***
Между ними стало еще больше нежности. «Да куда еще больше?» — растерянно думал Цинцю, ощущая, как руки нежно обхватили его талию, как Бинхэ прижался к его спине и жарко выдохнул в самое ухо. Мурашки поползли по коже. От близости внизу живота, словно вспыхнули раскаленные угольки. Цинцю не стыдился своих желаний, вовсе нет, он был взрослым мужчиной, который проживал уже вторую свою жизнь и успел принять слегка пугающие чувства к другому мужчине. Просто он переживал. Переживания успели стать его второй натурой; вечно звенящим на фоне колокольчиком, что оповещал о неприятностях и мелких страхах. В этот раз он не мог назвать их даже таковыми — ребенок был серьезным делом! К мысли об отцовстве он уже привык. Временами это даже казалось чудом, когда бы еще у них смог появиться родной во всех смыслах ребенок таким немыслимым способом? Иногда мозг, впрочем, отказывался принимать происходящее за реальность — потому что А-Юань привык к миру, где мужчина никак не мог забеременеть — и тогда случались долгие полные меланхолии моменты созерцания природы. Листья клена уже были алыми-алыми, похожими на глаза Бинхэ в моменты страсти. Потом сам их обладатель подкрадывался сзади, обнимал или накидывал на плечи собственный меховой плащ, садился рядом и мягко сжимал ладонь. Он старался не давить. Это виделось в быстрых взглядах, ищущих любое непринятие на его действия или слова; в осторожных, боязливых прикосновениях, словно он мог навредить Цинцю. Но он неизменно оставался рядом, иногда спихивая всю работу на верного Мобэй-цзюня. Цинцю такой расклад полностью устраивал. Почти. Была одна небольшая деталь, которая по началу не замечалась, откладывалась на вечное подумать потом, а через время стала настоящей проблемой. Не опасной, но до ужаса неприятной. Бинхэ избегал физической близости. Обнимал, целовал, позволял легкие ласки, но больше не склонял ни к дневным, ни к ночным па-па-па. Цинцю пытался поговорить с ним, но тот избегая взгляда, сказал, что не считает это безопасным. И сбежал. Великий демонический лорд Ло Бинхэ решил, что лучше разговора будет побег. Цинцю бушевал так сильно, что Шан Цинхуа, зашедший на чай, успокаивал его около получаса, а потом еще столько же убеждал, что не нужно творить глупости и сбегать, ведь все наладится. Цинцю тогда согласился, но вот ждать этого самостоятельного, однажды наладиться, не стал. Легче все было взять в свои руки. С Му Цинфаном он давно поговорил на этот счет, хотя обсуждать такие подробности своей жизни было все еще неловко. Но Бинхэ не принимал никаких аргументов, обеспокоенный безопасностью мужа и ребенка. Иногда Цинцю забывал, каким упрямым был этот юноша. Бинхэ еще не спал — это ощущалось по его дыханию: недостаточно глубокому и спокойному для спящего. В его объятиях не были страшны никакие холода. Цинцю обернулся, глядя в красивое лицо мужа, на длинные ресницы, придающие ему еще более утонченный, почти кукольный вид, на мягкие с виду губы, которые на деле были очень сухими. Цинцю сглотнул. Взгляд отвести не получалось и затаив дыхание, он подался вперед, решив не сдерживаться. От простого первого прикосновения, мурашки поползли по коже, и приятная тяжесть осела внизу живота. Бинхэ медленно открыл глаза. Цинцю отстранился. Спокойно выдохнуть не удалось — выдох тяжелый, шумный, несдержанный сорвался с губ. — Учитель, — мягко позвал Бинхэ. Цинцю мигом утонул в нежности его взгляда, покорно подался за движениями чужих ладоней, что притянули его ближе и раскрыл рот, позволяя ласкать себя влажно и не сдержанно. Ладони Бинхэ не задержались на его лице, сместились ниже, на затылок, приласкали, посылая новые разряды искорок по телу. Потом прошлись легонько по груди с холодком. Цинцю задохнулся новым вдохом, когда сжали соски, слегка потянули, покрутили и снова ласково коснулись. Проскользнула картинка с прошлого, как также по груди проходился чужой рот — как было влажно и жарко, как Бинхэ припадал к нему, как дитя, и яростно сосал, словно требуя от него невозможного. Но сейчас именно этот рот ласкал его губы, его язык; не давал