***
— … А стопы работать будут? — возмутился Глеб, отслеживая через зеркало параллельную часть вариации на одну четверку, и останавливая Яну хватом за запястье. Та закусила щеку изнутри, чтобы не выругаться. Шел третий день адского марафона с пятью часами тренировок ежедневно, но начало казаться, что минула неделя. Глеб докапывался буквально ко всему. И хотя технически это было полезно, Яне казалось, что он перегибает. Они все равно не сделают идеально, и это не пессимизм. Невозможно все вычистить за две недели, когда вы не танцевали три месяца в паре. А до этого едва ли просуществовали вместе пару месяцев. Глеб хотел невозможного. А Яна почему-то не препятствовала — порой даже ловила адреналиновый кайф. Только не сейчас. — А ты перестанешь на брейках сталкивать меня куда-то в сторону? — фыркнула Яна в ответ, но левую стопу все же натянула сильнее: порой она действительно упускала одну ногу. — Я тебя не сталкиваю, ты сама кренишься вправо. У тебя вертикаль болтается. — Ну конечно, — Яна закатила глаза. — А у тебя все идеально. Настолько, что волны вообще нет в начале, и потом через раз меня выводишь не в ту сторону на поворот. Глеб смолчал, переключая музыку на начало. Яна мысленно поставила себе галочку: в их споре, длящемся второй час — ровно столько, сколько шла самостоятельная индивидуалка, — счет был пять-три. Увы, не в ее пользу, но она быстро это исправляла. Если первые два дня Яна в основном слушала замечания Глеба, часто выданные далеко не в самой корректной форме, то на третий начала отвечать. Да, она вполне отдавала себе отчет в том, что как действующий спортсмен он превосходил ее уровнем и тем, что не делал большой перерыв в карьере. Но он не был идеален. Никто не был идеален, какие бы чемпионские титулы ни собрал. И партнеры всегда были на равных, даже если один превосходил другого. Замечания могли делать оба, и Яна пользовалась этим. Глебу, ожидаемо, это не нравилось. По самолюбию било, не иначе. В который раз за час с небольшим они встали друг напротив друга, с контактом в ее правой руке и его левой. Пропустив «ча—ча—раз», на «и—два» запустили волну от головы и друг от друга, и Яна мысленно опять прокомментировала его плохо работающий грудной (впрочем, ее собственный теперь тоже был не тот, что десять лет назад), прежде чем лок-степами приблизиться и на новые «и—два» резко развернуться к Глебу спиной. На следующих элементах в теневой позиции Яна контролировала синхронность через зеркало, периодически кидая Глебу едкое «отстаешь!». На брейках раздраженно двинула локтем ему в ребра, когда он снова лежащей на лопатке рукой дал слишком сильный импульс — которого вообще быть не должно было. Закрадывалось желание намекнуть Глебу, чтобы в этом элементе они вообще убрали телесный контакт: без него тоже нормально будет. До середины вариации они дошли даже относительно спокойно: по крайней мере, в процессе Глеб выдал ей всего два замечания и те довольно прилично — относительно прежних. Но подсознание намекало не расслабляться, и не зря. — Куда руку увел! — возмутилась Яна, оттолкнувшись правой кистью от левой ладони Глеба, ушедшей в сторону вместо того, чтобы жестко зафиксироваться на месте. Это лишнее движение заставило ее пошатнуться, и следующий шаг и поворот на 180 получились смазанными, мимо счета. — Ось держи, — раздраженно парировал Глеб и дернул правой рукой, держащей ее левую, на себя, как требовала вариация. Яна, следуя схеме, упала на него сбоку, но вцепляясь пальцами ему в шею вместо плеча и мстительно сдавливая сильнее, чем стоило. Впрочем, отчасти потому, что удержать равновесие оказалось почти нереально — сбитый счет и соответственно слишком ранний рывок не дали нормально перенести вес. — Ты издеваешься?! — оставаясь на месте больше двух положенных счетов, прошипела Яна; между их лицами было меньше пяти сантиметров, и эта мизерная дистанция позволяла максимально донести раздирающие ее эмоции. — Какого хрена ты удар не