать обратное. Но если он примет тебя, то ты окажешься внутри круга его защиты. Я очень давно знаю его, он работает именно так. Нил вспомнил, как Эндрю сказал ему: «Добро пожаловать в семью». Тогда это показалось ему насмешкой и угрозой, голос Эндрю был насквозь пропитан неприязнью. Нил чувствовал, что он ни за что не примет его. — Я люблю давать шансы, — продолжил Ваймак. — Я дал эти шансы всем этим ребятам, ты узнаешь их и поймёшь, почему они другие. Несомненно, они монстры. Мы те, кто мы есть. И за нашими плечами, особенно за плечами каждого из моей семьи, стоит такая история, благодаря которой они лучше всех понимают, что значит оставаться человеком и смотреть на мир шире. А тебе я предлагаю шанс на выживание. Вопрос только в том, готов ли ты им воспользоваться. Ваймак рассказал ему немного о себе и остальных. Семья сформировалась не сразу. Они не были родственниками, даже не были знакомыми. Их связь была странной, но особенной. Сам Ваймак родился в 1823 году, и поначалу Нил никак не мог поверить в эту ужасающую цифру. В тридцать девять лет он был мертв, по-настоящему мертв, а затем воскрешен в нынешнем своем состоянии. Он не рассказал, каково ему было, что он чувствовал и почему решил жить так, как он жил сейчас. Он рассказал, как на его пути встречались они — покалеченные, сломанные люди, жизнь которых заканчивалась, или висела на волоске от конца, и которым было ради чего воскреснуть. Было ли это актом заслужить доверие Нила, или же он просто хотел вызвать в нем интерес, но говорил он предельно прямо и, казалось, очень искренне. Правда всегда была для Нила глотком свежего воздуха. Он посмотрел на Эбби, которая все это время молчала. Она знала все это уже давно. — Что скажешь, Нил? — в очередной раз спросил Ваймак. И на этот раз Нил ответил: — Надеюсь, что это последний наш переезд за этот год.

***

Если спросить Нила о том, что он знал о вампирах, то он ответил бы, что совсем немного. Наверное, он был уверен лишь в одном факте: вампиры живут за счёт крови. Все остальные его познания были сотканы из различных стереотипов и всем известных мифов. Он не знал, превращались ли вампиры в летучих мышей, боялись ли чеснока и избегали распятий, как у Брэма Стокера. Становились ли слабее при солнечном свете, спали ли в гробах, жили в склепе или под землей и не отражались в зеркале. Эти стереотипы казались чистой воды абсурдом. Один из стереотипов был разрушен сразу: в склепе они не жили. Их дом выплыл из-за поворота массивной современной фигурой из серого камня, стекла и пластика. Его трудно было заметить сразу; его окружало зелёно-желтое марево из деревьев и скал, покрытых мхом. Он как будто был вбит в относительно невысокий каменный холм и скрывался в углублении. Вокруг него было мало света, он был укутан в уютную голубоватую тень. Сбоку располагалась довольно широкая парковка, которая пестрела блестящими и несомненно дорогими капотами. Нил не сомневался, что у каждого жителя этого дома имелось не менее одного автомобиля. Они добирались до этого места более получаса. Седан Ваймака мягко скользил по дороге, уводящей их на запад, вглубь леса. На протяжении всего пути Нил не переставал думать о том, как же так получилось, что дошло до такого. Он сидел на заднем сидении в одной машине с вампиром, колонки разрывало от треков Металлики, а сам вампир, периодически перекрикивая музыку, говорил о том, как удобно стало жить в двадцать первом веке. Они завернули на стоянку, под колесами мягко зашуршал гравий. Как только Нил вышел из машины, прямо перед ним возникла высокая фигура, спрыгнувшая откуда-то сверху. Молодой парень, на вид чуть старше самого Нила, приземлился мягко и уверенно. Он широко и приветливо улыбался, протягивая вперёд руку. Его ладонь была большой, с длинными сильными пальцами и