Домино

Наверное, всё начало разрушаться ещё в тот момент, когда умерла мама. Это произошло не то чтобы внезапно, но довольно неожиданно. Заболев одной холодной весной, она пролежала в больнице несколько месяцев. Лечащий врач уверял, что не смотря на достаточно слабый организм женщина поправится и скоро вернётся домой. А потом где-то около трёх ночи отцу позвонили и сообщили об её кончине. Чимин тогда только-только поступил в Академию Пургаториум, где уже несколько лет как учился Намджун. Мальчик в то время много думал о семье и не хилыми подбадриваниями Тэхёна по итогу довольно решительно завёлся хорошо учиться. Надеялся, что так мама будет им гордиться, не будет повода переживать за младшенького. Но учёба лишь началась, как повод хорошо учиться у паренька уже отняли. И где-то с этого момента жизнь пошла по неправильному сценарию, который переписать, к сожалению, не было возможным. И первой упавшей доминошкой был отец. Что Чимин, что Намджун, оба прекрасно понимали появившуюся отстранённость и прохладность со стороны родителя. Мужчина закрылся в себе, в своём личном вакууме и как будто не желал от туда вылезать. Он мог часами сидеть перед неработающим телевизором с бутылкой пива в одной руке и пультом в другой, смотрел куда-то сквозь чёрный экран, и где именно витали его мысли дети не знали, а лезть не хотели. Они сами тогда немного подзабили на окружающий мир, сосредоточившись на скорби. Но время шло. Детей всё больше увлекала учёба, медленно вытесняя из их юных мозгов весь скопившейся негатив. А ещё был Тэхён, который не устающей пчёлкой кружил вокруг братьев, разглагольствуя обо всём на свете и просто напросто не оставляя возможности на самобичевание. А вот у отца ни учёбы, ни Тэхёна не было. Была работа, - то единственное, из-за чего мужчина добровольно покидал пределы своего дома, но это, увы, вообще, никак не помогало тому справиться с потерей и постепенно прийти в норму. В тот момент, когда ему сообщили о смерти жены, он как будто бы упал. И сколько бы времени не прошло после, он продолжал лишь падать, всё глубже и глубже погружаясь в темноту. И видя всё это со стороны, Чимин время от времени пытался что-то сделать. Хотел выйти с отцом на контакт. Надеялся, что сумев поговорить, тому станет немного лучше, а после, пусть и медленно, но он вернётся в своё обычное состояние. То, что Намджун это не особо одобрял, Чимина никак не останавливало, зато остановила реакция родителя, которая из апатической быстро сменялась в агрессивную. Можно было подумать, что отцу стала нравиться такая жизнь. Ему словно было комфортно сидеть погружённым в печаль и былые воспоминания, где жена ещё находилась рядом, живая, здоровая и улыбающаюся. Так стало казаться младшему Паку. И даже тогда, когда апатия прошла целиком, полностью заменившись на пассивную агрессию, Чимин всё ещё так думал. Возможно, в нём говорила детская обида за то, что родитель предпочёл всю оставшуюся жизнь скорбеть, а не пережил момент утраты вместе с детьми и вместе с ними же продолжил жить дальше. Просто Чимин скучал. Но если вернуть маму он никак не мог, то отец всё время оставался поблизости. Вот только эта близость довольно скоро стала Пака пугать. Выключенный экран сменился на бесконечно сменяющие друг друга картинки. Бутылка с жидкостью в одной руке становилась всё ядрёнее, а пульт в другой, - едва не трещал, стоило детям хоть на миг показаться из своих комнат. Дети перестали с отцом пытаться контактировать, зато он стал весьма охотно выходить на контакт с ними. Словно повторяющийся кошмар. Каждый раз как дети возвращались домой на каникулы, их поджидала новая стадия отчаяния, носящая имя их некогда родителя. Вечно мечущийся из стороны в сторону, не находящий себе ни покоя, ни места, он словно выжидал малейшую возможность, чтобы выплеснуть хоть