выдержал?! Повернув к ней голову, Глеб в насмешке приподнял брови. — Ты должна держать равновесие в любой ситуации. Не держишь — твои проблемы. — Какое к черту равновесие, когда ты переходишь к элементу мимо счета? — В любой ситуации, — назидательно повторил Глеб. — И прекрати меня душить. — Даже не начинала, — Яна царапнула его по шее ногтями, стискивая пальцы в кулак, и после этого оттолкнулась от его груди, чтобы встать полноценно на ноги. Дальше они должны были выйти в следующий элемент, но Глеб остановил музыку через часы и переключил на начало. Негласное «заново» окончательно выбило Яну из колеи. Шумно выдохнув, она уставилась на него в упор. — Ты издеваешься, — на этот раз она констатировала факт, а не спрашивала. Потому что тут уже вопросы были излишни. Глеб только пожал плечами. — Мы будем начинать сначала, пока ты не перестанешь валиться с ног. Вариация юниорская. Ну конечно, вариация юниорская, а она танцует хуже первых Детей — одно и то же третий день и по всем танцам. Если в первый день Яна еще уточняла порой, зачем ему сдалась такая отвратительная партнерша (и конечно же не получала ответа), то к третьему практически перестала это делать. Молча проглатывала и шла дальше работать. И это, к счастью, они чистили поставленные еще в августе вариации, почти ничего не меняя. Просто занимались техникой. Страшно было представить, как выглядел бы процесс с абсолютно новыми схемами. Хотя, с абсолютно новыми Яна бы просто не согласилась на Москву.***
…«Раз—два—три—четыре». От полного падения спиной на пол Яну удержал только ухвативший ее за запястье вытянутой руки Глеб. И после «четыре» он все же аккуратно опустил ее, позволяя все же наконец лечь на истертый паркет. И разжал хватку. Проклятый второй акцент пасодобля закончился, музыка пошла на третий, но он уже был не нужен. Его на турнирах включали редко — только на финалах, а им финал не светил. Тяжело дыша с закрытыми глазами, Яна наслаждалась моментом, когда на ее стопы не давил вес пятидесяти килограммов. И вообще ничто не давило. — Можешь тут и оставить, — прохрипела она; сознание захватила радостная мысль, что тренировка закончилась. Правда, через пару часов у них в расписании стоял индив с Аллой Витальевной, но после зверств Глеба старший тренер выглядела нежнейшим человеком. Лишь бы только она не вздумала гонять их сегодня по пасодоблю — от этой мелодии Яну тошнило уже практически буквально. А на календаре было всего лишь шестое число. До Москвы еще месяц — судя по тому, что чистили они только латину, Глеб образумился и решил выходить в феврале. Тем не менее, за это время пасодобль танцевать придется неизвестное количество раз. Как и остальные четыре танца. Но они хотя бы так не раздражали — там Глеб почему-то отрывался меньше. Объективно Яна не видела большой разницы в проблемах в технике: все было примерно одинаково по всей пятерке. Поэтому такой акцент ей был совершенно неясен. Восстанавливая тяжелое дыхание после восьмерок, сменявшихся на десятки, шестерки и четверки (черт бы побрал нестабильный счет этого танца), и чувствуя, что она совершенно не способна поднять руки, полтора часа державшие нехарактерную для латины в целом объемную форму, Яна мечтала об одном — о теплой ванне, в которую ее кто-нибудь транспортирует. Желательно после этого еще и проспать целые сутки без движения, но такую роскошь она едва ли сможет себе позволить в ближайшую неделю с небольшим. Сознание все еще не понимало, почему бы не послать все и не сказать «нет». Возможно, потому что подсознание знало: это последний шанс. Снова искать партнера, отодвигать выход на соревновательный паркет из-за подготовки новых программ, попыток станцеваться, можно бесконечно. А время идет. И как спортсмен в это время она не растет. Потому или цепляется за то, что имеет, и прыгает через свой предел — наугад, не представляя, не рухнет ли, переломав все кости, — или закрывает эту страницу жизни навсегда. В пустом