***
На десяти рядах трибун, окружавших площадку двадцать на пятьдесят, собралось не так много людей: с утра было больше — пока дети танцевали, тут активно крутились их родители и бабушки-дедушки. На дневном отделении уже в основном соревновались Юниоры и старше, и хотя с ним родители тоже присутствовали, опекать эту категорию спортсменов требовалось куда меньше. Многие из них уже были достаточно самостоятельны, чтобы и вовсе обойтись без мамы с папой — хватало тренера и одноклубников. Чем многие родители и пользовались, приезжая только к финалам. Им казалось, этого достаточно. Яна, поправляющая ошейник с крупными пришивными камнями, знала — это не так. Она ездила на соревнования одна уже с Юниорского возраста — обычно ее довозил водитель отца, а дальше все сама. Встречалась с тренером, с одноклубниками, ждала, пока ей сделают прическу и макияж, бегала с классификационной книжкой на регистрацию, успокаивала партнера и себя, следила за результатами, заходами. Поддержку обеспечивали тренер, одноклубники и другие ребята. Но Яне всегда хотелось увидеть среди них и отца — мать и так стояла, только лучше было, когда она смотрела не на Яну, а на своих подопечных. Отец приезжал, конечно. Но обычно на финалы, потому что работа ему не позволяла провести весь день где-нибудь во Дворце спорта или в том же Крокусе. Яна не обижалась. Но где-то глубоко внутри очень хотела, чтобы в этот день за нее здесь же, в метре от паркета, болел кто-то близкий. Когда они начали встречаться с Игорем, он несколько раз приезжал, однажды даже честно терпел с отборочных — с двенадцати утра — и до финалов, которые стартовали в девять вечера. Но потом стал активно отговариваться то тренировками, то играми. А Яна просто поняла, что это все бесполезно. Пока тебе шесть-семь, ты в Детях, с тобой еще ездят родители. Потом вся твоя поддержка — это партнер. Тренер далеко не всегда присутствует, он тоже ездит чаще только с Детьми, а одноклубники хоть и поддерживают, но все же это немного иначе. В последние годы, танцуя сначала с Адриано, потом с Максом, Яна даже почти не тосковала о том, что близких лиц в зале не было. Сейчас, стоя в толпе готовых к своему четвертому заходу спортсменов, прислонившись лопаткой к груди Глеба, Яна чувствовала себя одинокой. Они были в паре, но по отдельности. Ей стоило с этим просто смириться. В конце концов, она может и не прекращать поиски чего-то лучшего, пока танцует с Глебом. А их совместное время воспринимать как вполне ценную практику — сколько одиночно ни работай, навыки в паре тоже практиковать надо. Так что в любом случае все не зря. Но, вероятно, продолжать искать все же стоит. Подавив вздох, Яна вновь осмотрела трибуны — скорее от нечего делать, чем из желания кого-то найти, и вздрогнула, когда Глеб взял ее за левую руку. Чуть повернув к нему голову, Яна поняла, в чем дело: ведущий объявил четвертый заход — поток спортсменов двинулся на паркет и двенадцать пар рассредоточились по площадке. Глеб стоял в двух шагах: с идеальной выправкой, холодным взглядом, спокойный до ужаса. Для него Москва явно была детским утренником. Он оправил края фрака и медленно, с ленцой развел руки в приглашении, не отрывая взгляда от Яны. От совсем не такой же спокойной Яны. Неуверенно по привычке потерев правой стопой слишком глянцевый паркет, Яна с тем же плавным раскрытием рук сократила дистанцию в два шага. Но, как ей показалось, слишком спешно вложила свою правую кисть в левую Глеба, стремясь найти в нем опору. Наверняка она могла бы увидеть насмешку в его глазах, если бы в этот момент не растянула корпус от грудного назад и влево и не отвернула влево голову, как того требовала стандартная стойка. Это все нужно было просто пережить: вдох-выдох. На новый вдох Яна услышала грядущее окончание предыдущего квадрата музыки. Скользящим шагом ушла вместе с Глебом вправо, следующим — назад, и уже на новый выдох, с новым квадратом и счетом «раз» они начали вариацию. Медленный вальс разливался в крови неспешно, звуками флейты и скрипки, весенним звоном и каким-то тихим ощущением предвкушения чего-то хорошего из детства. Когда восьмилетняя Яна впервые выходила с мальчиком, который ей так нравился, на соревнования, и тихо-тихо считала про себя «и-раз—два-а—три». Фигура перетекала в фигуру, пока музыка гладила по голове ласковой маминой рукой, целовала в щеку как отец на ночь, обнимала нежнее, чем делал любой из любимых, и шептала