застонать. Бинхэ притянул его ближе за бедра, давая прочувствовать, как мимолетная ласка раззадорила его и отпустил. — Учитель, — снова выдохнул он, но уже не так спокойно как до этого. Уткнувшись носом в шею Цинцю, он тяжело дышал, согревал кожу своим дыханием и, кажется, изо всех сил старался держать себя в руках. Но это не входило в планы самого мужчины. — Посмотри на меня, — попросил он. В ответ получив отрицательное качание головой, усмехнулся в чужую макушку. Останавливаться было поздно, он уже решил, что именно собирается сделать. — Бинхэ, — прошептал он на ухо низким голосом. Ладоням позволил опуститься на чужое крепкое бедро, затянутое в тонкую ткань спальных штанов, и двинуться чуть ниже, где ощущалась крепкая плоть до этого вжимаемая в его собственный пах. Бинхэ в его руках дернулся. — Учитель!.. — Да? — Слегка прошелся пальцами, почти не задевая, дразня и позволяя ощущать лишь минимальное давление. Цинцю ловил чужую возбужденную дрожь всем телом, раскрывая его, прося пойти навстречу. — Что такое, Бин-хэ? — по слогам на выдохе, заманивая в очевидную ловушку. Цинцю не то, чтобы никогда не брал на себя инициативу, просто нежный прошлый А-Юань не имея никакого опыта, опасался совершить что-то неправильное, поэтому полностью отдавался в надежные руки Бинхэ, которого ореол главного героя автоматически делал почти всемогущим. Они учились друг у друга, и в итоге это привело к тому, что сейчас Цинцю знал, как распалить мужа и заставить его пойти себе навстречу. Бинхэ в его руках дрожал. Сжатые добела губы, нахмуренные брови и блестящий потемневший взгляд — он был похож на сосредоточение греха, которым хотелось соблазниться и отринуть любой Рай. — Не нужно, — выдохнул сорвано Бинхэ, и мягко отвел от себя его ладони. Он никогда не подумал бы оттолкнуть учителя от себя, Цинцю знал, что тот еще страшился того, что он может исчезнуть, но сейчас он осторожно пытался свернуть едва начавшуюся сцену страсти. Цинцю высвободил ладони из его хватки. Огладил лицо, провел пальцами по припухшим от поцелуев губам — его Бинхэ был так красив. — Все хорошо, ты ведь знаешь это, — увещевал он тихо. — Если не веришь мне, поверь Му Цинфану, как лекарю. Он тоже не видит ничего опасного в этом. Но Бинхэ покачал головой. Что-то мрачное и скорбное прокрадывалось в мягкие черты лица — нежный лотос, словно прекратили освещать солнечные лучи. В мягкой полутьме комнаты освещаемой лишь едва пробиваемой сквозь створки луной, Ло Бинхэ походил на красивое, но печальное видение. — Чего ты боишься? — попробовал еще раз Цинцю. Страх виделся невооруженным взглядом, но причина оставалась неясной. — Себя. — Тихий, на грани слышимости ответ заставил Цинцю замереть и даже прекратить дышать. — Я боюсь себя, учитель. — Возразить ему не дали, Бинхэ слабо улыбнулся и подарил ему еще один поцелуй на этот раз в лоб. — Когда я с вами, у меня едва получается сдерживаться. Я жаден, когда дело касается вас. Я боюсь, что снова потеряю контроль и причиню вред вам двоим. Сердце словно сжали ледяные тиски. Они почти не говорили о том, что произошло тогда, когда Синьмо почти полностью овладел сердцем Бинхэ. Маленький темный момент их прошлого, который они осознанно старались забыть. После у них не возникало особых проблем, Бинхэ старался быть нежен, даже если был настойчив, а Цинцю не закрывал своего сердца от него. Он и не подозревал о таких волнениях в сердце ученика. Он притянул его к себе, обнимая крепко, пытаясь передать всю любовь, которой полнилось его сердце. — Я не боюсь тебя, и знаю, что ты не причинишь нам вреда. Все хорошо, Бинхэ. Тело в его руках разом расслабилось. Бинхэ мягко фыркнул от смеха, словно напряжение окончательно ушло. Таким он нравился Цинцю намного больше, чем подавленным и чувствующим вину. — Иногда когда все вокруг кажется преисподней, достаточно нескольких слов учителя, чтобы ощутить себя вознесенным. — Сердце Цинцю не могло не сжаться сладко после этих слов, даже если они были ужасно смущающими. А потом Бинхэ ответно сжал его в объятиях, прижался, отчего его окрепшая плоть снова