зале, который в такую рань редко кто-то занимал, было прекрасно. Особенно когда наконец затихла музыка из колонок. Шаги Глеба растворились где-то в раздевалке, и Яне никто не мешал наслаждаться спокойствием — наверное, она бы даже могла уснуть. Вот так просто, на истоптанном паркете, в мокрой насквозь майке, не сняв туфли, ремешки которых слишком сильно перетягивали щиколотку. Потому что ее расслаблял уже один факт того, что она могла просто бездействовать в тишине. Но увы, тишина была недолгой: в нее вновь ворвались шаги — звук ударяющихся о паркет каблуков. И эти шаги приближались. Яна продолжала изображать труп, закрыв глаза и вытянув руки по швам. Даже согнутую правую ногу не разогнула: только стопу левой тянуть перестала. Через минуту рядом появился раздражающий сладковатый запах, а потом Глеб (потому что здесь просто больше никто не мог быть) взял ее за плечи и поднял в сидячее положение. Яна возмущенно открыла глаза и хотела было уточнить, зачем мешать ей расслабляться, если у них целых два с лишним часа отдыха, но перед ее носом оказалась кружка с осточертевшим за три дня «Терафлю». Потому что простуда пройти мимо не пожелала. Вздохнув, Яна приняла этот жест эгоистичной заботы. Опершись одной рукой за спиной о паркет, другой она взяла поданную кружку и, морщась от противного вкуса, медленными глотками влила в себя недо-лекарство. Она конечно параллельно пыталась нормально лечиться — полоскания там и все такое, но с учетом нагрузок и невозможности отлежаться приходилось глотать еще и жаропонижающее с анальгетиками. Прикончив содержимое кружки, Яна хотела лечь обратно, но Глеб практически рывком поставил ее на ноги. — Хочешь что-нибудь прибавить к простуде? — хмыкнул он, потянув Яну за собой в раздевалку. Логика в его словах была. Сон на холодном паркете в зале, который зимой не мог похвастаться особым теплом, потому что три радиатора на сто пятьдесят квадратов — смех сквозь слезы, грозил или бронхитом, или чем похлеще. Но разумное в Яне давно уже скончалось, еще где-то в первые дни этого дикого марафона перед Москвой. Она собиралась было ответить, что если это обеспечит ей несколько дней здорового сна и восстановления мышц, то вполне не против, но быстро поняла, что в таком случае Глеб реально может ее послать к черту. В конце концов, она действительно могла бы сказать «нет» в первые дни и все. Но она сама подписалась на эти недели ада. Смысл выделываться теперь? Устроившись на жесткой деревянной скамье и закутавшись в длинный кардиган крупной вязки, Яна обхватила колени, прижатые к груди, и уставилась в стену. Взгляд цеплял то чьи-то забытые туфли для стандарта, то сколотый кусок штукатурки, то полупустую бутылку воды. А еще периодически взгляд расфокусировался, и Яне очень хотелось закрыть глаза и уснуть. Возможно даже сидя, потому что устала она ровно до этой степени — когда вырубиться удается почти в любом положении. — Переодеваться будешь? Или хочешь ноги застудить? — ворвался в вязкое болото мыслей голос Глеба. Приоткрыв глаза, Яна посмотрела на него и уточнила: — Где застудить? Тут не холодно. В раздевалке действительно было теплее, чем в зале: хотя бы потому, что на пятнадцать квадратов приходилось два, пусть и небольших, радиатора. И один из них даже находился недалеко от скамейки, на которой устроилась Яна. Тепла хватало, чтобы не мерзнуть в сетчатых колготках и вязаных гетрах. — На улице. До мозга с трудом доходил смысл фраз и логическая цепочка. Но виной всему была все же манера Глеба общаться. — Что я там забыла? — Поехали завтракать, — пояснил наконец Глеб, натягивая худи на свежую футболку. — Боюсь, иначе на следующей тренировке есть риск твоего обморока. Яна хотела было лениво возмутиться, что она еще поводов не давала такое предполагать, а потом вспомнила, что когда утром Глеб забирал ее из дома, она бурчала, что он ей позавтракать не дал. Строго говоря, это было правдой, потому что он своевольно перенес индив на полчаса