часть той гнили, что стала копиться в нём в не счисляемом объёме. И вот именно такой отец Чимина пугал. Мальчика не беспокоили редкие синяки на теле и едкий запах спиртного, теперь, кажется, въевшегося в стены их дома так прочно, что избавиться от него представляется возможным, только если снести к чертям сам дом. Мальчика беспокоил сам родитель. А в тот день, когда не выдержав, отец впервые поднял на парня руку, Чимин впервые попросил помощи у Намджуна. Он переживал вместе с Чимином одно и то же, но был старше и умнее. Младший Пак не сомневался, что брат справится с чем угодно, если только захочет, а они оба желали вернуть нормального отца без бутылки в руке, спокойного, немного неряшливого, но упорно настроенного сделать тысячу бумажных журавликов, дабы извиниться, провинившись перед детьми. Но Намджун почему-то ничего не делал. Каждый раз, как Чимин обращался к тому за помощью, брат лишь кивал, обещал, что всё обязательно уладит и уходил глубоко в свои мысли. Пак видел, что хён старается, вечно мечется взглядом повсюду, словно надеется отыскать нужный ответ на стенах и полках. Но сколько бы тот не искал и сколько бы Чимин не продолжал просить, а Намджун так ничего и не делал, даже не подходил лишний раз к отцу. Лишь в те моменты, когда родитель, не сдержав эмоций, выплёскивал их на младшего Пака, брат появлялся рядом и уводил того подальше, продолжая конфликт с отцом в одиночку. Чимин понимал, что Намджун не волшебник и если чего-то не может, то сколько бы не думал, а сделать не сумеет. Но ещё продолжал наблюдать за отцом и, видя, как тот только лишь упорно уничтожает себя, игнорируя наличие детей, парень отчаялся, что они с братом уже когда-либо смогут встретиться с тем, кого так сильно хотели бы вернуть. И не важно предпримет что-то Намджун или же нет. Наверное, уже просто было слишком поздно. А потом Чимин проснулся. Это было раннее зимнее утро, до конца каникул оставалось меньше недели и ещё можно было позволять себе спать хоть до обеда, хоть до вечера, но Паку плохо спалось дома. Та ночь не стала исключением и, провалявшись лишь пару часов в полу дрёме, парень не выдержал и решил подняться. Уж если спать не получается, то хотя бы можно занять себя чем-нибудь. Если отец спит или, что ещё лучше, того нет дома, то можно будет что-нибудь сварганить на завтрак. И думая о том, имеются ли в их доме яйца и молоко, недавно выкрасившейся по приходи соседа в блондина Чимин потопал в сторону ванной, намереваясь умыться, дабы хоть как-то прогнать накопившуюся за время пребывания дома усталость. Но нормально войти в ванную комнату ему так и не удалось. Тусклый утренний свет, проникающий внутрь сквозь достаточно большое окно, хорошо освещал весь периметр небольшой комнаты. Всё внутри было в идеальном порядке, не считая самой ванны, что почти до краёв была наполнена алой жидкостью, а в ней, словно заснув, сидел, не двигаясь, отец. — Я справился, — раздалось спокойное на грани радости за спиной, заставляя четырнадцатилетнего Пака вздрогнуть, — Теперь всё будет хорошо. На самом деле Чимин не хотел тогда оборачиваться, но тело не послушалось его желания, и после образа лежащего в собственной крови отца, перед Паком предстало расслабленное, по умиротворённому улыбающиеся лицо Намджуна. Вторая доминошка тоже рухнула. И на самом деле уже давно. Вот только до Чимина это дошло слишком поздно. "Я этого не хотел... Не так..." — единственное, что пронеслось тогда в голове, так и не вылившись в слова. В тот день в их доме было много людей. Они все что-то делали, ходили вокруг, фотографировали, переговаривались и задавали много вопросов ему самому. А он не знал, что им ответить. Намджун не стал ничего объяснять, а Пак не желал расспрашивать. Он понял, что отец не сам покончил с собой, хотя полиция по итогу пришла именно к такому