о чем-то дорогом. Легкая дрожь в ногах не столько уходила, сколько забывалась, пока Яна проводила вариацию в своей голове и четко меняла один поворот на другой, вытягивалась от макушки до пальцев стопы в оверсвее, уводила на два удара голову вправо и снова смотрела за плечо партнёра — в слепящий потолок. И тревожность даже наполовину стерлась, когда длинные и одновременно мимолетные полторы минуты закончились, заставляя мелодию затихнуть, и Глеб вывел Яну влево на поклон. Двенадцать пар, рассыпавшихся по паркету, снова собрались в почти единый организм, чтобы утечь к выходу. Двенадцать следующих, первого захода, сменяли их на танго. — Губы расслабь, — вполголоса произнес Глеб, уводящий Яну от выхода к входу и приобнимающий при этом со спины. — Ты должна улыбаться, а не распугивать судей. — Не думаю, что это подходящее замечание сейчас. Но можешь мне напомнить перед венским, — фыркнула Яна. Глеб смолчал. Может в его замечании была крупица истины, и даже размером с луну, но Яна была слишком напряжена, чтобы адекватно реагировать. Их первые соревнования были для нее слишком психологически сложными. Они были слишком контрастными предыдущим — с другими партнерами. И хотя Яна прекрасно понимала, что не всегда в паре все гладко, как минимум с первых дней, она слишком часто попадала в очень хорошие условия, чтобы сейчас расслабиться и делать вид, что все чудесно. Спасибо, что эта маска радости и счастья ей не понадобится в следующие полторы минуты. Потому что нежная улыбка — последнее, что нужно для танго. Сюда, во втором заходе, Глеб уже вывел ее, чеканя шаг, и руки не плавно поднял — взметнул и требовательно чуть вывел вперед левую. Тем же резким, твердым шагом, вопреки все еще неуверенным ногам, Яна приблизилась, не дожидаясь окончания квадрата музыки. Они рискованно вступали на середине. Но, впрочем, стремительное начало вариации с пивотами после двух шагов спиной и выхода в променад это решение вполне оправдывало. Более жесткое движение, более ритмичная музыка и более сильное давление в ноги — вот, что характеризовало танго для Яны. Суставы каждый раз активно возмущались постоянно согнутому положению коленей, и порой становилось трудно не исказить натянутую улыбку, порой походившую на оскал. А еще в какой-то момент стало ясно, что шею между заходами придется немного поразминать, потому что две резких смены направления головы на «два-и-раз» как-то неприятно отдались слева. Невольно впиваясь ногтями правой руки в тыльную сторону ладони левой кисти Глеба, Яна в голове рисовала схему движения: прошли длинную сторону, скосили угол, задержались в точке на короткой стороне, чуть вернулись и ушли на следующую длинную. Значит, осталось пройти следующую короткую, потом в центр и там уже закончить — ровно полторы минуты. Немного. Вдох-выдох. Поклон. На этот раз комментариев Глеба о ее улыбке не последовало. Он молча провел ее от выхода до входа и удерживал в полуобъятии со спины, пока ведущий не объявил второй заход для венского. Динамики уже заиграли любимую музыку всех выпускников, впервые столкнувшихся с вальсом. Ну и заодно детей девяностых. — Следи за стопами на флекерлах, — напомнил Глеб, выводя Яну ближе к углу, где скопление пар было минимальным, и разворачивая практически в руках. На этот раз им не требовалось подходить друг к другу. — Не обгоняй на них музыку, и я не буду запинаться, — пожала плечами Яна, кладя кисть левой руки на правое плечо Глеба и оттягивая грудной отдел от него, стремясь к максимально возможному шейпу. Вслед за мягким женским голосом неслышно Яна по привычке шептала текст вместо счета, бессознательно подмечая, что почему-то «holds me safe and warm» сейчас было даже уместно. Возможно, потому что она начала расслабляться, отсчитывая лишь восьмерки и четверки для смен левого поворота на правый и обратно. Главная прелесть венского — всего шесть фигур и минимум пространства для креатива. Редкий танец, на котором именно о вариации думать почти не приходится. Главное, точки держать, чтобы голова не поплыла. Но на флекерлах — быстрых вращениях на месте вокруг общей оси с частым переступанием на полупальцах — даже точки не помогали. И Глеб, как назло, поставил шесть чертовых флекерлов: на две полных тройки. — Не спеши, — выдавила Яна сквозь зубы, чувствуя, что следующий ее закрест ноги после череды переступаний может оказаться нечетким и сбить равновесие. В дополнение к словам на чуть