В твоих глазах я видел му́ку

       У Юка что-то обрывается в груди, когда она останавливается перед высокими воротами, ведущими в двор родного дома. Нехорошее предчувствие ледяными когтями скребется по горлу, вызывая желание развернуться и бежать в противоположную сторону. Кеиго не просит ее прийти, он ясно дает понять, что у нее нет варианта отказаться. Приходится напомнить себе, как дышать, и уже после этого проскользнуть по мощеной дорожке меж колючих веток японской сосны к главному входу. Кажется, за столько лет здесь ничего не изменилось, вот-вот двери распахнутся, и на Такегава выбежит Син, опаздывающий на службу. Сердце неприятно сжимается, отдаваясь тоской по всему телу.        Какаши ничего не знает, разбираясь с какими-то документами, относящимися к его скорому становлению Хокаге. Юка уверена, что в противном случае ей бы не позволили и шагу ступить в направлении родового поместья. Не то чтобы Хатаке страдает от гиперопеки, девушка пусть сама в этом не признавалась, но понять, что с отцом у нее, мягко говоря, отношения не самые радужные, не было сложно.        Юка сжимает кулак, замирает на долю секунды, прежде чем постучать или решиться на побег, как последняя трусиха. Глухой стук от чего-то ассоциируется ею как пушечный удар, дающий знак палачу, опустить свой топор. Такегава зажмуривается на несколько мгновений, будто это поможет избавиться от стойкого желания ударить себя за подобные мысли.        — Входи, — грубый мужской голос вызывает у Юка мурашки по всему телу, и она вступает в полутемный кабинет главы клана Такегава словно во сне. Кеиго стоит у окна, сложив руки за спиной, не спешит оборачиваться на дочь, обдумывая только ему известные вещи. — Как обстоят дела с Хатаке?        Девчонка замирает на мгновение, вглядываясь в широкую спину отца, мозг лихорадочно обдумывает варианты причин, по которым Кеиго потребовалось увидеть ее сегодня. Очередная помолвка? Отправит ее обратно в Шики? Продаст взамен на абсолютную власть? В последующем, Юка страстно желала бы, чтобы правдой оказалась любая из вышеперечисленных причин, но только не настоящая.        — Его выписали неделю назад, — Такегава осторожно проходит вглубь комнаты, отсчитывая собственные удары сердца. Оно бьется неровным ритмом, то быстрее, то останавливаясь на миллисекунды. Ей думается, что такими темпами недалеко и до какого-нибудь сердечного заболевания. — Что-то случилось?        — Ты давно с ним виделась? — Кеиго оборачивается, сужает свои черные глаза, словно видит Юка насквозь. — Он ведь был твоим сенсеем.        Последняя фраза не звучит, как вопрос, мужчина утверждает эту информацию, и у Юка сжимается все внутри, когда она начинается догадываться о истинных мотивах отца. Проскальзывает шальная мысль, что, быть может, он следил за ней, но ведь в таком случае Какаши обязательно заметил бы неладное.        — Отвечай, Юка, — господин Такегава сжимает челюсть, обходит стол, желая быть ближе к дочери, давить на нее с высоты своего роста, авторитетом и силой. — Вот, что ты выбрала? Трахаться со своим же сенсеем, вместо возможности стать женой сына даймё.        Юка чувствует, как паника медленно подбирается к ее горлу, любовно обхватывает его когтистыми пальцами, заставляя желать только одного: сбежать. Попади она в армию, стала бы дезертиром уже на следующее утро, девчонка ни в коем случае не боец — искалеченный ребенок, который отчаянно желает быть кому-то нужным, желанным. Юка не занимается самообманом, пытаясь доказать, что она сильная и храбрая, отнюдь.        — Откуда? — собственный голос звучит так жалко и слабо, что Такегава тут же сжимается, ожидая, что это подожжёт фитиль терпения Кеиго.        Мужчина дергается, будто из последних сил сдерживает себя от того, чтобы собственными руками впечатать дочь лицом в стену, выплеснуть ярость на нее за все «хорошее». И за зеленые глаза Ханы, и за отношения с Хатаке, и за сорванные планы в стране Воды. Кеиго аж колотит всего от понимания, что джонин, возможно, специально сорвал свадьбу Юка, что уже тогда они обжимались по углам, выставляя его дураком. У господина Такегава нет тормозов, нет стоп крана, который бы остановил этот горящий поезд, несущий в себе ненависть, ярость и желание доминировать.        — Представь себе, Юка, ко мне пришел один из этих подвальных крыс АНБУ и заявил, что ты спишь с этим отродьем, — Кеиго надвигается на девчонку, его буквально распирает от негодования, как это к главе уважаемого рода приходит какой-то сопляк и заявляет, что его дочь позорит семью? В тот момент, только Богу известно, как Арараги не попал под горячую руку. — Ты хоть понимаешь, что позоришь нас?        Юка давится воздухом, отчаянно желая иметь больше сил, чтобы противостоять отцу, но все слова застревают в горле, трусливо разбегаются с языка. И она знает, что ее молчание только сильнее его раззадоривает, распаляет этот адский огонь. Господин Такегава издает глухой звук, хватая дочь за горло, приподнимает над землей, а сквозь пелену перед глазами видит Хану и от этого просто сносит голову. Мужчина с силой впечатывает девчонку в стену, вырывая из той сдавленный хрип, Юка даже не пытается отцепить его пальцы от своей шеи, знает, что так сделает только хуже.        — Ложишься под взрослого мужика, и чего ты этим добьешься? Будешь всю жизнь прозябать, как все те крысы, смешиваясь с грязью, ты этого добиваешься? — Кеиго встряхивает девушку, вглядываясь в ее глаза, такие безвольные и пустые, что просто зубы скрипят от злости. — Знаешь что, доченька, он не станет Хокаге, уж я-то об этом позабочусь.        Юка и в пору кричать, что Какаши тут не при чем, если отец так и хочет превратить в пыль еще одну жизнь, то пусть отыгрывается только на ней. Она готова взять весь груз на себя, тянуть эту ношу и за мать, и за Хатаке, только пусть он оставит их в покое.        Господин Такегава презрительно фыркает, отбрасывая девчонку в сторону, оборачивается к своему столу, понимая, что еще немного и он точно свернет ей шею. Уйди, Юка, не мозоль ему глаза, сама знаешь, чем все закончится, разве ты не помнишь Хану после смерти малыша? Но она не двигается, только голову вешает, разглядывая собственные ноги, не смеет действовать без отцовского разрешения. Юка не мазохистка, ни в коем случае, она запуганный ребенок, который сквозь неплотно закрытые сёдзе все детство наблюдала, как отец избивает мать.        — Я изменю фамилию, никогда и никому не скажу из какого я дома, только не рушь жизнь Какаши, он здесь не при чем, — Такегава хрипит, отводит взгляд в сторону, боясь, что ее минутная дерзость обернется чернеющим концом в глазах мужчины.        — Проваливай и больше никогда не возвращайся в мой дом, — голос Кеиго звучит холодно, будто в нем застыл вечный арктический мороз.        Юка не нужно повторять дважды, прошмыгивает за дверь и только тогда позволяет себе ухватиться за стену, теряя пол под ногами. Несколько минут уходит на то, чтобы научиться заново дышать, сдерживая отчаянное желание заорать во всю глотку, срывая голос. А еще у нее руки чешутся найти сейчас же Арараги и скинуть того с каменных лиц Хокаге. На языке ни одного приличного слова не находится, поэтому Такегава неспешно бредет в противоположную сторону от дома Какаши. Приходит в себя, обнаруживая, что на улице уже темно, а она сидит одна в старой части парка Конохи. Сгибается пополам, кусая ладонь, чтобы сдержать рвущиеся наружу рыдания.        Решение она даже не принимает, а осознает, что по-другому не может быть, у Хатаке просто нет больше права отказываться. Она вернется ему шаринган прежде, чем отец решит нанести им визит, поздравить, так сказать, с началом отношений. Какой-то истерический смех срывается с искусанных губ девушки, заставляя ту усомниться в собственной адекватности.        Юка стоит на развилке дорог, одна из которых ведет к ее старой квартире, а другая к дому Какаши, мнется с добрых несколько минут, решая, что рано или поздно все вскроется. Хатаке нет дома, и эта отсрочка становится форменной пыткой для девушки, она захлебывается глухими рыданиями в горячем душе, проклиная все на свете, включая себя и свою неосторожность. Следовало сразу же припугнуть Арараги, чтобы тому неповадно было разносить сплетни по деревне, но кто мог подумать, что бывший тихоня их команды окажется таким мерзким человеком.        