вжалась в чужое бедро. Хватка перестала быть нежной и стала страстной, голос его лился чистым искушением: — А теперь я заставлю вознестись от удовольствия вас. Цинцю ощутил, как жаркая волна прокатилась по всему его телу и сосредоточилась в паху, заставляя неосознанно сильнее вжиматься в крепкое полуобнаженное тело мужа перед собой. Вслед за тем, как смысл слов окончательно достиг его сознания, щеки опалило жаром — захотелось спрятать свое лицо в простынях. Бинхэ всегда был откровенен в своих желаниях, и эти разговоры были тем, к чему Цинцю никогда бы не смог привыкнуть. Они заставляли его разум помутиться, распаляли тело, а мягкие, вначале всегда ненавязчивые, движения Бинхэ окончательно заманивали его в ловушку греха, словно бабочку в паучьи сети. Сейчас Цинцю сам столкнул себя, сам возжелал предаться разврату, а потому не смел больше думать о смущении, покорно принимая ласку чужих рук и отвечая на нее с дополнительной отдачей. Все же Бинхэ очень долго отвергал близость. Ладони прошлись по бокам, с силой провели по бедрам, отчего в паху уже все сводило сладкой истомой. Жаркое дыхание Бинхэ ощущалось на шее, куда он вжался ранее лицом. Не видя его лица, Цинцю мог лишь предполагать, какое именно сейчас на нем выражение, однако что-то подсказывало, что Бинхэ усмехается — дразнящий, желающий довести его, а после заставить умолять. Цинцю хотел попросить не медлить, начать идти дальше, но раскрыв рот, смог только застонать. Бинхэ впился в его шею нетерпеливыми жадными поцелуями; приятные мурашки бежали по коже, ее начинало легонько жечь. Бинхэ продолжил вылизывать его шею, оставляя цепочку из беспорядочных меток — Цинцю уже предвкушал, как наутро обнаружит покрытую темными, местами фиолетовыми, отметинами кожу. Бинхэ никогда не стеснялся проявлять право собственности на этого учителя. — Ах, — голос сдерживать не удавалось, Бинхэ продолжил выцеловывать его кожу, но рукам позволил исследовать все ниже, задевать возбужденный член сквозь тонкую ткань штанов. Потом руки снова исчезли, на миг показалось все иллюзией, даже тепло чужого тела исчезло — Бинхэ подмял его под себя, нависая сверху и сверкая довольной улыбкой. Он склонился, целуя его. Делая это неторопливо, лениво задевая чужой язык своим; кончиками пальцев лаская шею, ключицы, соски, которые вновь потревоженные лаской, отозвались ощущениями в несколько крат сильнее. Когда Бинхэ отстранился, Цинцю прогнулся ему навстречу, обхватывая за сильные плечи руками, желая продлить приятные мгновения. — Не переживайте, учитель, — хрипло зашептал Бинхэ, — я никуда не уйду. Это было бы слишком жестоко по отношению к вам. Но вне своих слов, Бинхэ соскользнул ниже, позволяя их телам максимально соприкасаться, а после опалил своим дыханием пах Цинцю. Цинцю мигом понял его задумку, и уже хотел дернуть его за плечи вверх, но как всегда в этот вечер, не успел — чужой рот прямо через ткань влажно сомкнулся на его изнывающей плоти. Хватка на плечах стала страстной — Цинцю впивался в кожу ногтями, но ничего не мог с собой поделать: удовольствие было острым, опаляющим все нервные окончания. Но, кажется, это лишь сильнее подстегнуло Бинхэ продолжать. Он неспешно оторвался от своего порочного занятия, улыбаясь влажными полными губами. — Приподнимитесь. И Цинцю послушно приподнял бедра, чтобы Бинхэ стянул с него штаны. Холодок прошелся по коже, но скоро вновь стало нестерпимо жарко — Бинхэ ласково оглаживая бедра, снова вобрал член Цинцю в рот. Если вначале он облизывал его, то теперь активно совершал сосущие движения, втягивая щеки и причиняя этим удовольствие на грани боли. Цинцю только и мог цепляться за него и подначивать все более откровенными стонами, которые перестал сдерживать. Вскоре комната поплыла перед глазами. Цинцю не сразу осознал, что у него выступили слезы, и что заранее надрывные стоны, больше стали походить на жалкие всхлипы, словно Бинхэ уже вбивал его в постель. Но он все еще игрался с ним, то выпуская член изо рта и всасывая лишь головку, то принимая полностью, позволяя ощутить, как сжимается его глотка на члене. Цинцю