сдавила пальцами плечо Глеба. К счастью, помогло. Но если он в каждом туре будет начинать обгонять музыку, она определенно станет настаивать убрать эту фигуру. Потому что грандиозное падение на самом простом из пяти европейских танцев — последнее, что бы ей хотелось. Глубоко выдыхая на оверсвее, отклоняясь назад и чувствуя скольжение атласной юбки вверх по лодыжке выставленной ноги, Яна пользовалась лишней секундой на спокойствие. Прежде чем снова войти в серию поворотов: к счастью, где-то на следующей длинной стороне обязанных закончиться. Новым поклоном. Ноги подрагивали, когда Яна, все так же приобнимаемая Глебом со спины, шла вновь от выхода ко входу. Над паркетом разливалась новая мелодия, третий заход почти синхронном кружил в венском. Они же, ожидающие первый, могли подышать. Хотя на это, в сущности, будет весь следующий танец. Правда, несмотря на всю плавность, размеренность и некоторую вальяжность, медленный фокстрот Яне не нравился. Его не зря изучали самым последним, когда спортсмены уже освоили предыдущие четыре танца. Приподнимаясь на полупальцах и начиная длинный скользящий шаг назад, выводя в короткий пивот на каблуках, в шаг-возврат-ронд, растягиваясь и растекаясь словно по всей площадке сразу, Яна чувствовала, как поднывает косточка левой стопы, как просыпаются мышцы подошвы, и как slow-slow-n-quik-quik становится ей вместо дыхания. И ничерта она на самом деле не расслаблялась — по специфике движения и по работе стоп медленный фокстрот был самым тяжелым танцем европейской программы и, быть может, оттого самым раздражающим саму Яну. Хотя, быть может, ей банально не нравилась музыка, сама мелодия. Слишком растянутый ритм, слишком размазанное всё. Эти полторы минуты тянулись вслед за песней в удушающую вечность. И когда они закончились, Яна ушла в самый глубокий за сегодня реверанс. Ожидая последний танец первого отборочного тура, Глеб мелко перепрыгивал с ноги на ногу, активно разогревая стопы, а Яна старательно разминала шею пальцами. Не то чтобы устала — это было бы слишком, но ощущала некоторую скованность мышц. Наверное, стоит в тренировочной программе поставить чуть больше стандарта, чтобы те привыкали. Развернувшись в сторону площадки, где последний танец заканчивал первый заход, Яна скользила взглядом с одной пары на другую, отсматривая чужие вариации и невольно думая, найдется ли что-то интересное, что стоит перехватить себе. Они еще с первым соревнованием не закончили, а она уже думает, как обновить их программу. На плечи легли теплые руки, Яна на миг напряглась, а после неожиданно для себя расслабилась: закончивший с разогревом Глеб почему-то решил размять ей забитые трапеции. Вероятно, заметил, как она раздраженно потягивала шею вправо-влево. И все равно жест с его стороны оказался слишком внезапным. Пусть и крайне приятным. Но если он еще и между программами решит ей стопы размять, как тогда в машине, пожалуй, она даже поставит в список потенциальных выгод от их партнёрства первый жирный плюс. — На конце длинной ближе к Артошину слишком скользкий кусок. Постараюсь вывести нас до него на короткую, но на всякий — будь собрана там, — произнес вполголоса Глеб, прежде чем подтолкнуть ее к площадке: ведущий объявил последний, четвертый заход. Яна запоздало кивнула, быстрым шагом следуя за Глебом и, после резкого поворота, оказавшись лицом к нему, раскрыла руки. На квикстепе они сменили классическую тактику начала: Глеб сократил расстояние длинным slow и буквально подхватил ее в стойку, уже начав первую фигуру вариации. Форму в корпусе они закончили, уже переходя из поворота в быстрые бегущие по длинной стороне. Для зрителей это всегда выглядело эффектно, для них — привычно. Не зря тренера порой заставляли танцевать стандарт вообще без контакта в руках: только в теле — от бедер до груди. На окончании длинной стороны повезло: Глеб все же смог закончить бегущие в паре шагов от судьи Артошина, рядом с которым начинался слишком скользкий участок, и провести в мелкие прыжки-подбивки на месте на короткую, срезав угол. Облегченно выдохнув, Яна отправила улыбку кому-то из зрителей, кого зацепил взгляд, и позволила себе расслабиться на совсем детских quik-quik-slow базового шага. Прежде чем Глеб, так любивший фишку одной чемпионской пары из их детства, ввел ее в сумасшедшую вертушку — из категории пивотов, но с очень амплитудным колебанием корпуса. Яна, которой приходилось отклоняться назад