выводу. Чимин не знал, что именно провернул Намджун и каким образом умудрился так всё обставить, но выяснять не было никакого желания. Он вообще говорить об этом не мог. Открывал рот словно немая рыбка и, так и не издав звуков, закрывал обратно. Это он виноват. Смысл что-то рассказывать взрослым, если по факту виновен именно Чимин? Со взрослыми он и не говорил. Он вообще мало стал это делать. Он не до конца понимал, что конкретно случилось с Намджуном, но видел, как того отпустило. Брат стал как будто окрылённым, с лица не сходила умиротворённая полуулыбка. Более спокойным и даже... Счастливым, каким Чимин, кажется, никогда его прежде не видел. Но смотреть на него теперь не мог. При одной мысли о брате всё внутри скручивалось, едва ли не вызывая тошноту. Может, это была своего рода злость за смерть отца, о которой Чимин не просил. А может, это было чувство вины, которое Пака не отпускало и всё время грызло изнутри, медленно пожирая остатки души и разума. Он ничего такого не хотел. Ни смерти мамы, ни того, каким стал отец после её кончины, ни того как он умер, ни того, что случилось с Намджуном по вине того, кто этого даже не понял. Ничего этого он не хотел. А по итогу сидел в классе среди таких же ребят как он, где-то на периферии слышался голос что-то объясняющего профессора, а сам Чимин даже вспомнить не мог, на каком именно уроке он сейчас присутствует. Он ведь уже переживал утрату однажды. Да и не так уж давно это всё было. По идее должен помнить, как можно её пережить. Но сейчас всё воспринималось иначе. Чимин не желал это переживать, не хотел приходить в норму. Это казалось слишком неправильным и отчасти даже невозможным. Возможно, стоило с кем-то обо всём поговорить, но... Он не мог. Не мог нормально обсудить произошедшее, не рассказав о брате, а рассказывать он категорически отказывался. Не брат виноват, а он. Но если Чимин всё кому-нибудь расскажет, то его не станут слушать, а сразу пойдут допрашивать Намджуна. А Пак с братом больше не говорит, не отвечает ему, пусть того это, кажется, мало беспокоит, старается контактировать по минимуму, благо тот теперь учится в университете, встречаться приходится лишь на зимних каникулах, от существования которых Пака теперь даже немного потряхивает. Всё стало каким-то странным. Он чувствовал себя таким заведённым, словно всё время чего-то ждёт, а это что-то всё никак не настанет. Это по-своему сводило с ума. Чимин стал больше заниматься, записался в кружок по биологии, затем по физике. А потом во все оставшиеся кроме спортивных, ибо на них просто не хватало сил. Зато мозг работал, не останавливаясь. Чимин надеялся таким образом себя отвлечь, упокоить, но, казалось, лишь заводился сильнее. Время стало утекать так быстро, а Пак осознавал, что ему этого всё ещё недостаточно. Нужно быстрее. А зачем? Фиг знает, но возможно, так будет хоть чуть полегче. Но легче не становилось. Всё вокруг кружилось и бежало, а быстрее всего бежал сам Чимин, но это никак ему не помогало. Зато ему весьма настойчиво пытались помочь со стороны. Звонок давно прозвенел, кажется, Пак его слышал, но от мерного созерцания опускающегося к горизонту солнца его отвлёк голос профессора. Вроде, это был первый раз, когда на его состояние обратил кто-то внимание, и именно тогда Чимин понял, что ему это внимание не нравится. Учитель Ким был не плохим, когда-то Чимину даже нравились его уроки, пусть английский давался с превеликим трудом и усердием. И в какой-то момент, пока тот говорил, пытаясь объясниться в том, для чего, вообще, начал разговор, до парня дошло, что ему этого не надо. Не надо ему помогать. Не надо на него так моляще смотреть. Жертва - не он. Ему ничего не нужно. Ничего Но каким-то образом профессору Киму удалось добиться того, что Чимину захотелось высказать это всё вслух, пока... — [...] Он