крепким запястьем. Глядя на одну только руку, можно было сказать: он силен. — Привет, меня зовут Мэтт, — сказал парень. — Рад знакомству. — Нил Джостен, — поздоровался Нил и протянул руку в ответ. Рукопожатие Мэтта оказалось тяжелым и крепким. — Я пока что ещё не понял, рад я знакомству или нет. Мэтт с интересом взглянул на него, а затем заливисто рассмеялся. — Ты забавный, мне нравится. Идем, Ваймак сам справится с твоим багажом. Я покажу тебе дом. Ещё не все вернулись, но ты и так почти всех уже знаешь. Мэтт провел его внутрь. Нил смотрел на его прямую спину, широкие плечи и невольно думал о том, каким уверенным и надёжным он казался. Наверняка первое впечатление было обманчивым, но он не мог отделаться от мысли, что Мэтт был гораздо адекватнее и приятнее в общении, в отличие от тех же близнецов. Внутри помещение оказалось просторным, но очень обжитым и местами аляповатым. В гостиной имелась большая плазма с приставкой и россыпью джойстиков, перед ней стоял совершенно ужасный огромный ярко-оранжевый диван и несколько обычных насыпных кресел. Все вокруг не подчинялось какому-то общему стилю или дизайну, на стенах по соседству с картинами в массивных рамах висели фотографии, прикрепленные на маленькие цветные гвоздики. Взгляд постоянно цеплялся за различные мелкие детали, никак не сочетающиеся друг с другом. Наверное, каждый из обитателей этого места приложил руку к созданию этой общей хаотичной атмосферы. На диване сидели трое уже знакомых ему личностей: Ники, Рене и Элисон. Больше никого поблизости не было видно. Они поздоровались с ним тепло и улыбчиво, как будто он был их старым другом. Но он не был. — У нас всего три этажа, — сказал Мэтт. — Свободная комната у нас есть на третьем этаже, там же живут Ники, Кевин и Эндрю. Незавидная компания, ничего не скажешь, но так уж сложились звезды. — Ничего, я как-нибудь справлюсь, — сказал Нил. — А где остальные, кстати? — Если ты спрашиваешь про Эндрю, — сказал Ники. — То он бегает где-нибудь по лесу в округе, грызет белок, в общем, матерится и бесится. Аарон сидит у себя в комнате на втором этаже и тоже бесится, только потише. Остальные везде по своим делам, не знаю. Мы тут, понимаешь ли, не по строгому распорядку живём и не следим друг за другом. — Уж ты-то не следишь, — шутливо фыркнула Элисон. — Не надо наговаривать на меня, — сказал Ники. — Но вот за Нилом мне на самом деле придется приглядывать. — Почему? — спросил Нил. — Почему именно ты? Это же не просто так. — Все верно, — сказал Ники. — Я среди всех этих индивидуумов что-то вроде экрана или глушителя. Если я нахожусь рядом, то другие, например, могут не заметить твоего присутствия, они будут не так сильно чувствовать твой запах и стук сердца. Это касается всех, я могу скрыть и людей, и вампиров, и оборотней, себя тоже. И находиться в обществе друг друга становится не так невыносимо, понимаешь, — Ники улыбнулся. — Поэтому можешь называть меня просто душой компании. — Так вот почему ты… — Я почувствовал тебя с самого первого дня, как только увидел, — кивнул Ники. — Иначе ты бы и шагу спокойно не смог сделать. Но не расстраивайся, я общаюсь с тобой не только поэтому. Ты правда мне нравишься. — Да я и не расстраиваюсь, — спокойно отозвался Нил. — Просто это многое объясняет. — Мое присутствие хорошо работает в радиусе около ста метров. Иногда больше, если я поднапрягусь. — Но напрягаться он не любит, — вставила Элисон. — Тут я даже поспорить не могу. — Почему вы… так хорошо относитесь ко мне? — вдруг спросил Нил. Как только он попал сюда, это ощущение не давало ему покоя. Всю свою жизнь он был один и не заводил никаких дружеских связей. Ему попросту нельзя было привязываться. Способность доверять и симпатизировать кому бы то ни было почти атрофировалась в нем, и поэтому он донельзя странно