***
Первая половина «дня икс» проходит, кстати, на удивление... обычно. А вот вторая... Ну, как сказать. Особенно если учесть, что Серёжа вышел из дома только ближе к вечеру и бродил исключительно окольными дорогами, пока Ник не позвонил и не напомнил о том, что мухлевать нельзя. Тогда честолюбие взяло свое, и он, с гордо поднятой головой и в чулках, пододетых под брюки, отправился в метро. Ему постоянно казалось, что все вокруг знают, именно на него смотрят, и он всё время одергивал брючины штанов, хоть надел еще и носки, чтобы, не приведи Господь, ничего не задралось и никто не увидел... Спустя семь остановок он вылетел из подземки, как пробка из бутылки, и побежал ловить такси. Так и отправился бы обратно домой, если бы телефон не зазвонил. — Привет! Чем занят? Сережа хотел бы ответить что-то вроде: «Играю в агента 007 на очень специфическом задании». — Да ничем, в общем. В городе... гуляю. А ты? Разве не на съемках? — Дома уже, закончили раньше. Сильно занят? Может, забрать? Дима говорил, что сегодня допоздна будет париться в съемочном павильоне, как и предыдущие три дня. Серёжа соскучился. Очень. Но почему именно в этот день все должно было случиться именно так? Он собирается сказать: «Да, есть дело на вечер. Прости, но никак». — Я... — Ага, сейчас. Не может Сергей ему врать. Да и не хочет, на самом деле. — Не надо. Буду в течение часа. Мягкое «Жду» раздается в трубке, и Дима отключается. Серёжа тоже ждет, так ждёт, что в плену предвкушения встречи забывает, зачем, собственно, вышел из дома, куда направлялся и какой сегодня день. Вспоминает только адрес и просит сменить маршрут.***
Дима как-то не успел осознать, в какой именно момент этот парень незаметно проник к нему под кожу, став неотъемлемой частью его мира, да так, что теперь без Серёгиного присутствия становится пусто. Шумный, неугомонный Горошко принес с собой такой движ, о котором он, взрослый уже, состоявшийся мужчина, успел позабыть. Однако желание быть рядом, согреть, подарить какой-никакой уют и защитить постоянно одолевают его. Дима им не сопротивляется. Здесь, рядом с ним, этот повеса становится таким домашним, что в груди разливается тепло и щемит где-то в левом подреберье. Они не виделись несколько дней, которые для Димы слились в одну смазанную полосу. Как же хорошо, что сегодня выдался денек посвободнее. Ужин, обсуждение последних новостей, разве что о погоде осталось поговорить. В последнее время, им очень легко и просто вместе. Даже молчать. Дима так рад этой перемене — не передать. Он рассматривает Серёжку, стоящего у окна: тот курит, опершись на подоконник, и выглядывает наружу. Что-то углядев и чуть наклонившись вперед для удобства, Серёжа что-то говорит, спрашивает, но Дима уже не слышит. Это... это что, ему сейчас показалось? — Погода в последние дни просто супер, здорово было бы... — Серёжа, — перебивает его Дима. — М? — тот только голову поворачивает, и смотрит через плечо. — Подойди, а? Сергей настораживается, чуть прищурившись оглядывает Чеботарёва, сидящего с абсолютно нечитаемым выражением лица, но тушит сигарету в пепельнице, отталкивается ладонями от подоконника и медленно подходит. Остановившись рядом, он приваливается бедром к краю стола и заинтересованно глядит на Диму, чуть склонив голову набок. — Ну и? Дима хочет проверить. Это бред, конечно, даже если ему и показалось.... Брючная ткань на ощупь гладкая и прохладная, она натягивается при любом Серёжкином резком движении и облегает ноги, стоит ему только наклониться или присесть. Само собой, Диме не показалось. Вот вам