согласился со мной, что тебе стоит немного передохнуть от учёбы и побыть вместе с семьёй, так что он связался с твоим братом... Чимин любил Намджуна. Когда-то. Возможно, где-то глубоко в душе, там, где ещё что-то живо, помня о детстве, когда ещё вся семья была поблизости, он был всё ещё привязан к брату. Но видится с ним он не хочет, слышать его голос он не хочет. Он не хочет быть в одной локации с этим человеком. Те чувства, что кипят внутри Чимина, очень странные и противоречивые. Он не винит брата в смерти отца, осознавая, что сам привёл к таком исходу, пусть тогда этого и не понимал. И всё же... Именно Намджун сделал это. Сам. Своими руками. И именно этот поступок освободил его, успокоил. А Чимин наоборот: ощущает себя в клетке. И да, он сам загнал себя в эти оковы, но это его личные кандалы, и никого поблизости он видеть не хочет. Особенно Намджуна. Кажется, английский стал первым предметом, где Пак перестал отвечать. Он всё учил, ко всем тестам и контрольным готовился, но более никогда не тянул руку, не издавал ни звука, сидя на уроках, и больше никогда ничего не спрашивал у учителя Кима. И даже если возникали вопросы касаемо предмета, парень сам находил ответ, засиживаясь до глубокой ночи в библиотеке. Пожалуй, их комната с Тэхёном была единственным местом, где сверхсветовая жизнь Чимина всё же немного приостанавливалась. Там, всё немножечко замирало, там он мог сделать передышку, прежде чем начать свой забег по новой. И именно там к нему однажды подошёл Тэхён, радостный, с сияющими глазами, с едва сдерживаемой улыбкой на пол лица, а всё потому что Намджун предложил ему встречаться. И Тэхён согласился, оттого и напоминал рождественскую ёлку. А Чимин вдруг осознал, что остался совсем один. Тэхён ничего не знал. Не мог знать, ведь никто про случившееся с отцом братьев не говорил. Намджун бы точно трепаться не стал, возможно, уже даже забыл об этом, плывя по течению своей эйфории, а Чимин по умолчанию надеялся, что даже в тишине Тэхён всё равно поддержит и будет поблизости. Но он выбрал Намджуна, и этот выбор, кажется, делал его очень счастливым. И где-то у себя в голове Пак осознавал, что в принципе ставить подобный выбор перед другом как-то не честно. Тэхён про этот выбор то даже не знал, ни то что про всё остальное, а Чимину всё равно было не приятно. В тот момент и комната стала чужой. Вернее, теперь он себя чувствовал в ней чужим. Там находились все его вещи, на стене висел давно потрёпанный временем плакат, а находясь там, Чимину хотелось сбежать. Он уже едва ли походил на того пацана, который когда-то за тот самый плакат воевал и отстаивал честь своей любимой женской группы. Имеет ли он право вообще находиться в этих стенах? Паку казалось, что нет, потому он перестал там появляться. Лишь изредка, чтобы поменять учебники, переодеться и иногда переночевать, в остальное же время он бежал, боясь остановиться. Но однажды всё-таки не выдержал. Это, вроде, должна была быть биология. По крайней мере, парню казалось, что пропускает он именно её. Пак как раз направлялся в сторону нужного кабинета, как вдруг довольно отчётливо понял, что устал. И тогда он остановился. Звонок прозвенел, широкий коридор второго этажа Академии опустел, а Чимин так и стоял на месте без мыслей в голове, без идей и планов. Просто стоял, пока не вздрогнув от какого-то шума вдалеке, не вбежал в ближайшую мужскую уборную. Внутри тоже никого не было, было тихо, будто время и правда замерло, а Чимин вдруг подумал об отце. Расплывчатый образ из детства, как решительно настроенный родитель просиживает долгие часы за кофейным столиком в гостиной, старательно делая бумажных журавликов. Он столько раз намеревался сделать целую тысячу, чтобы развесить каждого под потолком в детской комнате, но неизменно не выдерживал больше тридцати, засыпая