катастрофически глубоко, всякий раз едва дышала. И благодарила небо за то, что не сбилась, когда Глеб вывел ее в стремительный променадный, окончившийся еще одной мини-версией той же вертушки и скольжением-торможением на огромной скорости к ограждению. Или, скорее, к невозмутимо взирающему на них судье. Пара остановилась в позировке ровно на расстоянии одного шага: если бы Яна разогнула левую руку, лежащую на плече Глеба, перехватила бы у судьи планшет. Рефлекторно улыбнувшись, она позволила увести себя в двойной левый спин и пытаясь ловить хоть какие-то точки — первую половину вариации они все же перегрузили, и головокружение вопреки всему возникало. Поэтому каким чудом Яна не сбилась на оставшихся тридцати секундах и как на улетела на двойном повороте при выходе на поклон, она могла только догадываться. Ноги подрагивали, но улыбалась зрителям и судьям она уже почти искренне.***
На переодевание между турами в отборочных времени было достаточно, но все равно не настолько, чтобы спокойно полежать, посидеть, размять стопы, перекусить, и только потом начать менять платья. Яна быстрым шагом вошла в раздевалку, куда уже набились пар двадцать, не меньше — кто-то не спешил, решив дождаться, пока часть соперников уйдут, — и принялась стягивать атласные наручи, держащие шифоновые «крылья». Избавиться от аксессуаров удалось довольно быстро. Стянуть длинное платье — тоже: на нем, к счастью, застежка была всего одна, сдерживающая края на спине. Если застегивать ее Яна сама не могла, то расстегивать все же наловчилась. Но дальше, с другим платьем, уже своими силами обойтись бы не вышло. Оглядевшись и не найдя Лику, которая, вообще-то, уже должна была появиться (но, по всей видимости, забыла и затерялась в зале), Яна неохотно остановила взгляд на Глебе, который менял белую фрачную рубашку на черную латинскую. Несколько секунд Яна, неосознанно, смотрела, как он застегивается — память охотно переносила на образ Глеба более привычный образ Макса, который постоянно возмущался на мелкие пуговицы, и Яне приходилось в тысячный раз демонстрировать чудеса ловкости. Причем, с длинными наращенными ногтями. Глеб одевался спокойно, вдумчиво, при этом достаточно споро, но все равно Яну откидывало назад, в прошлое трехлетней давности. Просто потому что она до сих пор не верила, что снова здесь. Дождавшись, когда Глеб застегнет рубашку до предпоследней пуговицы, она приблизилась, удерживая надетое платье на груди, и повернулась к нему обнаженной спиной с непрозрачным намеком. — Застегни. Если два века назад дамы не одевались без служанок, то в бальных танцах партнерши редко одевались без партнеров. И не из желания показаться хрупкими и беспомощными, а в силу тысячи и одной застежки. Как минимум из-за очень крепко натягивающейся поперечной резинки, удерживающей на месте чашки и края платья сзади. Конечно же крепилась она едва заметным крючком на потайную петлю. Как максимум — что касалось случая Яны — еще и из-за перекрестных декоративных деталей на спине, которые тоже надо было закрепить уже после того, как платье надето. Чаще всего помогала Лика. Если она оказывалась вне зоны доступа — Макс. Теперь, как бы Яна внутри ни протестовала, эта задача легла на плечи Глеба. Точнее, Яна шила это платье, когда ориентировалась провести этот сезон с Ромой. Делать что-то новое за две недели было нереально, и теперь она испытывала повышенный дискомфорт из-за своей прежней смелости. Все закрытые участки едва ли сложились бы в квадрат размера классического палантина. Катастрофически короткая и потому совершенно не динамичная юбка, еще и с боковым разрезом. Точнее, не до конца сходящаяся сбоку. Прикрытый V-образно, но с глубоким вырезом верх. Даже руки были закрыты сильнее, чем тело. Бороться с комплексами из-за неидеальной формы Яна решила глобально, но очень уж опрометчиво. Это она отчетливо поняла, когда Глеб пытался зацепить поперечную резинку где-то сзади у ребра. Как бы Яна ни пыталась сжаться, она все равно чувствовала касания его пальцев к коже, и от этого напрягалась еще сильнее. А когда Глеб перешел к перекрестным лентам, цепляющимся чуть ниже поясничных ямок, Яна прокляла решение готовить две программы. Лучше б только со стандартом вышли — там помощь партнера в одевании минимальна, и платье не в пример более закрытое. Только двумя этапами пытка не закончилась: Яна вздрогнула, когда Глеб коснулся ее правого бедра, на котором юбка не соединялась. Кинув недоуменный взгляд в мутное узкое зеркало, рядом с которым они стояли, Яна увидела, как он невозмутимо поправляет прижатую юбкой бахрому, проходящую диагональю сверху вниз и свисающую сбоку, как раз вдоль разреза. Пришлось мысленно выдохнуть — в этом ничего криминального не было. Убедившись, что с платьем все в порядке, Глеб отошел. Яна молча подхватила с сумки черную олимпийку, натянула, застегнула под самый подбородок и направилась вслед за Глебом в зал.***