метался бы по простыням, если бы не крепкая хватка на бедрах, пригвождающая его к месту. — Бинхэ, — выдохнул он, голос надрывался в попытках надышаться, — пожалуйста, — взмолился он. Бинхэ позволял чувству скорой разрядки приближаться, но потом сжимал член и больше никак не прикасался к Цинцю, заставляя его немного остыть, а после продолжал свою маленькую пытку снова и снова. Бинхэ не отрываясь от члена, поднял на него взгляд — темный с алыми всполохами — медленно начал подниматься, скользя губами по стволу, а под конец довольно облизнулся. — Учитель, хочет продолжить? — Бинхэ взобрался на его колени, ставя свои по обе стороны от него. — Учитель, желает кончить? — Да, — честно и жарко выдохнул Цинцю. — Да, поэтому не медли и возьми меня. Улыбка Бинхэ выглядела сытой. Так наверняка выглядят звери, загнавшие желанную дичь. Но было что-то еще, что-то, что Цинцю так и не смог разгадать в нем в тот момент — словно у Бинхэ было припрятано что-то получше того, что ему предлагали, хотя он и был очень польщен предложением. — Конечно, — согласился Бинхэ. Цинцю почти выдохнул, предвкушая скорое удовольствие. — Но давайте сегодня поступим немного иначе. Цинцю замер. Внутри все перевернулось, но на этот раз тревожно — он помнил прошлые идеи Бинхэ, на которые он иногда вынужденно соглашался, пусть после и не сильно жалел. Их сексуальную жизнь можно было назвать очень разнообразной благодаря этому. Бинхэ извлек сосуд с маслом, словно из воздуха, пока Цинцю был занят своими мыслями, щедро вылил его на свои пальцы и вместо того, чтобы подхватить под бедра Цинцю и начать его растягивать, приспустил штаны с себя, приставляя их к собственному заду. Догадка мгновенно поразила разум Цинцю и заставила его опустеть. Они менялись ролями, но это тогда не сильно зашло им, и они продолжили все в другом, более привычном ритме для себя, а теперь Бинхэ снова решил сделать это именно так. От понимания, почему он решил так поступить, Цинцю ощутил, как сжалось все внутри грудной клетки и как жжет глаза от глупых слишком сентиментальных мыслей. Упрямый Бинхэ согласившийся на его подначивания, все равно все провернул по-своему. Нависая над ним, Бинхэ растягивал себя, тяжело дышал и смотрел влажными потемневшими от страсти глазами. Его, наконец, обнаженный потяжелевший член касался живота Цинцю и пачкал прозрачной смазкой. Цинцю коснулся его, огладил алую головку, пачкая собственные пальцы, нежно провел по всей длине, а после повторил движение, видя, как дрожь сотрясает чужое могучее тело. Это ему тоже нравилось. Нравилось видеть крепкое обнаженное тело мужа, которого можно было коснуться в любой момент; нравилось ощущать прикосновения; нравилось видеть, как контроль медленно утрачивается Бинхэ, и как ему все сложнее держать себя в руках, чтобы не наброситься на него. Цинцю улыбнулся, размышляя об этом, и скользнул ладонью ниже, обхватывая яйца, лаская их пальцами, ощущая, какие они потяжелевшие на его ладони. Бинхэ над ним шумно выдохнул. Цинцю не вел в постели, отдавая лидерство в руки Бинхэ, и обычно был тем, кто принимал всевозможные поддразнивания, но теперь он и сам желал подразнить ученика. Поэтому в легкой ласке он коснулся пальцев, которыми Бинхэ растягивал себя, пачкая свои руки в масле. Бинхэ задрожал. — Учитель?.. — его голос надорвался на миг, сменившись чувственным всхлипом. — Все хорошо, продолжай, Бинхэ. Бинхэ едва заметно кивнул и продолжил, их пальцы все время сталкивались. Цинцю видел, что настораживал Бинхэ своими действиями, но продолжал, видя, что это больше доставляет удовольствия, чем дискомфорта. В итоге он нежно привлек мужа для поцелуя и позволил пальцам заскользить дальше, ощупать влажный, растянутый вход вокруг пальцев, и протолкнуть внутрь пару своих, заставив Бинхэ вновь давиться стонами вперемешку со всхлипами. Бинхэ был прирожденным лидером и брал главенство в постели, но если он за что-то брался, то делал это блестяще — поэтому отдавался он также со всей страстью. Бинхэ продолжил бормотать его имя, оторвавшись от губ. Тяжелое, жаркое дыхание тревожило нежную