***
Софью Малиновский поселил в приличной большой спальне на втором этаже своего дома. Первые пара дней принесли Роману массу странных эмоций. Он слышал, как Соня плакала всю ночь — он так и не понял, почему, он ничего ей не сделал. Соня старалась не набрасываться на еду — во время их первого совместного завтрака — но было видно, что она давно нормально, досыта не ела. Возможно, никогда. Соня вела себя тише воды ниже травы, не лезла с расспросами, без писка повиновалась — и дико бесила. Малина опять-таки не понимал — почему. До запланированной свадьбы была неделя — пачка купюр делает чудеса. Перво-наперво в процессе подготовки к полусекретной свадьбе Роман решил как следует затюнинговать Софью. В приказном порядке, естественно. Соне наращивали волосы, клеили ногти и ресницы, раскрашивали мордочку самыми модными цветами — Роман не разбирался, а Соня не протестовала. Не то, чтобы всё это вкупе с ворохом свеженакупленных модных тряпок Соню красило, но Малина хотел, чтобы по будущей жене было видно, что в неё вложено много денег. В один из вечеров, когда Софью привезли из очередного салона, Роман, пребывая в самом благодушном расположении, развалившись в кресле в гостиной, поманил её пальцем. — Поди-ка сюда… Покажись. Соня послушно приблизилась. Малина оглядел её со всех сторон и остался доволен. Дорого, богато. — Ну, присядь, — в данный момент Сонька бесила чуть меньше обычного и даже радовала глаз. Плюс хорошее настроение, — Придумывай, какой подарок на свадьбу хочешь? Сонька вздрогнула и испуганно вылупилась на «жениха». В груди Малины заворочалось знакомое раздражение. — Чего глазами хлопаешь? — проворчал он, — Давай, шевели извилинами… Я сегодня добрый. Никто из них не заметил, как тонкая рука Сони вдруг оказалась в огромной лапище Малиновского; большой палец рассеянно поглаживал косточку над запястьем. Софья наморщила лоб и почти сразу вскинула глаза на Романа. — Придумала? Говори. Ему было очень интересно — на что хватит скудной фантазии и мелкой провинциальной жадности будущей жены. — В общем… Я недавно дедушку похоронила… А на памятник ни для него, ни для бабушки не хватило, ну… денег… И у родителей тоже только таблички с именами… ну… Вы не могли бы… Самый простенький… Пожалуйста… — Хорош реветь, — на автомате выпалил Малина — он повторял это почти каждый день на протяжении почти недели. Ему стало не по себе. Не этого он ожидал. Соня послушно задёргала носом. — Прекращай мне выкать, поняла? — негромко, но как-то очень грубо потребовал он, — Посмотрим, короче… Сплавив Соньку наверх, Малина моментально вызвонил Алика, потому что надгробия и прочие похоронные атрибуты — это по его части. За два дня до свадьбы Роман запихнул Соню в «Гелик» и куда-то повёз, не отвечая на её робкие вопросы, в том числе по поводу огромной охапки роз на заднем сидении. Пару часов спустя они были уже на маленьком сельском кладбище, посреди которого, как Тадж-Махал посреди гаражного кооператива, возвышался с огромным вкусом выполненный памятник серого гранита. Малине памятник не слишком нравился — маловат, да и золота маловато, но Алик заявил, чтобы Малиновский не лез в его монастырь со своим уставом. С памятника на Романа и Соню смотрели мужчина и женщина — совсем молодые — и благообразные бабка с дедом. Пока Соня в ступоре молчала, Малина, немного скованно пристроил к углу памятника букет. — Ты на отца похожа, — обронил он. И тут Соню прорвало. В голос разрыдавшись, она вдруг повисла у Романа на шее, что-то приговаривая — Малина не разбирал. В принципе он ожидал подобной реакции, но всё равно был в какой-то степени оглушён — слишком не похоже было на Соньку так бурно проявлять эмоции. Поэтому он просто неловко поглаживал Соню по спине, пока та, оглушительно всхлипывая, стискивала его шею тоненькими ручонками. — Ну всё, всё… Давай ты… это… Побудь тут… С ними… Я в машине жду. Ждать пришлось почти полчаса. Малина не торопил, он всё понимал. Шею обвивали фантомные руки Сони. Она вернулась уже почти успокоившаяся, хоть и с красными глазами. — Я так Вам благодарна, — хрипло проговорила она, — Я даже не знаю, что я смогу… Как я теперь… — Хорош выкать, — на автомате буркнул Малина, заводя автомобиль, щёки которого непривычно порозовели, — Я ж сказал — подарок. В его небритую щёку коротко, сильно и нежно вжались Сонины губы. — Спасибо, — услышал он над самым ухом. Больше всего Малиновский боялся, что Софья попытается его отблагодарить. Собственно, он даже представлял, как, и очень этого не хотел. С одной