https://youtu.be/0ed-QU2g-Q8 — Maybe it is not your turn?
P.S. можно слушать на повторе или во второй половине.
________________________________________________________________________________
В гремучей темноте контуры высокого и бесформенного человека зашли за угол кирпичного дома. В темно-зеленом плаще, он подошел к еле дышащему мальчику в голубом кардигане.
— Что с тобой, козо*? — мужчина нагибается, чтобы рассмотреть чужое лицо. Но ребенок приподнимается сам и чувствуя тупую боль по всему телу тяжело говорит:
— Дядя, этот город, — мальчик опирается на сильную руку, — ничем кроме гнилых людей не пахнет, — а в уголках слезы наворачиваются.- Что крестьяне, что аристократы — все же люди…
— Но мне стыдно за то, что я рожден дворянином! — выкрикивает через острую боль в груди и собирая все силы в кулак встает трясясь как птенец.
— Не вставай, ты весь побит!
— Мой брат сейчас может сгореть на той стороне, — опирается теперь на свои подрагивающие колени и с отражением пылающего огня в своих глазах слышимо шепчет: — Я не позволю этому миру забрать у меня второго брата!
— Ты точно уверен, что он там? — низким голосом спрашивает незнакомец.
— После того как Луффи и меня забрали, мы с ним…- до мальчика только сейчас доходит, что он выдает все это незнакомому человеку, который услышав что-то в его словах напрягся и встал с задумчивым видом. Сабо слегка отходит назад вставая в оборонительную стойку ища подвох в молчании напротив, но мужчина на удивление говорит:
— Я помогу тебе, но мне нужно потом поговорить с тобой и твоим братом, если ты не против.
— В каком смысле?
— Ты сказал Луффи, правильно? — блондин теперь смотрит злобно и почти-что рычит:
— Что вам от него нужно?
— Найти его, как и тебе.
— Зачем? Я не могу вам верить! — мужчина тихо вздыхает понимая, что время поджимает, а разговор затягивается.
— Я отвечу на все твои вопросы, только нам нужно спешить. Конечно, если ты собираешься спасать своего брата.
Сабо хмурится взвешивая правильность своего решения и смотрит на высокую фигуру перед собой. «Мне терять нечего» думает про себя и соглашается на помощь, потому что по-другому за ворота не пройти.
Мужчина резко подхватывает его и в одно мгновение взлетает с одного прыжка. Сабо осознает себя, только когда они приземляются на сами ворота и щурится от дыма заполнившего легкие.
— Думаю, так мы ничего не найдем. Знаешь где он примерно может быть?
— На базе Блюджема, — без запинки говорит Сабо. — Или недалеко от нее.
— Показывай дорогу, — сильная рука еще раз поднимает легкую для нее тушу и взлетает над адским пеклом. Они летают минут пять, когда Сабо замечает очертания Дадан на неком кругу ограниченным огнем. Он быстро указывает направление своему помощнику и стоит им спуститься как три пары глаз с удивлением смотрят на них.
— Сабо! Ты, что здесь делаешь?! — орут Эйс и Дадан.
— Мы пришли, чтобы вас спасти! — он указывает на себя и внушающую фигуру рядом с собой. Дадан словно током бьет, поэтому одним движением она ставит Сабо вместе с Эйсом позади себя закрывая от двух гигантов.
— Дадан, — вырывается Сабо, — он хороший человек!
— Да, кто его знает Сабо, — Эйс дает подзатыльник брату присоединяясь к матери и делая шаг вперед. — Откуда ты его вообще выкопал?
— Успокойтесь, я вам не враг, — вмешивается тень под зеленым плащом, но это не приносит и капли доверия в сердца напротив, лишь становится сигналом для твари в синем. То, что должно называться БлюДжемом, исподтишка нападает мечом сталкиваясь с топором рыжей.
Та вцепившись в рукоять оружия стоит стойко, но в какой-то момент противник налегает еще сильнее, и женщина начинает скользить по земле. Сабо и Эйс не задумываясь собираются в смертельный дуэт и заходят противнику за спину: блондин ударяя, а брюнет душа. Керли реагирует на замешку громилы и напирает со всей силы, и падает, когда чья-то нога с одного удара вырубает дикаря перед ней.
Серый удав не давал им отдышаться после такой нервотрепки, но медлить было нельзя.