кожу шеи. Цинцю отвел пряди волос от лица мужа. Бинхэ сверкал алыми глазами, демонически прекрасный он не скрывал желания, которое виделось в его лице, ночами — и не только ими — Бинхэ не было ведомо чувство стыда. Бинхэ убрал пальцы, и Цинцю тоже поступил также. Нависая над ним, приподняв бедра, Бинхэ наспех смазал его член маслом, и осторожно приставив член к заднице, начал опускаться, впуская его в себя сантиметр за сантиметром. Цинцю сразу же ощутил жар, обхватывающий его плоть, идеальное давление, заставляющее его ощущать удовольствие. Ему нравились все ласки, которые Бинхэ мог ему дать: он любил ощущение наполненности; жаркий жадный рот; крепкие пальцы, которые казалось, были способны найти все чувствительные места. Но ощущение всеохватывающего жара — тоже любил. Поэтому Цинцю не сдерживал рваного дыхания, пока Бинхэ продолжал незамысловатые движения, пока не насадился до конца, пока не выдохнул свистяще и не потянулся за еще одним поцелуем. Пока головы не снесло окончательно и они не сплелись воедино. Цинцю опрокинул его, подхватил под сильные бедра, давая обхватить себя ногами, и задал темп. Он знал, что не продержится также долго как Бинхэ, но этого и не требовалось: у него все еще были руки и рот, чтобы в полной мере удовлетворить своего мужа. Бинхэ сжался крепче. Удовольствие на грани боли охватило Цинцю, заставило крепче вцепиться в бедра, оставляя полумесяцы следов, оставляя синяки в форме пальцев. Регенерация Бинхэ могла бы избавиться от них за считанные часы или даже минуты, но так как он любил каждый след оставленный учителем, то притупит ее, позволит себе красоваться помеченным еще несколько дней. Цинцю знал это, ощущал эту любовь и знал, что такая же полыхает в его собственном сердце. Цинцю замедлился, начиная трахать Бинхэ в медленном, почти издевательством темпе, заставляя того подаваться навстречу, из-за чего их ритмы больше не совпадали. Бинхэ стонал и умолял брать сильнее, перестать издеваться над собой. — И чего же ты желаешь? — Цинцю знал, как подействует в такое время шепот на ухо и легкий поцелуй под челюстью, но не смог отказать себе в удовольствии. — Трахните меня, учитель, пожалуйста. — Ну, раз ты так просишь. Цинцю действительно решил не медлить. Им обоим хотелось этого. Он ускорился, позволяя их бедрам с силой соприкасаться, рождая на свет пошлые звуки; заставляя Бинхэ сжиматься и беспорядочно умолять о чем-то, срываясь в бессмысленные наборы звуков. Он ощущал, как близок был, как удовольствие накатывало волной, как хотелось прижать Бинхэ ближе. Он освободил одно бедро от хватки, коснулся большого члена между их телами, простой ласки хватило, чтобы Бинхэ задрожал и кончил, пачкая их обоих семенем. Цинцю не мог больше продержаться, он вжался в идеальное тело, в глубину, кончая, наполняя Бинхэ своей спермой. Сознание помутилось. В следующий раз здраво мыслить он сумел уже в объятиях Бинхэ, который довольно шептал ласковые слова и целовал то висок, то в щеку. Цинцю прижался к нему ближе, обхватывая руками; Бинхэ был очень теплым, хотелось уснуть, прижавшись к нему. Однако ночь была далека от конца, очень вскоре, поглаживая испачканный живот, Цинцю ощутил, как твердеет плоть, как пальцы задевают ее, а Бинхэ все тяжелее дышит над ухом. «Слишком рано для сна», — решил Цинцю, сползая вниз, решив использовать свой рот на этот раз. В конце концов, не только Бинхэ умел быть неутолимым. Время шло неумолимо медленно. Даже заметив, что яркость осени сменилась противными холодами, Цинцю не ощутил того, что можно было бы назвать скоротечностью бытия. Его муж был вынужден покинуть его на время, чтобы разобраться с мятежами на землях демонов. Он мягко улыбнулся перед уходом, втягивая его в свои объятия. — Я очень скоро вернусь, учитель, обещаю, вы и не заметите, как пролетит это время. Цинцю пофыркал для виду, конечно же, а потом ответил на поцелуй и спровадил Бинхэ, который дай ему возможность растянуть проводы на часы. Отпускать его не хотелось, с Бинхэ было спокойно и нутро тревожно не ныло, энергия тоже прекращала буянить в его