чувствовал себя в этой обстановке, которая была раздражающе непринужденной и комфортной. Он смотрел на них остро и настороженно, а они, казалось, будто не замечали его шипов. — Потому что ты очень похож на нас, — сказала Рене. — Это не значит, что мы принимаем тебя так просто… Но я вижу, что тебе тоже нужен шанс. Как он нужен всем нам. Я бы очень хотела с тобой познакомиться получше. Хочешь, я покажу тебе свою историю? — Рене, может не стоит, это довольно тяжело… — сказал Ники. — Ну или не надо делать этого прямо сейчас. — Это займет всего пару секунд. И он хотя бы перестанет сомневаться в том, что мы настроены враждебно. — Все равно, это слишком… — Покажи, — решительно произнес Нил. — Я, конечно, не очень хорошо понимаю, что ты собираешься сделать, но я не против. — Помнишь, я говорила тебе, что могу поделиться чувствами? Тоже самое я могу сделать и с воспоминаниями. Ты просто увидишь и почувствуешь то, что вижу и чувствую я. — Попробовать можно. — Хорошо, тогда садись рядом со мной, — сказала Рене. Нил опустился на диван рядом с ней. Он не понимал, на что подписывался, но что-то подсказывало ему, что именно так и нужно поступить. Рене поднесла руку к его лицу и аккуратно коснулась его виска своими тонкими холодными пальцами. От разницы в температуре он вздрогнул. — Будет немного непривычно, — предупредила Рене. — Ты на какое-то время перестанешь быть собой, но будешь мной, при этом не совсем, а как бы со стороны. Я знаю, что ты ничего не понял, нужно просто испытать это. Кивни, пожалуйста, если готов. Нил не стал долго раздумывать и кивнул. Он почувствовал невесомость, как будто весь мир наклонился и перевернулся, все его ощущения исчезли. Не осталось и собственных мыслей, хотя если быть точнее, они никуда не делись, просто оказались задвинутыми куда-то далеко. Он остался собой, но его заполнило нечто чужое, тяжелое и очень нежное в то же время. Это был сон; он все ещё был действующим лицом, но смотрел на все со стороны, как наблюдатель. Он понял, что имела в виду Рене. И тогда он услышал ее. Этот голос был не реальным, не облаченным в слова, и все же он рассказывал ему историю. Канун рождества всегда был для нее особенным временем. Она любила, когда снег сыпался на грязные дороги белыми пушистыми перьями; ещё ей нравилось, когда озера замерзали, покрывались коркой толстого темного льда, и можно было исследовать их и скользить по поверхности на старых, но безупречно заточенных коньках. Крыши невысоких домов в снегах, огоньки на окнах и церковное пение, разносившееся из местного прихода на весь городок, она сердечно любила все это. В этом году рождество изменилось. Не было больше родного, маленького городка, где она могла постучаться в любую дверь и ее приняли бы, накормили и благословили. За все прошедшие полтора года она научилась делать такие вещи, о которых раньше даже бы не подумала, а если бы и подумала, то содрогнулась бы от отвращения. От рождества остались только некоторые вещи. Например, холод и снег. Ещё люди, в преддверии праздников, несмотря на царящее повсеместно отчаяние и страх, становились добрее и щедрее. А спекулянты, маленькие воришки и владельцы питейных заведений, что ещё не закрылись, как обычно, процветали в это время года. В большом городе рождество было более масштабным и менее личным, обобщение и размах забирали у праздника душевность. Возможно, это было совсем не так, но таковым было первое впечатление Рене. В газетах писали, что скоро все будет хорошо. Рене подбирала листы у киосков и читала обрывки статей, написанных суровыми, пузатыми экономистами — так они выглядели, судя по языку, на котором говорили. Шла зима 1933 года, и в Миннеаполисе падал уровень безработицы. Рене не могла сказать, было ли это правдой; она видела, разве что, как падали дети от