— Идите за мной, — не слушая комментарии одного из детей и рыжей бестии, мужчина перешагивает через будущий труп и открывает им путь к спасению.
— Нам не в ту сторону! — пререкается Эйс удерживая Сабо.
— Нет в ту! — блондин вступается за человека перед ними, — Без него целыми мы отсюда не выберемся и я обещал ему разговор!
— Ты нормальный? Мы бы сами выбрались!
— В этом огне можно только сдохнуть как собака! — не выдерживает Сабо, — Он знает что-то о Луффи! А я не собираюсь верить в бред деда!
— Я тоже в это не верю, — отвечает второй, — но…
— Эйс, мы пойдем за этим мужчиной, — прерывает спор Дадан и берет детей за руки. — Только скажи куда и это ты, Драгон? — уже обращается к мужчине.
— Да, — лицо рыжеволосой вытягивается, а сигарета выскальзывает изо рта.
— Сейчас на мой корабль. Я могу вам гарантировать, что мои люди не причинят вам вреда, а теперь быстрее, — он указывает на выход из горящей стены.
Драгон ничего не говоря возглавлял долгое шествие, что собрало вокруг них и других выживших, пока они не дошли до корабля с головой дракона на носу. Встретившись взглядом со своей командой, он обернулся к счастливым и усталым людям, поднял руку и сказал:
— Те кто хотят сражаться за свободу забирайтесь на судно! — беженцы смотря на него как на пришествие божества поддержали их нового командира громким и радостным возгласом закладывающим уши.
Как только они поднялись на палубу, его люди начали регулировать взбодрившуюся толпу, а наших троих героев увели в кают-компанию под предводительством то ли мужчины, то ли женщины с фиолетовыми волосами в таком же плаще, как и у Драгона (что напоминало секту). От этого сравнения братья немного встрепенулись, но все равно шли вперед.
— Банататачи (вы) можете сесть здесь, — оно указало на черный кожаный диван, а само село на стул. Увидев возможность прояснить все и вся, Сабо спросил:
— Дадан, а откуда ты его знаешь? — женщина на такие слова просит у Фиолетика сигару; после получения желаемого тяжко затягивается и смотрит в пустоту перед собой, куда-то далеко, куда-то в себя:
— Это глава революционной армии — Драгон, но для вас он — отец Луффи…
— Что? — вскидываются мальчишки, — но его отец Шанкс! Он сам так сказал! — Фиолетик хмыкает и ставит все по полочкам:
— Драгон — настоящий отец, биологический, — братья сидят немного в ступоре, пока тишину не прерывает низкий голос:
— Так вот почему он стал помогать, — зеленый капюшон откидывается вместе с напряженной спиной, — Иван где у нас…
— Драгон, не сейчас, — Ива взглядом указывает на посетителей, а мужчина, отмирая, направляет тяжелый взгляд на уже хмурых детей, пока Сабо не срывает:
— И о чем вы хотели поговорить?
— Как вы узнали, что Луффи попал на корабль работорговцев? — и реакцию от детей можно ожидать какую угодно, но не потерянный взгляд и трясущиеся лица, что сменяются оскалом на одном.
— Старик, — Эйс подбегает к Драгону, — что за хрень ты прешь? — у всех находившихся в помещении поднялись брови, кроме рыжей и блондина. — Он попал на корабль какого-то торговца, без приставки
рабо, — мальчик берет революционера за плащ, но его рука оказывается скиданной, а черные дыры устремляются на Дадан.
— Что вам наговорили?
Теперь подключается Сабо, что вскакивает и встает рядом с братом:
— Нам сказали, что он залез на корабль одного из торговцев, а дедушка уже как, — считает что-то про себя, — уже два месяца как забрал его с собой на Гранд-Лайн! — у мальчиков глаза словно лопаются, а сердца землетрясением потряхивает. «Это плохо кончится», проскальзывает в голове мужчины, что просит их сесть на место и втянуть побольше воздуха. Ребята не слушают, орут на него, но понимают бесполезность этого трюка и садятся рядом с матерью, которая сама, кажется, держится на одних петлях яда в ее бронхах.