и движ. Он осторожно, практически не дыша, ведёт раскрытой ладонью по обтянутому тканью бедру и чувствует рисунок плотного кружева. «Вот же блятство, — думает Дима, — Он рехнулся?». Что думает Серёжа, не совсем понятно. Дима поднимает на него взгляд: опущенная голова, занавешенные русыми волосами глаза и с силой закушенная губа — вот и весь ответ на незаданный вопрос. В распахнутом вороте рубашки по шее, ключицам и груди расцветают багровые пятна румянца. Сам сумасшедший и его с ума сводит. Дима медленно встаёт, и Серега отшатывается, делая шаг назад. Он неосторожен и оступается на гладкой прохладной плитке, но Дима перехватывает его за талию, плотнее прижимая к себе. Он смотрит в самые шальные на свете глаза и спрашивает: — Не хочешь объясниться? Серёжа не дурак, понял, что вопрос риторический, но он же Серёжа. В конце концов: «Волков бояться...» В общем, камикадзе. — Нет? — ответы вопросом на вопрос — это Димино «любимое». — Показывай, — командует Дима. В этот момент он знает, что будет дальше. Серега начнет артачиться и придется все делать самому. Чужой глухой смешок и кривоватая ухмылочка тому прямое подтверждение. Дима берётся за металлическую пряжку его ремня и только тогда Серега дергается, перехватывая его запястье. Не тут-то было: он высвобождает руку, выкручивая предплечье. Короткие ногти оставляют едва заметные бледно-розовые полосы на коже, очередной раз подрубая под основание и так истончившееся терпение. «Поздно метаться, мой хороший». Правила игры приняты: «Сам виноват. Раз не хочешь по-хорошему, будет, как будет», и Дима разворачивает застывшего столбом, судорожно хватающего ртом воздух Сережу к себе спиной, нагибая над столом. Реши Горошко посопротивляться, или если бы они начали вдруг силой мериться, не ясно, кто из них вышел бы победителем. Серёжа шире в кости и чуть плотнее, но Дима — жилистый, мышцы, как жгуты, — он ловчее и проворнее. Так или иначе, Серега, под чужим решительным натиском, укладывается грудью на тёмное мореное дерево, чуть расставив ноги для равновесия. Дима сглатывает ставшую вдруг вязкой слюну. Серёжа же утыкается лбом в стол и старается унять дрожь в начавших вдруг слабеть коленях. Вот что должен он был ответить? Что они с Ником поехали кукухами? Рассказать, как на следующий же день после заключения гребаного пари, ни свет ни заря, друг потащил его в торговый центр, где они, как сраные агенты как минимум английской разведки, пытались найти магазин женского белья и с каменными лицами выбирали, мать их, чулки?! «Серёжа, давай ты, ты же актер», — говорил Никита. «Я долбоеб, — говорил Серёжа. — Уже хотя бы потому, что на это подписался. Так что, давай сам.» Как бы там ни было, дело сделано, и вот он лежит, распластанный на столе, оттопырив задницу, а Дима... Дима пытается нашарить-таки у этого душемота под животом пряжку и содрать к чёртовой матери мешающие брюки. Да, он думал, что привыкнет, но к такому жизнь его не готовила. Каков же пиздец! И он тоже хорош: от одной только завалящей мыслишки, проскользнувшей в его живом воображении (стоило только представить!), от одной мимолетной, но такой яркой картинки — вспыхнул за долю секунды, да так, что в груди полыхает пожаром. Дима дёргает несчастную пряжку еще раз, и раздаётся металлический лязг — Серёжа, придавленный им сверху и сзади, въезжает бедрами в край столешницы. Через десяток секунд злополучный аксессуар решает сжалиться и подаётся, а потом настаёт и черед молнии. Он думал, что будет драть шмотки, в которые упакован Серёжа, на лоскуты, но сейчас его вдруг охватило какое-то