голода. Им пришлось отправиться в большой город, когда Рене исполнилось шестнадцать лет. Много всего случилось, и это был ужасный возраст для всех этих событий. Они прибыли сюда впятером; к восемнадцати Рене осталась одна. Воспоминание застало ее глубоким зимним вечером, почти ночью, тридцать третьего года, в самом конце двадцать четвертого декабря, закутанную в замерзшие остатки покрывал и жёстких холстин в переулке между пустым зданием банка и общественной столовой. Ее лица не было видно, посеревшие светлые локоны волос падали на глаза. Она замерзала. Зима в этом году выдалась суровой, с колючим ветром и непрекращающимся снегопадом. Бывало, что раньше она не замечала холодов и радовалась сугробам, потому что тепло сердец и ярких каминов обогревали ее и румянили щеки. Рене от природы была ловкой и тонкой, поэтому, когда пришлось в первый раз своровать себе денег у зазевавшегося фермера, пытавшегося сбыть жалкие крохи урожая, у нее не возникло проблем. К сожалению, Рене по своей натуре была ещё очень доброй и мягкой, поэтому желание выжить сопровождалось постоянным чувством вины. Она даже успела заработать себе репутацию, недоброжелателей, о ней рассказывали такие небылицы, что страшно было поверить. А ведь она была всего лишь молодой хрупкой девушкой, которая делала все, лишь бы выжить. И не продавать тело. Эта опция всегда была рядом, и даже несмотря на всеобщее обесценивание, это был выход. Рене, на самом деле, пряталась, обманывала и вовремя убегала, и только так ей удалось не присоединиться к рядам болезненно худых проституток, многие из которых были намного моложе нее. Быть белокурой девочкой с блестящими глазами и молодым, здоровым телом было тяжело в то время. В лохмотьях, со спутанными волосами она была похожа на старуху. Она не была неуязвимой и не была бесстрашной. У нее не было ни суперсил, ни мечты, к которой она бы стремилась изо всех сил. Ее существование не было бессмысленным, но не было и полноценным. Ее мысли и ее тело были наполнены только одним чувством — усталостью. В этот день она так сильно устала, что не позаботилась о месте у огня. У нее не было ничего, ни спичек, ни бумаги, чтобы разжечь огонь, газетные листы вмерзли в дороги, а те, что подобрали такие же бездомные, как она, уже давно сгорели. Сил не осталось даже на дрожь. Казалось, все внутри смерзлось и застыло, даже кровь, и она превратилась в кусок льда. Обычно Рене не позволяла себе оставаться на улице под покровом темноты в одиночку, но сегодня ведь был канун Рождества. В надежде, что люди сегодня более щедры, она сидела на снегу с протянутой рукой, но упустила тот момент, когда мороз добрался до нее. Где-то неподалеку мерцали огоньки, жалкие крохи, оставшиеся от семей, собрались вместе и согревали друг друга. Они, наверное, сегодня даже накрыли на стол и позволили себе ужин посытнее. Рене совершила глупость. Единственным местом, куда можно было бы пойти прямо сейчас, была церковь. Рене вздохнула поглубже, и легкие отозвались тупой холодной болью. Она собрала все остатки сил, что еще теплились в ее теле, встала на негнущиеся ноги и пошла вперед. Ветер и снег носились вокруг нее и ранили кожу, которая превратилась в черствую мертвую корку. Возможно, по пути ей встречались люди, живые и неживые, счастливые и несчастные, но она не видела их перед собой. Она видела лишь приближающиеся с каждым ее медленным шагом огни окон церкви. Она не чувствовала рук, когда постучала в дверь. Никто не открыл. Она подумала, что никто не слышал ее стука, потому что ветер свистел слишком громко, и постучала сильнее. Потом еще раз и еще, пока не израсходовала все силы. Она опустилась на колени перед порогом, и продолжала стучать. Или, может быть, ей только казалось, что она стучала. Перед глазами все плыло. В ушах звучало пение