раньше (объясняя тем, что договорился с охраной), и позвонил ей, требуя спускаться, когда она чистила зубы. Ни о каком завтраке, конечно же, речи не шло. Спасибо, что хоть кофе ей захватил, прежде чем приехать. А в сумочке завалялся дежурный протеиновый батончик. Увы, два активных часа прожить на таком скудном «топливе» было нереально. А с учетом того, что потом предстоят еще полтора, обморок и вправду выглядел реальным риском. Признавать правоту Глеба не хотелось, но Яна все же расстегнула негнущимися пальцами ремешки латинских босоножек и потянулась к спортивной сумке за джинсами. Выходить в колготках на улицу и вправду не стоило. Утеплилась она максимально, насколько могла — и колготки под джинсы, и джемпер на футболку, а свитер на джемпер. И в результате изнывала от жары в ближайшем кафе, какое Глеб обнаружил через пол-километра — они парковались дольше, чем ехали. Стянуть свитер-то удалось, но бегать в дамскую комнату ради того, чтобы снять колготки, а потом перед выходом опять надеть, очень не хотелось. Поэтому оставалось только терпеть и каждый раз ловить легкое движение воздуха от где-то запрятанного кондиционера. И избегать всего горячего вроде чая, кофе и каш. Рассеяно ковыряя омлет с авокадо и какой-то зеленью, Яна размышляла, заговорить или молчать до конца завтрака. С одной стороны, болтливостью она не отличалась, да и с Глебом они не особо общались. С другой, сидеть в тишине ей надоело еще предыдущие почти полчаса минут ожидания заказа — персонал сегодня совершенно не торопился, хотя зал не был забит. Дилемму, мешающую аппетиту, разрешил сам Глеб внезапным вопросом: — Что у тебя с платьями? — Конкретизируй, — нахмурилась Яна, не совсем понимая суть вопроса. Она это могла трактовать и как «есть ли они у тебя?», и как «пошей что-нибудь новое, старые нам не подходят», и еще десятком вариантов. И при этом не угадать, что именно подразумевал Глеб. Тот, глотнув американо, пояснил: — Когда шились? — В ноябре того года. Ответив, Яна напряженно замерла: не сильно понимала, как расценит такой срок Глеб. Или какой срок он хотел услышать. По его лицу реакции считывать было почти нереально, хотя за то недолгое время, что они «пробовались», она все же немного прокачалась — начала хотя бы более-менее угадывать, что он думает. Но не сейчас. — В новую пару? — уточнил он. Яна кивнула, все так же не сводя с него глаз. Омлет остывал. — Будем надеяться, их особо никто не запомнил. И тебя с Карпенко тоже. Сколько? — Что? — всякий раз на таких обрубленных вопросах Яне казалось, что у Глеба заканчивается лимит слов в минуту. И ее это дико бесило. — Сколько платьев пошила в ноябре? — По одному на программу. У нас была проба паркета, не было смысла на финалы добавлять. Вот теперь по лицу Глеба даже она могла прочитать презрение к ее логике. Что-то из серии «сразу настроилась, что не пройдете, идиотка». Хотя в действительности Яна просто рассудила, что значимость соревнования не та, чтобы шить по два платья на каждую программу. Они настраивались до полуфинала, но не придавали большого веса этому выходу. Москве Яна тоже этого не придавала, но теперь вдобавок и не верила в то, что они окажутся хотя бы в четверти. Поэтому тоже не видела смысла шить второе платье — на полуфинал и финал. Хотя так делали все топовые партнерши, к которым она когда-то относилась. — Ладно. Москву так оттанцуем. На Первенство России будешь шить второе. Ультимативность фразы вызвала какое-то неприятное ощущение в желудке. Но Яна попыталась его подавить и уточнить максимально спокойным тоном: — Ты так уверен в полуфинале Первенства? Точнее, ты так уверен, что мы вообще на него попадем? — Если ты планируешь остаться в восьмой, зачем вернулась? — Ты достал, — сквозь зубы процедила Яна, которую этот вопрос раздражал еще с первой встречи. — Я уже говорила, что Игорь наладил связи с кем-то из Федерации. Я могу стремиться к чему угодно, но реально наши — мои — шансы на полуфинал