Те десять минут, что собравшиеся пары ждали, пока перед ними закончит танцевать Молодежь и сотрудники пробегутся по паркету сухими швабрами, чтобы смахнуть отвалившиеся перья, камни и бахрому, Яна осматривала полупустой зал. Никого из друзей она здесь увидеть не ожидала — ну, кроме Лики. Рома с Дашей неясно когда выйдут, а остальные танцевали только одну программу, и делать на Двоеборье им было нечего даже среди зрителей. Бессознательно Яна наверняка искала Игоря, но в действительности она сомневалась, что он явится. В конце концов, все приказы или просьбы он явно озвучивал заранее. А тратить время и приезжать лично, даже чтобы посмотреть на ее разочарование и злость,.. Он уже сделал это раз. Терять время снова вряд ли будет. И все же, знакомое лицо нашлось. Совсем не то, которое Яна бы хотела видеть. Елена Ярцева, сверкая улыбкой за полтора миллиона, потраченных на импланты, чеканным шагом приблизилась к скоплению пар. И если сначала Яна думала, что та идет к кому-то из воспитанников, позже стало ясно — ничерта подобного. Очень захотелось спрятаться за Глеба, только это конечно же бы не помогло. Поэтому Яна просто по инерции вцепилась в его ладонь слева, стараясь сделать вид, что не видит, как мать подходит все ближе. — Неплохо смотритесь, — как и всегда опуская приветствия, произнесла мать, оглядывая Яну с Глебом сверху вниз; улыбка ее при этом превратилась скорее в оценивающую усмешку. Глеб молчал, Яна повернулась и сделала вид, что только заметила мать. В наигранном удивлении приподняв брови, она фыркнула: — Благодарю за такую высокую оценку. Теперь мы точно не разойдемся. — Очень надеюсь, — поджала губы мать. — Только больше взаимодействуй с партнером, а не с залом — у тебя половина вариаций пустая из-за этого. — Какая честь, — покачала головой Яна в притворном изумлении. — Ты следила за нами на разминке. Потому что едва ли еще где-то мать могла увидеть их латину, раз первый отборочный тур только-только должен был начаться. И может, конечно, Яне отчасти и было приятно, что мать смотрела на нее. Вот только смотрела не мать — а великая Елена Ярцева. И это было совсем не то, чего Яна когда-либо желала. Право отчитывать ее имелось только у Аллы Витальевны. Но не у женщины, которая решила, что тренировать собственную посредственность-дочь ниже ее достоинства. — И проследи за коленями на "косе" в самбе, — добавила мать, прежде чем так же без лишних слов уйти — к какой-то незнакомой Яне паре, стоящей в метре от нее. Видимо, это уже как раз были подопечные Ярцевой. Раздраженно вдохнув и стараясь как можно медленнее выдохнуть, Яна обхватила себя руками и перевела взгляд на паркет. По периметру уже выстраивались судьи для их категории. Нужно было срочно успокоиться, у них первый заход. — Это что было? — поинтересовался Глеб, склонившись к ее левому уху. — Кошмар всей моей спортивной жизни, — буркнула Яна, делая еще один вдох и выдох и, наконец, растягивая алые губы в улыбке, чтобы в потоке двенадцати пар выйти на паркет под бодрые ритмы самбы. Никакой матери. Никаких разговоров. Никаких воспоминаний. Сейчас у нее есть только этот первый, сразу стремительный и взрывной танец-праздник, активные восьмерки в бедрах и много, очень много динамики в ногах, на которую Гальярдо когда-то очень не поскупился, составляя вариацию. И проклятущая "коса", в которой сама того не желая Яна зажалась, ведя стопу через стопу и стремясь оставить колени максимально прямыми, но теряя бедра. Мать всегда умела «настраивать». Спасибо, что хотя бы эта фигура была где-то в середине вариации, потому что после нее Яна так и не расслабилась до конца. Бедра включились обратно, но корпус словно закостенел. Каждое совместное движение в паре, где Глеб каким-то образом управлял ей, вызывало боль в грудном отделе — она сопротивлялась. Невольно, неосознанно сопротивлялась. Выходя на поклон, Яна уже чувствовала — она оттанцевала отвратительно. И не приведи небо мать