странное томление на грани предвкушения. Дима медленно тянет брюки с бедер парня и... Господи, ну хоть белье обычное мужское, а то пора было бы всерьёз уже испугаться за свое, выскакивающее из груди, сердце. Что же до остального, он никогда не думал, что стройные, в меру мускулистые, но все же мужские ноги смогут вызвать такую бурю в его душе. Темное прорезиненное кружево плотно обнимает светлую кожу. Ровно настолько, сколько необходимо, чтобы оставить фигурный отпечаток... нет, ну, точно пиздец. Держать себя в руках уже невозможно, поэтому Дима, опустившись на колени, припадает раскрытым ртом аккурат к местечку над узорной резинкой чулка, в то время как его головная боль, этот маленький паршивец, выгибается над столом и несдержанно стонет. Дима ловит невыносимый кайф от того, что Серёга стал с ним таким: открытым и раскрепощенным. Барьеры, которые тот сам для себя выстроил, рухнули под натиском их взаимной привязанности, он научился доверять и доверился сам. Если это не победа, то Дима не знает, что это. Но вот такого сюрприза он, в любом случае, не ожидал. Чего Серёга этим хотел добиться, неясно, а Диме любопытно. Игривый лисеныш хочет забавы? Что же... вот только играть они будут по другим правилам. Дима поднимается, приспускает его боксёры до колен, и Серёжа замирает в предвкушении... А когда ему несильно, но с оттяжкой прилетает шлепок ладонью по оттопыренным ягодицам, он дёргается и вскрикивает. Дима притискивает его грудью к столешнице еще крепче, сильнее прижимая ладонью меж лопаток. — Ты ебанулся? Дима! — Это ты ебанулся, — шепчет Чеботарев в алое ухо, низко над ним наклонившись. — Я задал вопрос, но ответа так и не услышал. Так что, часто ты... прогуливаешься в таком виде? — А похоже?! — Нормально отвечай, — еще один ощутимый шлепок. Это не больно, но охренеть как смущает и... будоражит. У Сережи яйца уже звенят, а этот изверг еще и играться вздумал. — Нет, не часто. Только по большим праздникам, — блять, нахера вот он это ляпнул? Какая-то врождённая тяга искать приключения на жопу когда-нибудь сыграет с ним злую шутку, но, пока частью этих приключений является Дима... Серёжа ничего против не имеет. Поэтому, подписывая себе приговор, он продолжает: — Считай, что у тебя досрочный День рождения. Ты там уснул, что ли?.. Сууукаааа! Засосы, которые Серёжа поначалу не знал, то ли прятать, то ли носить, как ордена — уже пройденный этап, а вот укус на заднице, это что-то новенькое. Пока Горошко матерится в голос, Дима смеётся, уткнувшись виском ему в поясницу. Этому шутнику да матершиннику еще надо бы рот с мылом вымыть, но, пока нет такой возможности, сойдёт и так. — Чеботарёв, ты знаешь, что ты сволочь? — Правда? — глухо спрашивает Дима, вылизывая покрытый тонкими светлыми волосками крестец. — Притом порядочная! — О, время светских бесед и психоанализа? — теперь он дразнится, поглаживает бледные упругие ягодицы и ложбинку меж ними. — Я тебе это припомню, — стращать любовника в таком положении — так себе выходит. Никто и не надеется на эффект. Дима что-то задумал, и Серёжа пока не понимает, что именно, но, услышав в ответ на свою угрозу тихое: «Я буду ждать», произнесенное выдохом прямо в копчик, он начинает осознавать. Дима... Он же не станет..? Господибожеблять! Серёжа впивается пальцами в край стола, отчаянно пытаясь не сползти на пол. Ну, и кто из них теперь чокнутый?! Горячий Димин язык хозяйничает там, где подумать страшно, влажно и настойчиво выводя круги и дуги по чувствительной, никогда такой ласки не знавшей, коже — Сережа вцепляется зубами в