стремятся к нулю. — Твой Игорь не всесилен, — спокойно парировал Глеб, делая медленный глоток кофе. Он выглядел так, словно их результатам ничто не угрожало. Ну, кроме неспособности Яны удержать ось на поворотах, видимо. Либо он собирался перебить ставки Игоря и заплатить половине судейской бригады, либо… Что еще? У Яны просто не было больше вариантов. Но если Глеб может банально купить соревнование, он может и любую партнершу купить. И вообще в чем тогда смысл всего? Наколов на вилку кусок омлета и авокадо, Яна все же заставила себя съесть хоть немного, параллельно пытаясь обдумать свою следующую фразу. И на ум не пришло ничего кроме: — Он уже давно не мой. Хотя едва ли это уточнение кого-то здесь интересовало и вообще играло роль. Глеб пожал плечами, допивая кофе.***
— Ты серьезно нацелен на Двоеборье? — в ужасе переспросила Яна, когда Глеб произнес роковое «переодевайся на стандарт». На календаре было седьмое число. Нормальные люди праздновали Рождество. Ненормальные спортсмены занимались неясно чем. Эти шесть дней Яна думала, что они все же готовят только латину — то есть к третьему блоку Чемпионатов и Первенств Москвы. Значит, танцевать им в середине февраля. Потому что все шесть дней о стандарте Глеб даже не заикался. А по программе Москвы сначала шло Двоеборье в середине января, потом Стандарт в конце января, и уже в середине февраля последний блок с Латиной. Если бы они готовили только одну программу, технически, у них были бы шансы. Не сказать, что очень высокие, но полтора месяца все же — неплохой срок. Если продолжать тренироваться каждый день по четыре-пять часов, риски опозориться снижаются. Но Глеб, похоже, создал в своей голове какой-то самоубийственный план. Какое к черту Двоеборье? В тишине раздевалки молчание, длившееся полминуты, было таким густым, что Яну затошнило. Глеб посмотрел на нее с легким недоумением, словно ее вопрос не имел права даже зародиться в мозгу. — Почему нет? — поинтересовался он, зашнуровывая туфли. — Потому что у нас неделя до соревнований, нет? — Кажется, вы с Карпенко выходили с десяткой в ноябре. Или хочешь сказать, что забыла вариации? Если бы проблема была только в том, чтобы выучить вариации, все эти соревнования вообще бы гроша ломаного не стоили. Полутораминутные схемы запоминались максимум за две тренировки — и потом долго втанцовывались в мышечную память. Но по сути, обычное запоминание движений, едва ли было серьезной задачкой. Проблема заключалась в том, чтобы вычистить технику. Чтобы соответствовать музыке. Чтобы показывать парный танец. И с последним становилось особенно сложно, когда вы в паре — всего неделю. Ну и немного — когда вы корректируете вариации, чтобы они хоть немного отличались от тех, что были в другой паре. Яна мысленно считала до десяти, борясь с желанием запустить в Глеба щеткой, которой чистила подошву мужской тренировочной латины, потому что лодочки для стандарта с собой не брала, не ожидая подставы. Терпение, по всей видимости, — главное качество, которое ей требуется в этом партнерстве. Да, она сама согласилась на Москву, причем, как-то без активного согласия — просто не став протестовать. Но она определенно полагала, что они обойдутся одной программой. Теперь риски провалить все к чертям возрастали в геометрической прогрессии.***
— Мы меняем начальные три восьмерки, и часть после двух спиральных тоже, — вместо приветствия произнес Глеб, когда Яна вышла из раздевалки, закручивая волосы в пучок. Приблизившись к партнеру и одернув длинные рукава кроп-топа, Яна поинтересовалась: — Шутишь? Десятое число. До Москвы оставалось четыре дня. Они шатко-валко почистили фокстрот, венский и танго и все схемы латины. По сути, латина вообще уже была готова, и Яна не думала, что они к ней вернутся. Тем более в упор не могла понять, в чем вообще смысл — менять вариацию, по сути, наполовину. Не проблема выучить новые движения, хотя вбить их в мышечную память за такой короткий срок не