сейчас опять подойдет: она точно ее проклянет. — Тебе определенно надо запретить общаться с тренерами перед выходом на паркет, — прокомментировал Глеб, стоило им покинуть площадку, и остановил Яну в пяти шагах от выхода; перехватил за плечи и посмотрел в глаза. — Не умеешь не зацикливаться на новой информации? — Это не тренер, — процедила Яна, чье недовольство начало перетекать уже в собственный адрес: именно из-за того, о чем сказал Глеб. Она и вправду не умела не зацикливаться на новом. За день до соревнований она старалась максимально отключиться от всего. Не назначала индивы, личные практики, не приезжала на группы. И старалась провести день в других занятиях. На соревнованиях, даже когда Алла Витальевна приезжала с младшими воспитанниками, Яна никогда не подходила к ней за советом, не просила оценить прогрев на разминке — это все сильно перегружало ее. К слову, мать об этом знала. Но едва ли помнила. — Правда думаешь, что я не узнал Ярцеву? — хмыкнул Глеб, продолжая держать Яну в руках. — К рандомной партнерше раздавать указания она б не пошла. — Не мой тренер, — пояснила она и наконец подняла голову. — Это моя мать. Яна успела заметить удивление на лице Глеба, прежде чем тот снова стал выглядеть как и всегда: расслабленно и невозмутимо. Ну и с толикой любопытства — прямо сейчас. Он помолчал с минуту, изучая ее, прежде чем констатировать: — Судя по всему, завидовать нечему. — Абсолютно, — подтвердила Яна и вывернулась из его рук. — Идем, у нас снова первый. Хотя прятаться здесь до самого выхода было определенно приятно, потому что вряд ли мать активно гуляла в зоне, скрытой от глаз зрителей, и где не стояли толпами спортсмены, готовящиеся к своей категории. Но существовал риск пропустить свой заход, задумавшись. Такие случаи у Яны уже были. И не важно, что голос ведущего разносится по площадке и за ее пределами достаточно хорошо. О матери Глеб больше не спрашивал: чуть сжал ее руку, выводя на ча-ча-ча, пару раз шепнул «расслабься» во время танца, но полноценный разговор больше не заводил. Яна же, хоть и теперь крутила в голове фразу про взаимодействие, постепенно отпускала корпус. Плечи все еще чувствовались каменными, но стороны уже работали, скручивание вернулось в полной мере, лопатки двигались. Лишь бы в проваленной, по личным ощущениям, самбе не оказаться без крестов. Яна не верила в особый успех, но со своей стороны все же собиралась сделать всё. Она загоралась этим адреналином, еще заходя в раздевалку, и даже при всем диком волнении, напряжении и тревоге, возникшим из-за большого перерыва, отвыкания от турниров и Игоря, не собиралась сдаваться так сразу. Ее учили работать до потери пульса. Выкладываться не на сто, а на двести. Выползать из могилы, если придется. И черта с два она позволит Игорю все сломать — какими бы крепкими связями он ни обзавелся. На румбу Яна выходила с настроением, которое скорее подходило пасодоблю. Глеб, вставший перед ней на расстоянии согнутой руки, соединил их кисти и переплел пальцы. Озадаченная Яна подняла голову. — Ты танец перепутала, — сообщил он, — сейчас не убивать, а любить придется. — Или страдать. Но он был прав. Она действительно переборщила с боевым настроем, на который себя нагоняла последние минуты четыре, когда всеми вспомнившимися дыхательными практиками пыталась выгнать слова матери из головы. А потом сознание предложило просто дать матери то, что она хотела. Просила взаимодействие? Будет взаимодействие. Главное при этом в вариации ничего не напутать — излишнее переключение на эмоции грозило полной потерей техники. Постаравшись расслабленно улыбнуться, Яна высвободила свои руки из рук Глеба и развернулась к нему спиной. Опустила взгляд в пол, медленно выдохнула, считая удары музыки. И повела плечами, когда на них легли теплые ладони — скользнувшие вниз, до ее запястий. Развернулась резко, взметнула правую руку вверх и устремила прямой, жесткий взгляд в лицо Глеба, перехватившего ее руку, стоящего вплотную: так, что они соприкасались грудью. Взаимодействие? Сколько угодно. Когда Глеб молчал, она вполне могла представить на его месте Адриано. Или Макса. Он уводил ее руку вниз, до их солнечного сплетения, а она прижималась лбом к его щеке. Он уходил корпусом от нее, тянул ее за собой, и она шла, с задержкой, потом чуть спеша, смотря куда-то вдаль, а после снова на него. Взглядом, которым женщины стремились запомнить лицо любимого человека, впитать