прямо на полу. В детстве между братьями даже бытовал спор: может ли однажды отец таки осуществить свою задумку. Так и не смог. Зато все те журавлики, что тот успевал сделать, всё равно крепились позже к потолку, и каждый из них был особенным: какой-то с рисунком, какой-то с именами на крыльях и очень многие с пожеланиями, как правило, просящими о светлом будущем детей. Кажется, в том доме, в комнате Пака, всё ещё висит парочка подобных журавликов. Не имея желания спать в том месте, каждое Рождество Чимин неизменно пялится в чёрный потолок, пока утренний свет не освещает пространство в комнате, освещая и тех журавлей. Стоя тогда у окна в туалете, парень всё силился вспомнить, каких именно они цветов и что написано на их крыльях, однако сделать этого так и не получилось. Возможно, в конечном итоге он вспомнил бы, каких именно журавлей не захотел выбрасывать, но мысленный процесс прервали, нарушив тишину. Если честно, Чимин не особо сообразил, когда именно умудрился порезать руки. В какой-то момент образ спящего у кофейного столика отца сменился образом кровавой ванны всё с тем же спящим отцом внутри. В этот момент в светлой голове Пака пронеслась мысль, а почувствовал ли родитель, что умирает. Было ли ему больно. Или же Намджун умудрился всё сделать так, чтобы отец даже не осознавал, что происходит? Чимин не знал, а узнавать всё ещё не горел желанием. Однако короткий момент любопытства всё же вспыхнул в сознании. Возможно, именно в тот момент эти порезы и появились. Как и незнакомый, немного запыхавшийся паренёк с громадными удивлёнными глазами. — Э-э... Ты в порядке? Честно? Нет. Это было весьма очевидно, хотя как полноценный факт до Пака, это дошло лишь в тот момент. Паренёк, стоящий напротив, казался таким растерянным и испуганным, что Чимину даже стало неловко. А ещё он боялся, что парень задумает что-нибудь сделать. Прямо как учитель Ким. В тот момент мозг блондина стал лихорадочно работать, и пока глаза, не отрываясь, смотрели на отражение собственных истекающих кровью рук, сознание крутилось волчком, пытаясь решить, как наиболее лучше и безопаснее сбежать. Но в ход пошла литература. Вообще-то, даже смешно. Чимину нравилось читать. Когда-то. Возможно, поэтому с данным предметом у него особо трудностей никогда и не было. И ему было сложно представить человека, у которого они бы были. Но вот он, - смышлёный и сообразительный во всём кроме злосчастной литературы. По-своему это даже умиляло. Он правда сперва парился, что Чонгук, увидев порезы, решит что-нибудь предпринять. Но он не стал. Даже не расспрашивал ни о чём. И пусть порой во время их совместных занятий у Чона возникал тот самый взгляд, как при первой встрече, - испуганный, растерянный, немо о чём-то просящий, он всё равно ничего не говорил. Возможно, потому Чимин стабильно возвращался. Парень нуждался в его помощи, а сам Пак - в его молчании. Наверное, общение с Чонгуком некоторое время воспринималось как глоток свежего воздуха. Он был тем, кто ничего не знал ни о матери Пака, ни об отце, ни тем более о Намджуне. Разговоры с ним немного отвлекали и помогали слегка притормозить и расслабиться. Но вот прошёл почти год, пару месяцев осталось, и Чимин прекрасно осознавал, что больше Чонгук в его помощи не нуждался. На самом деле он не нуждался и до, но был слишком упёрт в своих взглядах, даже не стараясь оценивать заданный текст со стороны. Но теперь стало получаться лучше. А когда у Чонгука всё стало выходить, Чимин перестал к нему приходить. Иногда он сталкивался с Чоном в коридорах и ловил его взгляд. В такие моменты парень напоминал ему Тэхёна, что упорно и настырно выжидал Чимина в их комнате, силясь с тем поговорить. Вот только в отличие от Тэхёна Чонгук ничего не говорил и не спрашивал. Пару раз лишь подошёл выяснить будет ли занятие, но