присутствии, однако лучше было разобраться со всем сразу, чем копить дела. Да и один Цинцю не оставался — кто-то да следил за ним все время. Конечно, их школа не распространялась о положении своего горного лорда, хранили эту тайну, как нечто смертельное. Бинхэ молчал об этом, потому что по всему миру имел врагов: демонов и людей, которые были бы не прочь воспользоваться его слабостью и свергнуть демонического лорда или поставить его на колени. Ближайшие приближенные Цинцю молчали, потому что знали, что подобная новость повлечет за собой хаос. Подобное было невозможным — беременный мужчина, где это видано? Весь мир стянется, чтобы посмотреть, убедиться своими глазами, а особенно отчаянные будут пытаться исследовать. Это могло обернуться неприятностями. Поэтому Цинцю хранился всеми, кто знал тайну. Один на прогулки он не выходил. Обычно. Чтобы не вызывать лишних подозрений, его не сопровождали все время. Это Бинхэ будучи рядом все время, мог не вызвать ни у кого подозрений, потому что был привычным явлением. Другие похвастаться такими привычками не могли. Цинцю вздохнул, голова полнилась мыслями, но в миг ничего нельзя было изменить. Он продолжал быть беременным и немного меланхоличным. Алые листья клена превратились в кашицу в лужах. Он вместе с Шан Цинхуа шагал по вымощенной камнем дорожке. Капли бились о зонт. Накапывало слабо. — Ты сегодня не в духе, братец, — осторожно заметил Цинхуа. В высказываниях он был аккуратнее всех — именно он терпел все словесные излияния Цинцю, когда на него накатывало сложное понимание всей ситуации. Даже писанина была задвинута им подальше, чтобы чаще навещать товарища. Хотя Цинцю готов был поставить на то, что наброски идей просто ожидали своего часа в столе, а сам автор наблюдает за ним, скорее, как за прототипом, чем за дорогим другом. — Погода не радует, — слабо отмахнулся Цинцю, не желая развивать тему. Ему самому не было понятно это чувство слабого, но назойливого раздражения. Подозрения имелись, но они являлись настолько… вычурно литературными, похожими на вымысел, что Цинцю зубами скрипел, лишь задумываясь о причинах. Кажется, ему уже не хватало Ло Бинхэ. Шан Цинхуа замолк на мгновение. Цинцю скосил на него взгляд: ничем хорошим такая задумчивость не заканчивалась. Так однажды возник «Путь гордого бессмертного демона» — на что А-Юань сейчас уже не мог жаловаться — так они попали в неприятности, и так однажды Цинцю оказался в таком положении. Это косвенная, но вина этого горе автора, идеи которого из черновиков неким образом сумели перебраться в их реальность. Цинцю слишком сильно отвлекся, сам не заметив, как оступился на влажных камнях. Свободное падение продлилось не больше мига, его почти сразу же подхватили под локоть, возвращая в стоячее положение, придерживая, чтобы убедиться, что он мог стоять. — Осторожнее, — глубокий голос коснулся слуха. Цинцю не требовалось поворачивать головы, чтобы назвать спасшего его человека. — Лю-шиди, — поприветствовал он пришедшего. — Спасибо. Лю Цингэ лишь кивнул. Серьезный, как всегда, ни единого мягкого изгиба губ. Цинцю продолжил путь. Шан Цинхуа притих и больше не высказывал ни идей, ни безумных мыслей: при Лю Цингэ он всегда смирнел, словно опасаясь не сговорчивого собрата. Дождь продолжал стучать по зонту. Шэнь Цинцю лишь лишний раз убедился, что за ним всегда приглядывают. Когда они заканчивали прогулку, пошел снег. Ученики стайками высыпались на улицу, словно любопытные воробушки: все вертели головами, толкались и шушукались. Зима медленно вступала в свои права, принося холода. Одного взгляда на учеников хватило Цинцю, чтобы крепче закутаться в меховую накидку, которую ему в подарок как-то приволок Бинхэ. Юные и глупые воробушки не озаботились даже накидками, повыбегали в легких одеждах. — Заходите внутрь, не на что тут смотреть, — сурово одернул их всех Цинцю. Послушно, но печально все поплелись внутрь. Цинцю знал, что ученики не опасаются его так, как предыдущего владельца тела и не сказать, что это сильно расстраивало его. В конце концов, они продолжали его слушаться. Шан Цинхуа