Такегава прислоняется лбом к холодной плитке, вздрагивая от контраста температур, уши улавливают звук открывающейся входной двери, и с губ слетает вздох облегчения. Она спрячется от всего в кольце рук Хатаке, и весь мир с его дерьмом перестанет быть таким страшным.        Какаши замечает следы от чужой руки на шее девушки прежде, чем обращает внимание на опухшие глаза. Откуда-то изнутри поднимается волна такого праведного гнева, что он сам не замечает, как Юка вздрагивает от волны его недоброй чакры. Хатаке давится словами, откровенно глазея на молочную кожу девушки с синеющими отметинами, первая мысль: снова нападение. Одна рациональность и ум шиноби твердит, что следов борьбы нет, и никто не сообщал о проникновении в деревню. Вопрос слетает с губ, слишком слабо и обреченно:        — Кто?        Юка отводит взгляд в сторону, не смея произнести в слух правду, стыдно и невыносимо обидно. Делает несмелый шаг навстречу Хатаке, вглядываясь в подернутые беспокойством серые глаза, утыкается тому в грудь, совершенно не обращая внимания на мокрый плащ. За окном снова снегопад, от которого соседские дети высыпают на вечернюю прогулку, резвятся и пищат, заставляя на секунду переместиться во времена беззаботного детства. Такегава бы рассмеялась от осознания, что не понимает, что значит эта беззаботность, только в пору выть.        — Юка, кто это сделал? — Какаши мягко, но в то же время требовательно отстраняется девушку от себя, внимательно заглядывает в покрасневшие глаза, повторяя свой вопрос. Несмотря на то, что знает ответ. Такегава не из тех, кто так просто даст себя в обиду, как бы она там сама не думала, однако правда в том, что девчонка сильная куноичи.        Юка облизывает пересохшие губы, чувствуя металлический привкус на языке, так и хочется избавиться от него, не важно как, воды выпить или внутренности выблевать, только бы не чувствовать вкус собственной крови. Собраться с силами и мыслями оказывается неожиданно трудно и даже невыполнимо, Такегава собирает буквы в слова, а те в предложения, будто ребенок учится говорить.        — Прошу тебя, Какаши, позволь мне вернуть тебе шаринган, — от того, насколько хрипло и искаженно звучит голос Юка, у джонина обрывается сердце, нет ни секунды сомнений, что Кеиго не церемонился с ней. А еще эта просьба, такая жалкая и, в то же время, никому более не подвластная, только в ее силах вернуть ему шаринган. Юка считает себя слабой, но на деле она сильнейшая из всех них, в ее хрупких ладонях время, которым она может управлять по собственному желанию.        — Юка, объясни мне, что случилось? — Какаши уводит девчонку в зал, усаживает на диван и присаживается перед ней на корточки, размещая свои руки на ее голых бедрах. Даже не сразу понимает, что на ней его футболка, и в любой другой ситуации он бы точно придал этому значение, но только не когда у Юка такие пустые глаза. — Прошу тебя, взгляни на меня.        Такегава вздрагивает, будто оживая, опускает свой потерянный взгляд на мужчину, тянет руку к нему, заныривая пальцами в жесткие волосы. Это успокаивает, дарит ей чувство твердой земли под ногами. Хатаке, вот он, сидит перед ней, так проницательно разглядывает ее лицо, боясь, что ее глаза навсегда останутся полными печали. Юка медленно выдыхает, наклоняется к Какаши, который внимательно следит за каждым ее действием, и прислоняется своим лбом к его. Это всегда действовал на нее по-особенному, когда они были вот так близко, ощущая дыхание друг друга на своих лицах.        — Помнишь Арараги? — Такегава прикрывает глаза, чувствует, как мужчина хочет отстраниться, но не дает ему этого сделать, сжимая его затылок. — Нет, не уходи, пожалуйста, — Хатаке замирает, даже задерживает дыхание, понимание того, что его присутствие спасает Юка от падения в бездну, становится неотвратимым. — Когда ты был в больнице, я ночевала дома. Арараги не глупый, сам знаешь, догадался и почему я вернулась в Коноху, и почему так волновалась о тебе. О просто «бывшем» сенсее так не волнуются, — девушка криво улыбается, прикрывая глаза, будто это может спасти ее от раскрытия правды. — Он рассказал все отц… — Юка запинается, будто удавка на шее становится осязаемой, настоящей, давится последним словом, как висельник последним глотком воздуха.        — Это от него? — Какаши едва прикасается холодными пальцами к лебединой шее девушки, и так отвратительно в этот момент, что по размеру отметины совпадают с его собственными руками. — Юка, просто скажи, это он сделал?        Такегава выдыхается, отстраняется от мужчины, кивая так просто, что кажется невозможным, что такой простой жест подтверждает такие чудовищные вещи. Хатаке позволяет рукам безвольно повиснуть, сжимает кулаки и играет желваками, боясь встретиться с девушкой взглядом, чтобы она не увидела в нем его собственного внутреннего зверя. Раньше ему казалось, что Юка — хрусталь, драгоценный и очень хрупкий. Теперь же он сравнил бы ее с алмазом, сколько не пытайся разбить, остаются только зазубрины.        — Он пригрозил тем, что не даст тебе стать Хокаге, — она опускает виноватый взгляд на свои руки, перебирает пальцами ткань футболки, будто действительно в чем-то виновата. — Не надо говорить, что пост Хокаге тебе ни к чему, Какаши. Это ведь не так. Ты заслуживаешь этого, как никто другой.        Хатаке заслуживал того, чтобы его лицо величественно взирало со скалы на ряду с другими выдающимися шиноби. Только стоит ли это того, чтобы сейчас наблюдать, как бывшая ученица берет на свои плечи груз вины, которой нет и никогда не будет? Какаши бы, не задумываясь, ответил отрицательно.        — Я поговорю с Кеиго, — спустя какое-то время тишины джонин тяжело поднялся на ноги и, наконец, стянул уличный плащ, вешая тот сушиться на стул. — Это ненормально, такое отношение к собственной дочери, — Какаши буквально коробит от одних только мыслей о том, как господин Такегава причиняет боль Юка.        — Отпущу только, если позволишь вернуть тебе шаринган, — девчонка поднимается с дивана, смотрит на джонина снизу-вверх, такими глазами, что мурашки пробирают. Какаши бы сравнил это с темной решимостью Саске, когда тот горел желанием отомстить брату. Для Юка такой судьбы, как у последнего из Учиха, он не хотел.        — Хорошо, — сдается без боя, понимая, что разводить новый скандал сейчас — просто самостоятельно выбрать худший из вариантов, заведомо об этом зная. — Хорошо, — повторяет чуть тише, устало снимая маску с лица. Спокойная, размеренная жизнь, которая у них была только недавно, кажется плодом фантазии.        А у Такегава от согласия мужчины глаза загораются надеждой, проскальзывает шальная мысль, что все к лучшему случилось. Радуется, что Хатаке мысли читать не умеет, иначе точно бы отхватила за подобное. Юка мягко ступает босыми ногами по паркету, подходит к мужчине и мягко берет его за руку, заглядывая в глаза. Верит, что все образумится, надо ведь просто подождать.        — Идем, — девушка утягивает Какаши за собой в спальню, кусает губы, пытаясь отрезвить сознание, чтобы ничего не напутать.        Джонину просто ничего не остается, как молча подчиниться ей, лишь бы зеленые глаза были живыми, смотрели на него с толикой задора, когда у Юка что-то на уме, или слегка затуманенные желанием, когда их поцелуи случайно становятся более страстными. Просто, чтобы она была счастлива, приходится отбросить дурные мысли о плохом исходе.        Такегава усаживает Хатаке на заправленную постель, становится меж его широко расставленных ног, взирая уже сверху вниз. Она замолкает от этого переполняющего чувства, что случись сейчас конец света, она бы умерла в руках человека, которого любила до глубины своей большой души. На губах появляется едва заметная улыбка, пока из головы улетучивается все остальное. Всё ведь хорошо, да, Какаши? Ты не дашь ничему случиться. Юка в это верит и этим живет.        — Закрой глаза, — она говорит не громче шелеста тюли от небольшого сквозняка, нежно касается пальцами его лица, очерчивая линию подбородка.        