после отказов контактировать с ним, перестал вовсе. Пак был ему благодарен за это. Вот бы и Тэхён вёл себя похоже. Паку было бы в разы спокойнее жить, а так... Он снова и снова был вынужден сталкиваться с тем самым чувством, с которым избегал и Намджуна. Чувством вины. Это были очередные зимние каникулы, в которые Намджун цвёл и едва ли не светился изнутри, а Чимин, не выходя из своей комнаты, вдруг осознал, насколько же сильно он устал. Он всё ещё заведён, всё ещё бежит куда-то, чего-то ждёт. А чего ждёт? Что должно произойти, чтобы душа наконец угомонилась, и он ощутил покой? Ответ на самом деле пришёл сразу, но торопиться с чем-то подобным парень всё-таки не хотел. Он размышлял всю оставшуюся зиму, и чем дольше думал, тем всё сильнее убеждался в том, что именно ему нужно. И он обязательно всё сделает, лишь дождётся конца грёбаной зимы. Это был последний разговор, который состоялся между братьями. Чимин сказал, что из-за загруженности с учёбой у него есть проблемы со сном, а поскольку Намджун уже четыре года как учился на медицинском, то парень решил обратиться именно к нему. Брат тогда лишь кивнул, всё не переставая умиротворённо улыбаться, и на следующий день вручил Паку коробочку с мягким снотворным для сна. Чимин думал сперва о том, чтобы что-то сделать, чтобы всё же попрощаться, но передумал. Он всё ещё не мог смотреть брату в глаза, плохо переносил звук его голоса, не говоря уже о присутствии того рядом. Возможно, это было немного эгоистично с его стороны, но было как-то всё равно. Частично он чувствовал некое успокоение и этого было более чем достаточно, дабы не отступать. Намджун уже был не важен. Единственное, - хотелось попрощаться с Тэхёном. Только вот, Тэхён бы уже никуда не отпустил. Стал бы вновь расспрашивать, требовал бы ответов. И он имел право их знать. Вот только Чимин имел право молчать, что он и делал. Он так и не подошёл к Киму и ничего ему не сказал, но заглянув к тому поздней ночью, когда Тэхён уже давно сопел в свою подушку, Пак снял свой старенький плакат с Wonder Girls, снял и тот, что когда-то вешал сам Ким со "Звёздными войнами" и на их место повесил новый. Это был постер фильма "Форсаж" то ли к третьей части, то ли к шестой. Сам Чимин в них плохо разбирался, но знал, что Тэхён их обожает. Он хотел бы попрощаться как-то более... Вслух. Но знал, что тогда могут возникнуть трудности, ибо Тэхён не Чонгук, он молча не отпустит. Для самого Чонгука, кстати говоря, Чимин оставил все свои конспекты по литературе за почти прошедший курс. Сложив тетради в аккуратную стопку на письменном столе, Пак специально оставил записку для Тэхёна, чтобы тот передал их парню. На последок в его сознании мелькало довольно много порывов сделать то одно, то другое. Не для себя, но хотя бы для этих двоих. В какой-то момент, подходя к библиотеке, Чимин даже об учителе Киме вспомнил. Ему хотелось извиниться за свою тогдашнюю грубость, но подумав, решил, что не знает как это сделать, не считая личной встречи и разговора, а это было именно тем, чего сам Пак делать никак не хотел. Потому облегчённо выдохнув и решив, что сделал всё, что было нужно и чего бы он хотел сам, Чимин отворил массивные двери их школьной библиотеки. Там было прохладно и пусто. Утреннее солнце только-только стало мелькать из-за горизонта, а Чимин, проглотив перед этим всю упаковку снотворного, что дал ему Намджун, сел за один из множества столов и, сложив на нём руки, опустил на них голову. Время определённо всё ещё продолжало куда-то идти, а Пак чувствовал, что наконец-то достиг своей остановки, и от осознания того, что и его доминошка наконец легла к остальным, его губы невольно растянулись в умиротворённой улыбке. И так пока солнце медленно поднималось, отражаясь в карих глазах паренька, он заснул, наконец чувствуя, что душа успокоилась.