церковного хора, ненастоящее, ведь там не было хора. Она по-прежнему не могла попасть за дверь, в тепло. В сочельник двери храмов всегда были открыты, и она никак не могла понять, почему же все еще оставалась за порогом. Эта церквушка была маленькой, внутри была всего пара скамеек и скромный алтарь. Она знала это, потому что не раз заглядывала сюда, чтобы тихо помолиться о своих ушедших родных. В ее памяти носился хоровод из ее грехов, и маленьких, и страшных, самых непростительных. Наверное, именно поэтому она не могла попасть в храм. Рене превосходно обращалась с любым подручным оружием, она никогда не забудет лицо, на котором она впервые увидела угасающую жизнь, глаза, вспыхнувшие недоумением, а затем потускневшие и мертвые. Мертвые от удара Рене. Такое не замолишь. И тем не менее, она выживала. Когда на ее лицо упал свет из приоткрывшейся двери, она зажмурилась, как будто обжегшись. Силуэт, показавшийся в узкой полосе яркости и теплого пламени свечей, был высоким и темным. Рене знала этого человека: местный священник, набожный и скупой на слова мужчина, который всегда был спокоен и сдержан. Он посмотрел на нее сверху вниз, Рене не видела его глаз, но могла почувствовать, что в них отражалось презрение. — Бесплатной еды не осталось, дитя, — тихо произнес он. Его голос был резок и холоден, как свист ветра. — Мне не нужна еда, — прошептала Рене. Она не была уверена, услышал ли он ее. — Только погреться, на пару минут. — Бесплатного тепла тоже не осталось. Мест нет, мне очень жаль, милая. Рене нечего было предложить взамен. В тот момент она даже не задумывалась о его словах, не задумывалась о причинах. Ей просто не хотелось замерзать. Наверное, она сказала что-то вслух, потому что священник вдруг задумался и оглянулся назад, внутрь церквушки. На лицо Рене падало спасительное тепло, она невольно подалась ему навстречу, и дышать стало как будто легче. — Хорошо, — кивнул священник. — Я думаю, ты все же сможешь помочь. Он помог ей подняться на ноги, которых Рене почти не чувствовала, как и рук, как и всего тела. Дверь за ними захлопнулась, и Рене окунулась в душный, спертый запах плавленого воска, старых деревянных скамеек и каменных стен с осыпающейся мозаикой. Внутри не было ничего святого и возвышенного, помещение было грязноватым и человечным. Рене не сразу заметила людей, а их было довольно много. Она просто рухнула на колени, не пройдя и пары шагов, позволив теплу болезненно щипать ее кожу. Стоило осмотреться, понять, что ей действительно были рады здесь и убежать. Через несколько коротких минут она немного пришла в себя, до нее стали доноситься звуки мужских голосов, перешептывания и громкие возгласы, наполненные одобрением. Священник скрылся где-то за алтарем почти сразу же, как только завел ее внутрь. Все они были такими же голодранцами, как и она сама. Наверное, они даже знали ее. И все они были мужчинами. Где-то внутри нее замаячили страх и паника, потому что она твердо понимала, что в случае чего, не сможет убежать. И она не смогла. Все случилось как будто очень быстро, словно кто-то щелкнул выключателем, и неподвижные люди пришли в движение. Дальнейшие ее воспоминания были скорее ощущениями и образами, нежели четкой картинкой. Там было множество рук, шершавых и сильных, пальцев, которые хватали за волосы и тащили куда-то, лица и фигуры вокруг размывались и превращались в грязную лужу с мельтешащими оранжевыми огоньками. С высокого потолка наблюдали лики святых; они смотрели молча, с должным покровительством и характерным, праведным смирением. Их взгляды одобряли это наказание. Тело Рене беспомощно тонуло в трясине. Сопротивление ее рук и ног, их движения и попытки ударов не значили совершенно ничего. Наверное, она дралась и кусалась, кричала, и голос выходил из воспалённого горла