Хатаке сидит, затаив дыхание, в это мгновение даже забывает, на что дал свое согласие и какие последствия у этого могут быть. Чувствовать ее маленькие руки на своей коже, сравнимо с ласкающим весенним солнцем. Еще не жарит, как летом, но уже более ласковое, чем зимой. Джонин опускает свои мозолистые ладони на девичьи бедра, чувствуя под пальцами, как заканчивается край футболки и начинается бархатная кожа. Приходится смириться с мыслью, что он законченный извращенец, потому что в это мгновение внутри все будто вспыхивает.        Такегава, еще когда он был в больнице, высчитала точную дату, на которое нужно было отмотать время для Какаши, чтобы вернуть ему шаринган. С такой дотошностью она еще ни к одному делу не подходила, и сейчас, ощущая его горячие ладони на себе, активировать технику оказалось как никогда легко. Из тонких пальцев девушки потянулись золотые нити, оплетая притихшего мужчину. Юка прикрыла глаза, сосредотачиваясь на определенном моменте в прошлом, мысленно возвращая Хатаке к тому состоянию. Золотой свет замерцал и растворился в воздухе, не оставляя после себя ничего.        Девушка медленно выдыхает, прислушиваясь к собственным ощущениям, кровь шумит в ушах, а по телу разливается бесконечная усталость. Такегава чувствует, как стремительно покидает ее чакра, а вместе с ней и возможность стоять на ногах ровно, те подкашиваются, но от падения ее спасают руки бывшего сенсея. Хатаке хмурится, с тревогой вглядываясь в девушку, ищет признаки того, что для Юка техника не прошла бесследно. А та только расплывается в какой-то по-дурацки не подходящей улыбке.        — Получилось, — вглядываясь в алый цвет глаз Какаши, выдыхает Такегава. — Как ты себя чувствуешь?        Джонин поджимает губы, бурча, что это он должен спрашивать ее об этом, подхватывает Юка на руки и тут же укладывает на постель. Ему только кажется, или она действительно стала меньше, Такегава сворачивается клубочком, укрываясь тяжелым одеялом.        — Не смотри на меня так, еще и с этими глазами, мурашки по коже, — девчонка бросает взгляд на мужчину из-под полуприкрытых ресниц и лениво улыбается. — Со мной все хорошо, просто использовала слишком много чакры.        У Хатаке язык чешется отругать Юка, только та уже спит сном младенца, умудряется даже слюну пустить, от чего мужчина только вздыхает и оставляет поцелуй на ее лбу, заодно проверяя не горячий ли он. Сам себя убеждает, что не страдает гиперопекой, если только в положительных ее проявлениях.        Чуть позже Какаши обнаруживает себя в ванной, хмуро вглядываясь в красный шаринган с тремя томоэ, пробует активировать мангёкэ, получается не с первой попытки, но спустя некоторое время замечает в отражении прежнего себя. Становится даже как-то не по себе, но решает, что если с этим и надо что-то делать, то только после того, как он сходит в гости к господину Такегава.        Хатаке до глубокой ночи сидит в кресле под небольшой лампой, время от времени отрываясь от своей книги и поглядывая на спящую Юка. Та смешно морщит нос во сне и недовольно посапывает, и в любой другой момент эта картина вызвала бы у джонина по меньшей мере умиление, но сегодня тревога тошнотой засела в горле мужчины.        Какаши до глубины души благодарен девчонке за такой подарок судьбы, после войны он и не думал о том, чтобы когда-нибудь снова называться Копирующим Ниндзя, не только из-за былых заслуг. Только хочется верить, что все оно к лучшему, что судьба не подкинет им очередной неприятный сюрприз.        Их встреча, произошедшая так внезапно, в какой-то мере кажется мужчине закономерной. Юка, еще когда была его ученицей, оставила после себя привкус неизвестности, при этом умудряясь быть открытой книгой для Какаши-сенсея. Хатаке обычно не интересуется жизнью своих бывших учеников, тех кто вылетел, так и не сумев понять суть испытания с бубенчиками, только с Юка оказалось наоборот. Какаши помнит имена своих учеников только потому, что обязывает профессия, но Юка оказывается первым снегом, который никогда не забывается.