закатанный до локтя рукав своей рубашки, чтобы не заорать. Глаза уже застилает темная пелена, когда «мучитель» отстраняется. — Пожалуйста, — отчаянно просит Сергей. — Прости, я не расслышал, — раздается над самым ухом, а о кожу обнаженных ягодиц трется грубая джинса. Одновременно хочется орать благим матом и умолять его — Сережа никогда не чувствовал себя таким потерянным во времени и пространстве. — Пожалуйста! — повторяет он. — Трахни меня уже нормально! Нормально — это как? Дима еще не закончил все то, что собирался с ним сделать, но у Сереги настолько жалостливая интонация в голосе, что становится совестно. — Не все сразу. «Какие интриги, к чертовой матери? Сейчас?», — Сережа хочет уже снова начать возмущаться. Он не видит, как Дима облизывает пальцы. — Дима, блять... — О, это ты блядь, Серёженька. Димин голос, как елей, затекает в уши: трепет в клочья и так не выдерживающие нервные окончания, а влажные настойчивые пальцы проникают в его нутро и умело растягивают. Сережа чувствует себя настолько открытым ему, что в уголках глаз собираются слезы. Чеботарёв, видно, решил его доконать, потому, что к пальцам вновь присоединяется язык, обводя чувствительную кожу, растянутую вокруг длинных фаланг: сука, ей-богу, он сейчас захнычет — к дьяволу гордость. — Прекрати меня мучить, — снова просит он. — Дима, Дима, пожалуйста! У Димы под рукой ни смазки, ни черта и хрена с два он побежит ее искать. «Терпи, Серёженька, еще немного». По слюне — явно такое себе удовольствие, не то что бы кто-то из них проверял, поэтому Дима и обстоятелен сейчас. — Я скоро просто сдохну, — сообщает измученный Серёжа, и Дима прекращает пытку. Вот только... — Твою мать, резинки нет. Подождешь? — Нет, убегу с голым задом! В кошельке возьми. Дима потерянно озирается, замечает, наконец, неприметный черный бумажник на подоконнике и готовится восхищенно присвистнуть: внутри обнаруживается пара серебристых квадратиков. Вот же запасливый сучонок. — Не просветишь, зачем тебе это добро? — Чтобы ты спросил? Дима только саркастически хмыкает и, деловито расправившись с застежкой своих джинс, каким-то чудом не разошедшейся, учитывая накал страстей, чуть их приспускает. — Чеботарёв, серьезно? Вот для таких случаев и ношу, — как будто он еще с кем-то станет, ага. — Я перед тобой кверху задом на кухонном столе, а ты сцены ревности решил... О, Боже! — Не совсем, но я тоже ничего, — Дима плавно входит до конца и замирает на пару десятков секунд, давая привыкнуть к ощущениям. Эти самые секунды Сережа ловит воздух как рыба, выброшенная на берег. Кажется, что весь кислород куда-то резко испарился, и вокруг один сплошной жар. Он отмирает и немного приходит в себя, когда отвлекается на Димин голос. — Ты как? Серёжа чувствует, как тот, сменив гнев на милость, заботливо оглаживает его поясницу и спину выше, сильнее задирая рубашку. — Хорошо, — пытается справиться со сбившимся вдруг дыханием он. — Так — хорошо. А теперь Дима начинает двигаться быстрее, постепенно наращивая темп, и это еще лучше. Просто обалденно. Он берет его глубоко и сильно, уже не слишком церемонясь и основательно выбивая дух: с каждым мощным движением бедер такая желанная разрядка все ближе. Расстегнутая молния Диминых, так и не снятых толком, джинс холодит и оцарапывает внутреннюю сторону бедер — Серёжа не знает, с чего вдруг кожа стала такой невыносимо чувствительной, но все это уже просто... слишком. Через край. Похоже, что вся его кровь решила, что она лава, и просто забурлит и прожжет сейчас кожу, которая вот-вот перестанет сдерживать этот напор. «Еще