с хрипом и неверием. Ее ноги всегда были сильными, но после крепкого захвата и вспышки боли она не могла ими двигать как следует, что-то мешало. Все вокруг кружилось, и тепло, показавшееся сначала спасением, теперь превратилось в болезненный жар и тюрьму из удушливого запаха пота и грязных зубов. Ей не хотелось знать, что происходило. Не хотелось и знать, почему они накинулись на нее, почему выместили на ней все свое отчаяние и злобу. Такой была плата за жизнь юной воровки. Ее тело больше не было невинным и чистым, оно превратилось в переполненную мусорку, гнилостно пахнущую и разбитую. Она никогда бы не подумала, что такое может произойти в храме. Она будто попала в какое-то средневековье посреди развитого двадцатого века. Посреди огромных заводов и гудящих автомобилей, последи забастовок рабочих и рухнувших акций. После ее вышвырнули через заднюю дверь, куда-то в темноту и снова в холод. В глубине души ещё оставалась надежда, что, в конце концов, ее все же оставят в покое и позволят существовать в помещении, где не было снега и ветра, возможно, даже накормят. Но и эта надежда умерла. Ее маленькое разрушенное тело упало на ледяную землю и больше не могло подняться. Одна нога была сломана, щиколотка начала опухать и пульсировать жаром. И тогда Рене отступила и перестала бороться. Она повернула лицо к небу и позволила снегу падать на ресницы и обнаженные руки. Смерть стала для нее лучшим избавлением и благословением. Закрывая глаза, она думала о одном: после смерти она обязательно отомстит. Тогда она не знала, что в тот момент ее заметили бессмертные глаза.

***

Сознание Нила медленно возвращалось к реальности, как будто выплывало на поверхность из вязкой воды. По пути он слышал отголоски боли и чувствовал, как бушевал огонь, но не дотягивался до него. Издалека долетали всполохи удовлетворения, спокойствия и жадного желания, цель которого ускользала от его понимания. Рене не хотела показывать ему эту сторону себя и продолжение истории, но знал, что со временем, она доверит ему и это. Он увидел ее лицо перед собой, она сидела в той же позе и с тем же спокойствием в глазах, как будто не прошло и секунды. Нил не знал, что нужно сказать, но Рене просто покачала головой, дав понять, что говорить ничего и не нужно. — Я монстр, — сказала Рене. — Но это не значит, что я перестала быть собой. Располагайся, я верю, что тебе здесь понравится.

***

Он родился с сознанием того, что кровь — это основа всего. Он впитал это утверждение с молоком матери, воспитывался под лозунгом превосходства крови, а затем сам сполна ощутил непреложность этой истины, когда зубы молодого господина разодрали ему горло. Это была высшая честь, которой он был удостоен, и отдать за нее свою жизнь, а затем посвятить ей свое бессмертие, было просто ничтожной ценой, которую он мог заплатить. Он верил в себя и свою преданность, что позволило ему иметь почти безграничный доступ к самому важному — хорошей крови. Не просто хорошей, а исключительной. Важнее крови полагалось ставить только желания молодого господина. И он с рвением готов был подчиняться ему и быть в его руках оружием, пусть даже не очень ценным по сравнению с другими. Молодой господин не часто давал ему поручения, но все его задания были важными и особенными. В каждой их резиденции ему отводились комнаты, приближенные к покоям самого молодого господина. Его окружали неизменные черные стены и высокие потолки, даже глубоко под землей, мебель, обитая красным бархатом с резными деталями, ручной работы ковры и гобелены. Однажды молодой господин даже подарил ему часы из черного золота. — Пока ты предан мне, я позабочусь о тебе сполна, Жан, — говорил молодой господин, и Жан верил ему. Резиденция в Японии была одной из его самых любимых. Она располагалась недалеко от Токио, в