успел уйти: его вызывал его король, а он никогда не смел ослушаться, почему сразу и поспешил вернуться. Цинцю лишь провожал его взглядом: не понимал он их отношений, да и вникать особо не желал. Своих дел хватало. Лю Цингэ до последнего шедший за ним молчаливой тенью, пропустил его вперед, а потом тоже распрощался. В обычные дни о Цинцю можно было не переживать, если он находился в своих комнатах. Но сегодня в них было ужасно холодно и одиноко. Быстро разобравшись с бумажной работой, которой было ужасно мало, Цинцю выпил чаю, но и это не помогло ему избавиться от противной внутренней дрожи. Просто хотелось теплых объятий. Он редко впадал в подобное настроение, но иногда накатывало острое и темное. Одно радовало: Бинхэ обещал скоро вернуться. Цинцю успел задремать, пока ожидал мужа. Закутанный в меховую накидку, он всего на пару мгновений прилег, чтобы из тела ушла неприятная сонная слабость, но быстро проиграл этому ощущению. Вроде было и тепло, но когда он вертелся, то одежда задиралась, а накидка спадала, и оголенные участки мигом пробирало холодом, отчего сон был прерывистый и неприятный. Когда успел вернуться Бинхэ, он не заметил. Встрепенулся, стоило теплой ладони коснуться лица, и тут же раскрыл глаза. Бинхэ нежно улыбался, отчего черты его лица сглаживались, и он больше походил на юного себя, не тронутого невзгодами. — Я разбудил вас, — покаялся он тихо. Но Цинцю качнул головой. Лучше так, чем продолжать бессмысленный сон, от которого он не чувствовал себя лучше. — Ты вернулся, — выдохнул он хрипло. Мигом позже подумал, как глупо прозвучало: констатация очевидного, но сам себя отдернул — разве стоило обращать внимание на такие глупости, когда перед ним был вернувшийся муж? Все терзания остались внутри, ни единая черточка лица при этом не дрогнула. Бинхэ присел, втянул его в объятия, Цинцю покорно поддался. Он и сам желал этого, но не смел показать, привык держать маску спокойствия, не показывать уязвимого себя. Постепенно он оголял настоящего себя перед Бинхэ, того самого А-Юаня, а не грациозного всегда изящного Шэнь Цинцю. Душа успокоилась. Нутро, ранее тревожно нывшее, успокоилось, заурчало довольно, энергия улеглась. Цинцю крепче вжался лбом в плечо Бинхэ, пряча улыбку. Он был рад видеть мужа, и не он один.Глава 2
23 февраля 2021 г. в 20:30
Примечания:
Вот и новая глава! Большое всем до добрые слова, потому что только благодаря вашей поддержке я сумела все это написать!
Цинцю проснулся не от того, что его разбудили. Пусть обычно это и делал Бинхэ, оповещая об утре тихим и нежным голосом, втягивая супруга в ленивые утренние поцелуи, в этот раз все было не так. Сейчас нечто похожее на зудящее чувство заставило его раскрыть глаза. Подобное он испытывал от излишне пристальных взглядов. Время ощущалось слишком ранним для пробуждения, но на улице посерело достаточно, чтобы, не прикладывая усилий, Цинцю мог различать очертания предметов в комнате.
В попытке осознать, что же заставило его пробудиться так рано, Цинцю не нашел ничего странного: не было чужого присутствия и ничего не вызывало дискомфорта. Только когда он провел ладонью по месту рядом, то смог осознать, что был в постели один — Бинхэ не было. Когда он проваливался в приятую сонную дымку, Бинхэ точно лежал рядом и крепко сжимал его в своих объятиях.
Он перевернулся, ожидая увидеть Бинхэ где-то в комнате, и едва не вскрикнул, когда чуть не столкнулся с ним нос к носу. Стоя на коленях у постели, Бинхэ смотрел на него. Заставив проглотить себя ругательства, которые не пристало употреблять такому утонченному человеку как он, Цинцю сипло спросил:
— Ты чего? — Голос со сна слушался плохо.
— Все хорошо, спи, — покачал головой Бинхэ. Взгляд его лучился нежностью. Понимая, что вряд ли снова заснет — одна лишь мысль о сне отдавалась внутри неприятной головной болью — Цинцю протянул руку и огладил пальцами щеку Бинхэ.
— Я больше не засну, поэтому можешь говорить, — и прежде чем лишние извинения слетели с губ его мужа — как только они успели до этого дойти, — Цинцю сказал: — Я выспался, ты не будил меня.