чуть-чуть, ну же», — он подается навстречу мощным толчкам, встречая на полпути, и продолжает срывать голос, чувствуя, как Дима сильными пальцами одной руки впивается в напряженные мышцы его бедра до наливающихся отметин, а другой — накрывает изнывающий член. Дима же чувствует себя зверем в гоне, настолько, что уже мало что соображает. Чувствует только невыносимое, сводящее с ума возбуждение и желание доставить удовольствие вот этому сумасбродному мальчишке, что так неистово ему отдается. Ради этого невыносимого, невозможного удовольствия, растекающегося по мышцам, ради ощущения их единения он продолжает двигаться. Еще и еще. До тех пор, пока Сережка вдруг не сжимается вокруг него, и ярчайшая вспышка сверхновой не выламывает тело в оргазме. Дима сильнее вцепляется пальцами правой руки в чужое бедро, сминая сползшую уже кружевную резинку, и чувствует, как плотный капрон рвется и идет стрелками под этим натиском.***
— Когда-нибудь ты получишь хорошего ремня, — говорит Дима, чуть отстранившись, и гладит пальцами подрагивающий живот. — Все обещаешь, — раздается в ответ ему хрипом. В этом весь Серёжа: продолжает нарываться всегда, везде, и даже в совершенно неподходящей для этого ситуации. Он, все еще тяжело дыша, приподнимается, отжавшись на ослабших руках, и пытается принять более-менее вертикальное положение. Развернувшись лицом к Диме, он закидывает руки ему за шею. — Ты же понимаешь, что допросишься? — Чеботарёв заглядывает в плутоватые изумрудные глаза. — Кто знает, может, я к этому стремлюсь, — Серёжа томно и сыто глядит из-под ресниц, обводит чужой щетинистый подбородок пальцами, и, подавшись ближе, целует едва заметный сейчас шрамик. Дима все не может понять, откуда в этом бешеном строптивце столько нежности. Он поворачивает голову, ловит губами губы, а потом и ласковые пальцы. — Дим? Дим, прекращай, второго захода стол не выдержит. — Это очень добротный стол. — Так, нет! Маньяк, пусти меня и дай штаны надеть! — Серёжа шутливо отбивается, пытаясь выкрутиться из крепких уже объятий, смеется и просит пощады, а Дима, подхватив его настроение, сцеловывает с тонких губ улыбку и обещает: — Ладно, так и быть. Давай в душ, а там — посмотрим. Сергей только глаза закатывает: ну, точно маньяк. Самый что ни на есть сексуальный. — И еще, расскажешь мне о том, что это был за маскарад вообще. Дотошный сексуальный маньяк, да.***
Уже за полночь. Абсолютно обнаженный, лишь немного прикрытый простыней Серёжа, потягивается в постели и готовится отходить ко сну. Не тут-то было, конечно: на тумбочке, в уютной ночной тишине темной спальни, как гром среди ясного неба, вибрирует телефон. «Как успехи?» Прищурившись от яркого света и убавляя яркость дисплея, он думает: послать Никиту или же ответить нормально. Тем временем, в мессенджере появляется еще одно входящее — теперь уже фото: волосатое мужское бедро, перетянутое кружевной полоской, и женская наманикюренная ладошка, крепко сжимающая то самое бедро. Серёжа хрюкает и зажимает себе рот, чтобы не рассмеялся в голос: «Ну, дают!». Кажется, кому-то зашло. Телефон снова мигает. Никита пишет: «Знатно поржали» и «Так, а у тебя как прошло?». Он поворачивает голову, смотрит на умиротворенно посапывающего Диму и улыбается. Емкое «Ты себе не представляешь» улетает по мобильной сети, а Серёжа, отрубив телефон, жмется к теплому боку. Все остальное подождет. Он уже засыпает, но на границе реальности и грез успевает сделать себе мысленную заметку: как бы там ни было, с Никитой больше никогда не спорить. Скорее всего. Наверное. Время покажет.