районе Фудзи. Это были роскошные дворцы в национальном стиле, такие же древние, как и населявшие их вампиры. Они были спрятаны среди густых лесов, вдали от туристических маршрутов. Если люди и появлялись здесь, то только по особой причине и только избранные. Воздух здесь был чистым, и можно было дышать, слушать сладковатый и звонкий аромат воды из родников и невысоких водопадов. Жан находил изумительной возможность бродить по деревянному полу, заглядывать в раздвижные двери и находить там различные ценные вещи, инсталляции, была даже комната с каллиграфией на стене. Некая аскетичность и утонченность, обилие воздуха и деревьев делали это место не таким бездушным, как остальные резиденции. На самом деле, Жан предпочитал совсем другой стиль, но здесь ему было приятно находиться именно из-за атмосферы. Эта резиденция нравилась Жану ещё и потому, что во время пребывания здесь молодой господин становился как будто спокойнее. Возможно, он успокаивался потому, что чувствовал себя ближе к самой элите, к своей семье. Молодой господин был жесток, этого нельзя было отрицать, но в Японии он иногда даже забывал, что был способен управлять болью. А ведь это было его самым любимым развлечением. Жан сидел на деревянном помосте перед домом и наслаждался видами, когда кто-то из слуг обратился к нему и передал просьбу молодого господина явиться к нему как можно скорее. Жан не заставил себя ждать. Каждый раз перед встречей с ним Жан чувствовал, как все его нутро наполняется липким страхом. Он любил молодого господина, но в тоже время боялся его. Этот страх был инстинктивным, выработанным в привычку. Потому что эти встречи почти никогда не проходили безболезненно. Молодой господин любил окружать себя золотом, кровью и темнотой. В его комнатах всегда было тихо, и только ему самому позволялось повышать голос. Он заявлял, что все они равны и что могут говорить при нем все, что думают, только вот его недовольство отражалось на всех его приближенных ярко-алыми вспышками неописуемой боли. Жану в этом плане не везло сильнее, чем остальным. Жан оказался перед дверьми в его покои через несколько секунд и тихо постучал. Получив разрешение, он зашел внутрь, застав молодого господина за просмотром какого-то местного развлекательного шоу, шумного и пестрого. — Рико, — сказал Жан. — Ты звал меня? — Да, заходи, присаживайся. «Присаживаться» означало опуститься на колени перед его креслом. Жан так и сделал. — У меня есть для тебя работа, — сказал Рико. — Вчера пришло сообщение от Лидии. Ты должен будешь отправиться в Америку, заменишь ее. — Ты нашел его? — Нашел. Но возникла некоторая проблема в лице наших старых друзей. Они забрали его себе, и теперь наверняка пытаются навешать побольше лапши на уши и втереться к нему в доверие. Поэтому я хочу, чтобы ты сделал так, чтобы они сами загрызли его. Пусть не обольщаются и не считают себя лучше остальных. Свою сущность им не победить. Сам понимаешь, сделать это можешь только ты.  — Сколько у меня есть времени? — О, мы не торопимся. Наверное, поедешь туда через пару недель, может через месяц. Согласен? Рико спрашивал его так, будто предоставлял ему выбор. На самом деле, никакого выбора не было. — Конечно, с радостью, — ответил Жан с энтузиазмом. — Отлично, можешь идти. Жан поднялся с колен и направился к выходу, спокойным шагом, на человеческой скорости. Как только он распахнул двери, Рико окликнул его снова. — Жан, я забыл ещё кое-что. Если встретишься с Кевином, передай ему привет. Может, он соскучился и захочет вернуться. — Конечно. По спине Жана пробежал холодок. На месте Кевина, после всего того, что с ним сделал Рико, он бы забыл о них, как страшный сон. Только выйдя за дверь, Жан осознал, что посещение прошло безболезненно. Видимо, Рико пребывал в прекраснейшем настроении.