Бинхэ всегда был слишком мнительным. Вначале неуверенный мальчик, который искренне верил, что если ему перепадает наказание, то он его явно заслужил. Потом яркий юноша, который продолжал искать опеки у своего учителя. И по итогу демонический лорд при случае умевший одним махом разрешить любые проблемы, но все еще чуткий и не верящий, что о нем могут заботиться. Этому Бинхэ, его Бинхэ, не перепало любви сотен сестричек, он претерпевал все испытания в бездне сам. Поэтому сейчас Цинцю больше не боялся слов любви, понимая, что иногда они нужны. Лучше дать лишний раз понять ему, что он любим, чем снова ранить и уничтожить его. Он не желал повторять прошлых ошибок.
Поэтому Цинцю подался вперед, целуя Бинхэ в уголок губ.
— Скажи мне, если что-то тревожит тебя.
Но Бинхэ вновь покачал головой.
— Все хорошо, учитель, просто, — шумный выдох заменил ему объяснения. — Я хотел немного посмотреть на вас, прежде чем уйти готовить завтрак.
— Разве я не говорил, что нет нужды вскакивать так рано? Можешь спать подольше, я способен подождать.
Взгляд Бинхэ смягчился еще больше.
— Вам сейчас нужны силы, а мне не тяжело вставать немного раньше.
Цинцю скептически уставился на створки, сквозь которые пробивался бледный свет. Да даже он не вставал так рано, хотя мог назвать свой распорядок идеальным и полностью соответствующий порядочному заклинателю.
Бинхэ намекал на его беременность — это не заметил бы только сущий дурак, — но даже с этим Цинцю не собирался мириться.
— Думаешь, сейчас я слаб?
— Нет, конечно же, нет. Учитель всегда прекрасен, — Цинцю подавился словами, не сумев вставить в этот мини-монолог «это не то, о чем я говорил», ведь Бинхэ продолжал: — Просто я хочу позаботиться о вас, это плохо?
— Нет, но… — вынужденно согласившись, теперь он не знал, как лучше надавить на Бинхэ и заставить его заботиться и о себе тоже.
— Учитель, все правда в порядке. Я не делаю ничего в урон себе.
Только после этих слов, Цинцю вынужден был сдаться. Переспорить Бинхэ было сложно, но сверх-заботливого Бинхэ не переспорил ни один человек в этом мире.
Зная, что теперь не уснет, Цинцю не стал все же резко подыматься и приводить себя в порядок. Редко выдавались дни, когда он позволял себе валяться в постели и впитывать последние капли утреннего тепла под одеялом, прежде чем начинать, несомненно, тяжелый день.
Они останутся здесь. Постараются меньше посещать опасное царство демонов, где, однако, не было ни одного равного Бинхэ. Тот сам внезапно настоял на таком решении, и, видя, как Лю Цингэ — его дорогой шиди — согласно кивает, находя решение его мужа здравым, Цинцю едва ли не выронил веер; пальцы показались тогда резко ослабшими.
Так он снова сможет приступить к своим обязанностям наставника, пока будут позволять сроки. Он был еще небольшим, они очень рано все заметили и Цинцю сам примерно высчитал месяц, на который может припасть рождение их крохи. Лето. Ранее, ласковое, умеренно теплое.
Рука дернулась к животу. Цинцю про себя называл это плохой привычкой, потому что как минимум дважды был вынужден отмахнуться от других учеников, которые предполагали, что у их учителя прихватило живот. Просто стоило задуматься о ребенке, и ладонь сама тянулась к животу, чтобы погладить и успокоить. Кого из них двоих, если ребенок еще только начинал развиваться, Цинцю не знал.
Бинхэ перехватил его взгляд, и расплылся в улыбке, дрожащей. В прошлый раз стоило завести разговор о ребенке, он настолько расчувствовался, что заплакал, и Цинцю, утирая его слезы, все повторял и повторял, что все будет хорошо. В этот раз он надеялся, что до этого не дойдет.
Стоило перехватить внимание Бинхэ. Перевести его на что угодно. Не дать ему снова слишком сильно обрадоваться пополнению в их семье.
— Как думаешь, — начал он осторожно, — это будет девочка или мальчик?
Нечто особенно уязвимое покинуло выражение его лица. Бинхэ всерьез задумался об этом.
— Не знаю. Но это неважно, я все равно буду любить его, какого бы пола он не был.
На этом моменте Шэнь Цинцю сам едва ли не заплакал. Он знал, что Бинхэ будет прекрасным отцом, просто видя, как он нежен к нему и как ласков к чужим детям, которые случайно встречались им на пути. Однако вкупе с его словами это пробивало всякий барьер, которым только Цинцю мог укрывать свое сердце.
Он так и не сказал ему, почему именно едва не заплакал. Должен же он сохранить хотя бы частичку гордости.