успеет: есть риск, что тело после спиральных пойдет по старой вариации. Начало-то ладно, если оно совсем иначе будет выглядеть, там все в порядке будет. Прежняя вариация вполне соответствовала ее уровню, а еще они ее относительно неплохо танцевали. Яна скорее бы предпочла, чтобы они скорректировали вариацию джайва, потому что там как минимум в четырех местах они постоянно сбивались. Да и у Яны были вопросы к схеме, еще когда Гальярдо ее ставил. Но спорить с ним — самоубийство. А вот с Глебом вполне можно было попытаться. Хотя, судя по его настроению, даже пытаться не стоило. — Как минимум потому что ее вы с Карпенко почти не меняли, танцевали в изначальном виде. В отличие от остальной четверки. Сначала Яне хотелось уточнить, неужели ему настолько не нравился Рома, что он хотел максимально убрать из их текущей пары напоминания о прежнем партнерстве. А потом мозг включился и отсек первичную глупую реакцию. По факту, Глеб делал то же, что и все — новой паре новые схемы. Или хотя бы достаточно ярко отличающиеся от тех, что были в прежнем партнерстве. Потому что раздражающие сравнения никому не нужны. Прикусив щеку, Яна кивнула. Но к следующей фразе оказалась не готова: — Начало берем из импровизации с практики. Дальше с «веера» старая часть до «спиральных». Забавно. Рома как раз хотел им в вариацию поставить это начало. А теперь она его танцует с Глебом и… черт. Яна вздрогнула, когда в тишине огромного зала внезапно зазвучала музыка. Спасибо, что не Лана. Иначе бы ей от совсем не к месту явившихся воспоминаний стало совсем нехорошо. — Не спи, — кинул Глеб, подходя к ней и обходя, чтобы встать сзади на расстоянии четырех шагов. Тряхнув головой, Яна опустила лопатки и вытянула левую ногу назад до боли в плохо разогретом голеностопе. Все же, гетры стоило надеть: после улицы ноги были ледяными, хотя она ехала в машине. Во вполне себе обогревающейся машине. — Четыре—раз, — считая в половину темпа, чтобы пока просто обозначать движения, Глеб преодолел расстояние четырех шагов за два и прикоснулся к ее плечам; Яна вздрогнула. — Два—три, — продолжил он, медленно проводя ладонями по ее рукам вниз, до кистей, — ко мне, четыре—раз. Повинуясь, Яна развернулась на сто восемьдесят. То, что выглядело эффектно на импровизации, когда Глеб кружил ее вокруг себя, они не могли брать в вариацию — правила запрещали отрыв обеих ног партнерши от паркета на соревнованиях. Только на показательных. — Два—три, плавнее, — комментировал Глеб, пока стоящая в десяти сантиметрах от него Яна вела правой ладонью по своему телу вверх, чтобы на «четыре—раз» взметнуть руку. И тут же ее запястье оказалось в железной хватке пальцев Глеба. Сейчас, когда на ее лице не было плотной повязки, чувства не обострялись так, как на практике. И в то же время, Яна ощущала, как начинает теряться в музыке, из-за простого зрительного контакта. Из-за все равно накатывающих воспоминаний. — Два—три, — Глеб опустил их соединенные руки до уровня центра, расслабил хватку, сплел их кисти. — Четыре—р-раз, — он акцентировал ее поворот на девяносто с фиксацией треугольника в ногах и повел в сторону мягким импульсом. — Все, дальше уже по вариации на «веер» и до «спиральных». Глеб остановился и отпустил ее руку. Яна придавила непонятное сожаление где-то на краю подсознания от того, что исчезло тепло в кисти. — Запомнила по счету? — едва ли на самом деле желая услышать ответ, поинтересовался он. — С самого начала в полный темп и дальше до «спиральных» без остановки. Молча кивнув, Яна вернулась на исходную. И если ей казалось, что самое мучительное здесь — переделанное начало, она просто недооценивала желание Глеба сделать еще и эффектный финал. Потому что все, что он менял после «спиральных», особо не напрягало. Ни физически, ни психологически. Тут он хотя бы не дублировал их вариацию-импровизацию. Зато включил фантазию на концовку. — Два—три, еще грудной вытягивай. Лопатки! — комментировал Глеб, крепко держа