— Отец видимо пытался оградить вас от всего этого, но, — проходит глазами по их лицам, — в вашем случае лучше раньше, чем позже, — наклоняется вперед складывая руки в замок. — Два месяца назад, он попал на корабль работорговцев, и наши поиски, — как бы Драгон сейчас хотел прикусить свой язык, — не дают результатов.
— То есть вы говорите, что вице-адмирал дозора и революционная армия не могут найти один единственный корабль? — парирует Сабо, на что мужчина потирает переносицу.
— Видите ли, рабство в некотором смысле находится под защитой Мирового Правительства. И про это даже не все дозорные в курсе, а при ненависти вашего деда к Тенрьюбито и труднодоступности информации мы сами сидим в тине, — животные оскалы смельчаков сверкнули исподлобья.
— Эти «торговцы» из-за этого факта делятся на два разряда: призрачные и нелегалы. Первые служат и напрямую взаимодействуют с Дозором и верхом, а вторые работают на преступный мир. (Граница между ними маленькая, но есть). Так вот вторых мы хотя бы можем найти и обыскали половину Ист-Блю и Норд-Блю (только толку от этого ноль). Но если его похитили призрачные, то загвоздка в том, что они используют специальную технику для скрытия себя. И за это время нам попались только трое из сотен, — от своих же слов мужчину передернуло.
— Что за бред? Ты сам сказал, что Дозор с ними на одной волне, значит дед должен был его найти! — орет Эйс, еле сдерживая себя.
— Эй, баната, видишь ли, они больше как третья сторона, что может послать весточку и смыться. При этом имея необходимые связи, чтобы в случае чего не развязать войну или «потонуть».
Дети все равно бесились, ответы их не устраивали. Все стало еще запутанней, и факт того, что их отото* оказывается не в теплой постельке лежит, а в опасности, давал повод пойти и набить кому-нибудь морду.
— Но мы найдем его. К нам недавно присоединился Шанкс и думаю работая сообща наши поиски не должны затянуться, — предложение заканчивается нервным вздохом, а Дадан тихо всхлипывает мешая слезы с табаком на губах.
А что говорить про мальчиков? Огонь, вулкан, ярость, горе…выбирайте сами. Им наврали облепляя ярлыком маленьких и всего лишь детей. Хотя, да, блять, да, оно так и было, но почему только сейчас эти слова нажимают на такую непривычную кнопку в мозгу, что проводит по расколотому стеклу и морозу сразу.
Беги, найди своего любимое, плаксивое солнышко, забери с собой и закрой на этом чертовом острове, чтобы всегда рядом, чтобы не терять еще раз.
— Это я виноват, — держится за волосы царапая виски ноготками, падает, казалось, с такого маленького обрыва, но безвозвратно. — Это моя вина. Все это из-за меня. Если бы…если бы…я заткнулся в тот день и не вел себя как баран!
— Эйс, — обнимает Сабо, — нас никогда ничего не останавливало и сейчас такого не будет! Мы его найдем! Все будет хорошо, — сам глотая соленую воду шепчет.
— Я же ему в глаза смотреть не смогу, чеерт…- ребенок зажмуривается со всей силы стараясь опрокинуть этот кошмар, но застревает в Лимбе своих чувств.
— Вставай. Давай. Эйс? Эйс! Помогите! — мальчишеское тело в быстром ритме колебалось из одного состояния в другое. Не контролируя себя, мальчик схватился за горло…
В уголках собираются слезы,
А сознание свободно горит:
Разрушь и воздвигни снова
Цветочные слова свои
Горячая ладонь проходит по заспанной щеке заставляя ее владельца хватать ртом звенящую пустоту и сгустки пепла на своем языке.
— И, что это, по-твоему? — остро поднимает чужую руку, тычет как факелом в лицо.
И запах медикаментов эту пустоту разбивает; ставит все на свои места приземляя последние воспоминания оставшиеся на орбите сознания, так плавно и глубоко, что крохи вкуса пропадают так и не выйдя в свет.
— Не трогай меня, — гремучей злостью и грустью парирует страх, но впечатления и внимания не приносит, лишь больше давится отравой исходящей как от него так и от демона.
— Смерть тебе не поможет, — оттягивает каждое слово зарывшись в чужие волосы, — У меня есть достаточно, чтобы вытащить тебя из самой преисподней, и ты не глупый, чтобы это не понимать — нет, — ухмыляется видимым фактам. — Это лишь значит, что кое-кто не умеет ценить свою жизнь, — выворачивает суставы выпрямляя их словно перед вальсом, но мальчик не боится вывернуть еще сильнее лишь бы себя забрать.