и оставить с собой на долгие холодные ночи. Месяцы. Годы. Глеб не смотрел на нее — смотрел на зал, на судей, а Яна продолжала не отрывать от него глаз. В поворотах, на которые он ее выводил, стремилась мельком коснуться его шеи, скулы. Проходя за спиной, вела рукой по его лопаткам, словно стремясь обнять, но позже уходила скользящими шагами дальше — ему приходилось следовать, догонять. Чтобы потом уже он вел ее за собой, прокладывал путь, показывал, звал. Она уходила в ногу, выводя свободную перед собой — до почти-судороги в подъеме, в натянутых пальцах. Он склонялся к ее ноге, вел ладонью до колена вверх в благоговении, почти не касаясь, и Яна плохо понимала — дрожит от сложного удержания баланса, или от этого взаимодействия. В короткой параллельной части она была свободна, они двигались порознь, не соприкасались, но тянулись друг к другу взглядами. Убирали руки, создавали широкую форму вверху, но избегали контакта, словно он причинял физическую боль. И все же не могли сдержаться: возвращались в контактную позицию, выполняли еще несколько фигур и оказывались на расстоянии. Держались одной рукой друг за друга, оттягивались и с мукой смотрели, как пальцы по одному выскальзывают, теряют соприкосновение. Как кожа перестает чувствовать кожу. Прежде чем стремительно качнуться друг к другу, сделать по одному длинному шагу. Обхватить. Его руки на ее шее, ее руки на его плечах. Она глубоко внизу, в выпаде, с мольбой смотрит на него снизу вверх, и он тянет ее за собой, к солнцу, к теплу. К себе. Чтобы коварно оттолкнуть, бросить, уйти на добрый метр в сторону. Она отворачивается, смотрит в зал, работает со зрителем. Базовые шаги, свивлы, повороты. И крепкие, надежные руки на ее талии, — долгожданные. Перемещающие ее зигзагом в сторону, выводящие в еще несколько простых базовых шагов в сторону, разворачивающие к себе. В объятие, после которого у нее шаг назад, еще, и еще, ролл, быстрый скользящий вперед и ласточка. Нежно — так, как от себя едва ли могла ожидать — обхватила ладонями его лицо: удержать равновесие, удержать себя и их обоих рядом. Ощутить его ладони на талии, встать на обе ноги, на подъемы, прижиматься высоко вздымающейся от тяжелого дыхания грудью к его груди. Улыбаться. Мимолетно поцеловать. И медленно выйти на поклон — с оглушенным, спутанным сознанием. Захлебываясь адреналином. Этого адреналина, к счастью, хватило на то, чтобы следом оттанцевать пасодобль — с не меньшим взаимодействием, только уже далеко не драматичным и не романтичным. После Глеб посмеивался, что если бы у нее в руках реально было хоть что-то, даже несчастная щетка для обуви, она бы его определенно заколола в конце второго акцента. Хотя по вариации заколотой была она — торреадором был партнер. Яна только пожала плечами. Мать же просила взаимодействовать — она взаимодействовала. В конце концов, она всегда была очень эмоциональна и вполне хорошо умела и любила отыгрывать сцены. Наверное, не окажись она в спорте, она бы пошла в актрисы. Но к джайву адреналин стал стихать: его вспышка всегда была короткой и оставляла после себя выжженные внутренности. Стало зябко. Ожидая свой третий заход для последнего танца, Яна растирала ладонями плечи и перепрыгивала со стопы на стопу. Правда, последнее было ради разминки, а не от холода. Глеб, понаблюдав за ней с минуту, обнял со спины, вынуждая остановиться. — Напрыгаешься еще. Не трать силы на восьмой. Работай компактно, иначе у тебя дыхалка на половине развалится и опять левая стопа повиснет. Порой она поражалась, как он замечал мелочи, работая в паре. Конечно, она тоже контролировала не только себя во время тренировок, — это было естественно. Но он определенно видел больше. Вероятно, сказывался опыт: Глеб не прохлаждался три года в отличие от нее. И все же, это было в некоторой степени удивительно. А еще она начала привыкать к его объятиям. Всего лишь к концу первого отборочного тура, к десятому танцу. Это было странно. Глупо. Но этот необъяснимый контраст Глеба в жизни/зале и на соревнованиях она видела невооруженным глазом. И, черт возьми, второй вариант ей определенно нравился. Вызывал если не доверие, то хотя бы иллюзию комфорта. Проблема лишь в том, что это иллюзия. И та первая сторона не менее реальна. А влияет на их работу, пожалуй, даже больше. И тем не менее, до объявления третьего захода Яна позволила себе греться в его объятиях и думать, что они даже пройдут дальше.***