ее за плечи, пока Яна тянулась центром вперед, образуя дугу от стоп до ключиц. — И—четыре! — Глеб потянул ее на себя, и Яна, рывком вернувшись обратно, буквально впечаталась спиной ему в грудь. Слишком резко. Это она поняла, когда затылок болезненно встретился с чем-то твердым, а Глеб выругался и разжал хватку на ее плечах. Озадаченно обернувшись, Яна обнаружила, что Глеб прикрывает нос. — Ты специально нашла единственную не пострадавшую за эти годы кость? — фыркнул он, запрокидывая голову. Сквозь пальцы показалась кровь. Яну захлестнула тревога. Смертельного, конечно, ничего, но в ее планы переломы у партнера не входили. Даже такие, в теории, несерьезные. И так стала причиной обострения травмы и операции. И вообще, она вроде не так сильно ударила его головой? — Прости, — Яна это произнесла вполне искренне, хотя далось ей это с трудом. — Идем, — потянув Глеба за свободную руку, она стремительно направилась в раздевалку. Глеб упрямствовать не стал. Послушно последовал из зала, сел на скамью и несильно запрокинул голову. Правда, пришлось с ним повоевать, чтобы заставить убрать ладонь от лица. Со страхом, которого от себя не ожидала, Яна стала осторожно ощупывать его переносицу — на вид ничуть не изменившуюся. Даже синяка пока что не было, не то что отека. — Больно? — поинтересовалась она, медленно проверяя целостность кости и плотность тканей. — Средне. Судя по тому, что от каждого ее касания он не морщился, и вообще его лицо оставалось расслабленным, паника была необоснованной. — Перелома вроде нет, — со вздохом облегчения заключила Яна, надеясь, что не ошиблась. Осмотревшись, она нырнула рукой в спортивную сумку и вытащила оттуда футляр для очков, а из него — салфетку. Единственная ткань кроме полотенца, которая была в доступе. Но полотенце казалось слишком большим. Дальше пришлось с немалым усилием открыть окно — старое, деревянное, идущее со скрипом и рывками: чтобы сгрести немного снега с карниза. Соорудив подобие чего-то холодного из снега и салфетки, Яна вернулась к Глебу, все так же сидящему с запрокинутой головой и прикрытыми глазами. Кровь шла, но к счастью, не обильно. Вздохнув, Яна приложила к его переносице холод. Глеб дернулся, резко распахнул глаза и, похоже, собирался как-то это прокомментировать, но понял происходящее раньше, чем возмущение сорвалось с его языка. — Спасибо, — правда, благодарность звучала едко. И не слишком искренне. Глеб перехватил холодный компресс — Яна вздрогнула от случайного контакта их пальцев и отошла, чтобы сесть на соседнюю скамью. На самом деле мелкие происшествия, подобные этому, случались нередко. Сколько раз она случайно заезжала Максу локтем в лицо, когда он выводил ее на повороты, она бы не сосчитала. А в одной из вариаций самбы она через раз случайно давала ему пощечину — долго пыталась приноровиться правильно убрать руку в повороте. А Макс однажды на пасодобле серьезно зарядил ей коленом в бедро — синяк проходил недели полторы. Но вот в нос партнёру Яна еще точно не давала. Хотелось надеяться, что первый раз будет и последним. — Пошли, — вырвал ее из воспоминаний Глеб, откладывая салфетку с почти растаявшим снегом. Нос его выглядел нормально, кровь больше не шла, разводы он тоже успел убрать. Яна молча последовала за ним. На этот раз она старалась контролировать перемещение своего корпуса — и положение, и скорость. Хотя отчасти, черт возьми, глаз у нее на затылке нет, и это сам Глеб должен был среагировать правильно и сместиться, если что. Но ладно. Вытянувшись в дугу, Яна просчитала до трех и на «четыре» на инерции от натяжения вернулась назад, на сей раз стараясь уйти немного вправо, чтобы затылком коснуться плеча Глеба. Пожалуй, даже для нее самой это было более удобное положение. Но удобным оно казалось ровно до момента, когда продолжающий считать Глеб произнес «и—раз», практически касаясь губами ее левого уха. С учетом позиции, в которой она буквально вжималась в партнера от затылка