Только сил во взрослом теле больше, злости и презрения тоже, так что думать почему, после того, как его подхватили за талию, все внутренности бегут куда-то наружу не нужно, а идти напролом втаптывая себя в очередную бездну — опять не сработало.
***
Стены менялись с белого в золотой, с золотого в красный, с красного в серый, с серого в людей, что держали небо на своих плечах подгоняемые плетью. И, он не боялся, но не был спокоен, дрожащие голоса доносились отовсюду вместе с запахом могильной земли.
Вот откуда он слышал эти вопли взрывающие душу изнутри.
Сорочка не спасала от целующего холода, а про босые ноги говорить что-либо было необязательно. Железо на шее и руках, горячее, давящее, растерзывающее было ощутимо как никогда прежде, казалось, будто он пожрал человечество вместе с его ядом и как бы крепость от него не строил, эта хрень все равно пробила все к чертям.
Некогда белые бинты пропитывались гранатовым цветом, а прокуренный рок с его прописанными страницами стал одним большим сгустком ненависти где-то слева от груди.
Перед ними открыли железные ворота и как только они зашли его голову глухим стуком прижали к кирпичам и кинули в нечто хрустящее и жидкое.
— Включите свет, не выпускать до моего прихода, — прошипел приторным голосом и постукивая каблуками хлопнул деревянной дверью.
Слепыш от встречи со стихией земли ушел в другое измерение не пытаясь выбраться оттуда, но сладковатый запах помойной тряпки, едкий, схожий с уксусом, но затхлый, щелчком рассеял дым с его глаз.
Согнувшись и опустив ладони на пол, он как трость незрячего обыскивал свое окружение, пальцы ныряли в некую кашу со скользкой начинкой внутри. Разбираться в том, что это не дала вспышка мигом осушившая и так пустынные глаза, а влажное, потягивающееся ощущение прошедшее по лодыжке заставило отпрыгнуть на добрых пару метров и наткнуться на нечто острое впившееся в спину.
Привыкшее зрение ставило перед простым и очевидным фактом — он в помойке, только в не в той, о которой вы могли подумать, а в человеческой. В мозг вписывалось одно слово — ад, которое по сравнению с отходами пищеварительной системы перед ним, было таким милым.
Куски кожи вместе с мясом как гнилым, так и сочности мясной лавки валялись вокруг словно игрушки в детской комнате. Сотни пустых глазниц и оторванных лиц с некой заинтересованностью разглядывали подоспевшего гостя не понимая, что по-настоящему живое здесь забыло. Пустые. Злые. Раздробленные. Живые, количеством превосходящие результат войны между двумя могущественными империями, красивой улыбкой одарили незатейливого мальчика. Сняв себя с кола он застыл на месте все еще неуверенный, не принимающий реальность и вспомнивший слово помоги.
Это же сон? Это же неправда.
Люди не могут так умирать, не смеют показывать изощренность и безумие через свое тело. Руки так не выворачиваются, а кости не передают привет своим желтоватым цветом.
Трупы — не жизнь, трупы — не смерть, они — прошлое, которое должно там оставаться, а не передвигая обожженные конечности скребя по своим же нерожденным детям ползти к тебе.
Сердце дрожало неистовым страхом забыв что выпрыгнуть из груди убьет его, хотя лучше пусть он умрет.
Так, пожалуйста, вырви и испари — себя испари, будто не было, не существовало, не плакало. Пусть руки успокоятся, судороги не стягивают, швы не распариваются, а тебя здесь не будет. Убери этот сон!
Но нет, ты вопишь со слезами и криком в глазах. Бежишь из кошмара, орешь в закрытую дверь:
— Забери меня отсюда! Не уходи! — стучишь маленькими кулачками по дереву слыша как они смеются: люди смеются с монстрами позади него глухим хихиканьем — все орут, все стонут — все так как должно быть — это закон Святой Земли, правило твоего нового дома!
— Не забывай меня здесь! Вернись! — громкими всхлипами скатываешься в котел чувствуя как кожу обдает кипятком, воплем просишь монстра вернуться и забрать тебя, только никто не говорил о слышимости.