Это был абсурд. Парадокс. Какая-то утопия. Но они оттанцевали полуфинал. Яна с подозрением смотрела на Глеба, когда он сообщил, что они проходят в четверть, но ведущий действительно объявил их номер в третьем заходе, когда они готовились танцевать медленный вальс. Двадцать с лишним пар остались позади, но если не брать в расчет махинации Игоря, это должно было выглядеть ожидаемым результатом — все же, там в основном были спортсмены А и B классов. Даже не S. Однако то, что их отобрали и в полуфинал, из остававшихся двадцати четырех пар — в двенадцать, уже вызывало смутное недоумение. В основном именно потому, что Яна не верила, будто Игорь так просто сдался. Один раз проявил себя на квалификационном соревновании и все. Маловероятно, что ему не хватило сил, чтобы влезть и на Чемпионаты с Первенствами. Предпочел сделать вид, что все забыл, чтобы потом ударить исподтишка? Обкусывая темно-бордовую помаду с подсохших за три тура губ, Яна стояла в коридоре, примыкающем к главному залу, где закончился полуфинал для их категории. Они только что закончили джайв, и пульс пытался опуститься со ста восьмидесяти двух хотя бы до ста тридцати. Ноги дрожали. Яна просто не могла идти дальше — они вышли с площадки, прошли шагов двадцать, и она банально встала, прислонившись к стене. Мозг начинал обрабатывать информацию постфактум. Полуфинал пройден. Даже если дальше ничего нет, это не важно. — Мы… прошли? Не то чтобы этот вопрос имел смысл. Но почему-то Яне было важно сейчас услышать собственный голос. И, наверное, даже получить ответ. Стоящий рядом Глеб терпеливо ждал, когда она оторвется от стены. Если его и удивляла ее реакция, виду он не подал. На удивление, напротив, он положил ладонь ей на плечо и слабо сжал. Вероятно, этим жестом он пытался выразить… поддержку? Для Яны сегодня было удивительно все — и результаты, и само поведение Глеба. Она привыкла ко многому со стороны Макса или Адриано. Но не от Глеба, который в тренировочном процессе, да и в обычной жизни, вел себя с ней довольно жестко. Яна полагала, что соревнования станут для нее максимально некомфортными, потому что привычной поддержки, возможности положиться на кого-то эмоционально, она не могла получить в этом партнерстве. Но, возможно, что-то похожее на это могло появиться. Пыталось. Надо же. Сверля взглядом истертый бетон под ногами, который под мертвенным светом казался зеленоватым, хотя в действительности вроде как был грязно-белым, Яна начала ощущать, что ее потряхивает. Все пережитое, заблокированное на время исполнения танцев, накатывало словно девятый вал. Старавшийся не думать о перспективах разум, истощённый мыслями о рисках, провалах, бесполезности всего, наконец встретился с реальностью. С итогами. И его штормило. — Мы проходим на Россию, — практически себе под нос произнесла Яна. Просто чтобы убедиться, что это правда. Но что для нее было более ошеломляющим — понимание, что эта правда все же не случилась бы, если бы она отказала Глебу. Потому что Рома бы однозначно ушел. Но согласись она оттанцевать с ним Москву, вряд ли бы они оказались в полуфинале. Потому что она бы заранее понимала — это бесполезно. На Россию ей все равно потом не выйти из-за распада пары и потому что в рейтингах прошлого года ее нет. А не прими она идею Глеба, реши сейчас искать партнера, она бы действительно пролетела мимо крупных стартов. Не факт, что в этом году есть шансы на реально высокие места. О чемпионстве даже заикаться не стоило — это сказки. Но она хотя бы снова в соревновательной гонке. И с очень даже неплохими результатами для конкретного момента. Совершенно не ожидания от себя этого, Яна порывисто обняла Глеба. Потому что выдавить из себя «спасибо» не получилось. И этот жест — единственное, как она могла проявить бурлящие в груди эмоции. В конце концов, сейчас полуфинал был победой. Ее маленькой победой, которой бы не случилось без него. И когда, с задержкой, но на ее обнаженные лопатки легли теплые руки, прижимающие крепче, Яна на несколько секунд закрыла глаза. Если не думать о том, с кем она вышла на эти соревнования, можно было обмануть себя мыслью, что все как раньше. Правильно. Но это волшебное состояние прежней жизни, разрушил Глеб: — У нас есть целых две недели дочистить стандарт. И потом еще две — на латину. Можешь завтра выспаться, но послезавтра в девять индив. Яна обреченно застонала, утыкаясь лбом Глебу в плечо. До России она не доживет.