до бедер и его крепкой хватки на ее плечах, ощущалось это слишком интимно. Так и должно было быть. Румба это предполагала практически всегда. И все же Яна от неожиданности замерла, теряя счет. Ей следовало уже на «три» резко развернуться лицом к Глебу, причем согнутую сейчас в колене и оторванную от пола ногу вывести в вертикальный шпагат между ними. Но Яна чувствовала себя парализованной. Мозг совершенно некстати снова воскресил новогоднюю ночь. И еще более не вовремя снова толкнул ненужную мысль — почему она снова начала реагировать на мужские прикосновения? Просто прошло наконец время и психика стала «оживать»? Восстанавливаться? Она наконец сможет через полгода, например, задуматься об отношениях? Нормальных, здоровых. Где нет места последствиям предыдущих. Яна все еще не чувствовала, что ей это нужно и важно. Но хотелось верить, что когда-то она снова станет обычной девушкой. И не будет впадать в дрожь от мысли, что рядом с ней появится мужчина. Не партнер в спорте — а обычный мужчина. Потому что это просто будет нормально. — Ты сегодня вообще собираешься работать? — встряхнул ее Глеб, заставляя вернуться из непонятного туманного состояния в реальность. Он резко развернул ее к себе лицом, как требовала вариация, и Яна выдала первое, что пришло в голову: — Уберем шпагат. У нас перебор позировок на два такта будет. Лучше на «три» разворот к тебе, «четыре—раз» скользящий назад левой, «два—три» назад, «четыре—раз» шаг, «и» развернулась на правой от тебя, «два—три» вперед, «и—четыре»» ролл левой и обратный доворот к тебе. «Раз» шаг и у тебя глубокий уход в ногу, у меня ласточка. И у нас как раз заканчиваются полторы минуты. Вся последовательность нарисовалась буквально за считанные секунды, Яна едва ли придумывала это заранее и едва ли реально хотела именно так закончить вариацию — финал изначально был проще. Но объяснить свою заминку внезапно пришедшей в голову «прекрасной идеей» было легче, чем озвучивать правду. Или просто принимать очередное возмущение на свой счет. Ей и без того хватало раздраженных комментариев Глеба. Несколько секунд Глеб, видимо, прокручивал в голове то, что она перечислила, стыкуя в нормальную схему. Потом медленно кивнул, хотя без особого восторга. — Жаль, что ласточка в кольцо у тебя была с Карпенко. Эффектный финал получался. — Ну простите, — буркнула Яна. — Ваше чемпионство не ждали обратно. В следующий раз будешь разрывать отношения — сообщай, через сколько лет свалишься на голову. Глеб смолчал, вместо этого возвращая Яну снова спиной к себе. На этот раз она старалась контролировать и эмоции, и непрошеные мысли, вместо того считая про себя — в унисон устному счету Глеба. «Три» — развернулась, руки на плечах, левая нога уже дотянута назад, давит в паркет. «Четыре—раз» — скользящий длинный назад от бедра, натяжение в сцепившихся руках. «Два—три—четыре—раз» — правая—левая—правая и медленно в бедро. «И» — на девяносто с закрестом ног, чтобы не смотреть в глаза, выдохнуть. «Два—три» — вперед, вести партнера за собой. «Четыре» — ролл, дотянутый до боли в стопе, и обратно, лицом к лицу и прямо в ожидающие руки, только теперь обхватывающие за талию. «Раз». Держа спину, ухватившись за плечи Глеба (отчасти, не веря в собственную устойчивость на высоком каблуке), Яна вывела заднюю ногу в параллель с полом, почти не дыша — не от напряжения в пояснице и лопатках, а от слишком пристального взгляда напротив. В жалких сантиметрах от собственного лица. Уйти корпусом вниз, вместе с садящимся в ногу Глебом, чтобы обозначить финал, оказалось труднее не только физически, но и психологически — все из-за того же цепкого, прямого взгляда. Из-за теплого дыхания, практически касающегося губ. И ощущения чужих рук на талии, держащих слишком аккуратно. Чересчур — для него. Только когда положенные четыре удара отзвучали, и Глеб поднялся, заставляя саму Яну встать на обе ноги, она поняла, что не дышала. И, ощущение, что еще и не моргала.