И ты — еще человек ломаешься как все они, что были до тебя и будут после.
И вот ты сидишь, кажется, вечность убегаяя от неистовых абасов*, но вдруг взглядом замечаешь знакомое тебе лицо и уповая на чудо (?) сквозь ливень чужих страданий прям как эти твари переступаешь с одной ладони на другую.
Легкие, кажется, сжимались жалкими потугами, а глотка горела от сухости, только ты прешь сдирая живот о кости и зубы пропитываясь грязной кровью, к тому трупу, что светлячком прошлого сюда залетел.
Хочешь всеми силами оттянуть неизбежное.
Не веря смотришь, оглядываешь проходя по морщинистому лицу вместе с нарастающим волнением и паникой рука об руку, бормочешь что-то невнятное — куски мыслей или чувств выбирай как, хочешь.
Почему не выбираешь, а кричишь?
— Ты не мог! Никогда не мог! — хриплым голосом зарываешься в грязный ворот открывая в безмолвии рот, ведь тогда судьба аккуратными нитями пришивает улыбку от уха до уха, да не настоящую, но посмотри как симпатичненько.
Скрипишь зубами, потому что плохо или по-красивому хреново, ногтями желтоватую кожу соскребываешь и смеешься, смеешься, смеешься. — Проснись, давай убежим отсюда, здесь нельзя лежать! — угасаешь в истерике над не дышащим телом в отличие от его собратьев.
Срывать голос необязательно, но так ведь тоже легче?
Терпеть боль покалывающую в сердце.
— Бу! — топазовые глаза дотрагиваются до плеча не получая реакции.
Потому что их для тебя нет перед тобой только твое, только теплое, только холодное:
— Дедушка идем к врачу, — показываешь бинты на руках, — тебя зашьют и поправят, — трясешь за засохшую кровью рубашку. — Ну не упрямься, ну же, ты же герой, а герои в таких местах не лежат. Скажи ему, — поворачиваешься к призраку сзади, — что это нужно, пожалуйста. Он сильный, но холодно же, — шмыгаешь носом трясясь и еле проговаривая слова, а заостренное лицо смотрит с удивлением сначала, но будничным голосом добавляет:
— Ему не нужно — он мертв, — только ты не веришь:
— Нет, он спит, он всегда засыпает где ни попадя, — возмущаешься маленьким ребенком, а может ты он и есть.
— Он умер, сердечный приступ, а такой хороший человек был, — конечно же придумывает.
— Мой дедушка сильный, — не понимаешь звонов и вибраций в голове, мерзкими пальцами трогаешь белый воротник с силой потянув к себе, — он так просто не умрет! Не говори чепухи! — опять срываешься и плачешь, но чувства притуплены и застрявшим в голове словам верится с легкостью.
В этом месте все — с легкостью.
— Ненавижу, — подрагивая утыкаешься носиком в бьющуюся грудь, — тебя ненавижу, ненавижу, ненавижу…
Ты вообще что-то любишь?
— А жить хочешь или все-таки здесь лучше, Асмодей? — не сбавляет темп чудовище — испепелять так до конца. Но ты ничего не хочешь, ты просто хочешь сгореть, ведь сгорая не умирают, а рождаются заново.
— Я не Асмодей, Я Луффи, — прижимаешься сильнее желая задушить.
— Кто? Ты хочешь быть никем?
— Я Луффи! — уже орешь, но не отпускаешь, боишься, что забудут, вспоминая могильную землю вместо травы.
— Я такого не знаю, — улыбается чудовище, — ты о ком?
Упрямство — вещь включающаяся тогда когда не нужно.
— Не притворяйся, тварь!
— В каком смысле, — наклоняет голову, — как я могу знать того чего нет?
— Я Луффи, а не оно!
— Оно — это что?
— Имя не мое!
— Да, Луффи не твое имя, а то твое, — он забавляется котенком и кидает в тебя к смоляным уголькам обратно — задохнись, говорит кидая острый меч под ноги. — Хочешь жить живи со своим именем, нет, можешь убить себя здесь и сейчас, (а я позабавлюсь) — остаются невыговоренными слова.
Нервы апокалипсисом пропитывают каждую клеточку на вырезанном проклятие за спиной, а меч в руках используется только при слове бой.