стороны, иные способы благодарности были ей недоступны. С другой, Роман и так до конца не понял, что Сонька из себя представляет, а если бы она начала вести себя так, как он ожидал, невеста полностью упала бы в его глазах ещё до свадьбы. Поэтому он очень напрягся, когда на следующий день Софья подошла к нему и напрямую спросила, не может ли она как-то отблагодарить «жениха», потому что тоже хочет сделать ему подарок, но не знает, какой. -…потому что убирает домработница, готовит повар, — бубнила Соня, — Или Вы… ты в ресторане обедае… шь… Может, с бумагами какими-то помочь надо, или ещё что, с работой… Я на бухгалтера училась… Я просто не знаю… ну… Ни слова о том, что она реально могла бы предложить Роману. Не то, чтобы ему хотелось, просто… удивительно. — С дуба рухнула? — осведомился он, когда первая оторопь его отпустила, — Я тебе что сказал — твоё дело — сидеть, морду красить, ходить со мной, куда скажу. Какой нахрен бухгалтер? Завтра свадьба — сиди готовься. Поняла? — Поняла, — шёпотом отрапортовала Соня. Она не обрадовалась, не расстроилась, вообще никак не отреагировала, просто молча ушла. В груди Малины копилось раздражение и зрело желание отменить к чертям завтрашнюю свадьбу. Естественно, ничего он не отменил. Наутро, вежливо вломившись в Сонькину спальню, он почти швырнул в «невесту», завёрнутую в белый махровый халат, плоской бархатной коробочкой. — Наденешь сегодня, — небрежно бросил он. В коробочке обнаружилось колье из мелких бриллиантов, дорогое и не слишком безвкусное. — Хорошо, спасибо, — промямлила Соня, и Романа закоротило. Он понятия не имел, почему она так его бесила. — А ну иди сюда, — рявкнул он. Соня дёрнулась всем телом и покорно приблизилась. Малина взял невесту двумя пальцами за подбородок, попытался сформулировать претензию… и не смог. Бесила она его, лапша переваренная, и всё тут. — Одевайся, — буркнул он и вышел из комнаты. Расписали их довольно шустро, толстая регистраторша долго не телилась, никакой свадьбы в общепринятом смысле этого слова Малиновский не собирался устраивать — роспись и, так уж и быть, ресторан, на двоих с Сонькой. Ни свидетелей, ни, боже упаси, тамады. Давнишней свадьбы Стрельникова Малине хватило по уши, чтобы словить отвращение к подобным празднествам. Заплетык возник, где не ждали. — Объявляю вас мужем и женой, — жизнерадостно протрубила тётка с лентой через плечо, — Можете поцеловать невесту! Соню снова дёрнуло, как под током, Малина набычился. Спрашивать, нельзя ли без этого, было как-то неудобно. Пришлось неуклюже притянуть Софью, побелевшую в тон своему платью, за плечо и на пару секунд, для вида, прижаться ртом к её губам. Получилось как-то неловко и не слишком от этого приятно. — Всё? — рыкнул Малиновский на тётку, чуть ли не отпихнув от себя Соньку, и получив молчаливо-перепуганный утвердительный ответ, подцепил новоиспечённую жену под вялый локоток и покинул ЗАГС.***
Когда в четвёртом микрорайоне нарисовалась внезапная капитальная стройка неизвестно чего, Тончик вместе со всей ОПГ тут же нарисовался неподалёку. Район был их, и не грех было бы первыми выяснить, что строят, а главное — кто. Метнувшийся на разведку Пашка принёс новость, что строят магаз, строит какой-то коммерс из самой Москвы, чья матушка была родом из этих мест. Пожевав фильтр сиги, Тончик переварил новость, прикинул — и решил, что грамотно будет дождаться открытия точки, а потом уже прибрать её к рукам. Конечно, был риск, что коммерс заартачится или, чего доброго, припрёт из столицы собственную крышу. С другой стороны, Катамарановск не Москва, и правила здесь устанавливали местные. Несколько недель спустя Тончик чуть не расколошматил почти достроенный магаз битой. Повод был знатный — во-первых, магаз неудачно попался на пути главарю «Штанов», во-вторых, главарь был в этот момент изрядно не в духе, так как не далее, как утром крепко поцапался с клятым цыганом. Причину Тончик уже не помнил — что-то насчёт пограничных территорий, которые делили заново чуть ли не каждую неделю, а там слово за слово — припомнили всё, что только было можно. Точнее, припоминал Толя, Лало по большей степени молчал, изредка вбрасывая фразочки настолько едкие, что у Тончика баню рвало всё сильнее и сильнее. В конце концов, если отбросить всю нецензурщину, главарь «Алюминиевых штанов» недвусмысленно и очень громко дал понять ром-баро, что видеть его больше никогда не желает и никаких дел с ним иметь более не будет. Это было сказано в сердцах и теперь жгло это самое сердце невыносимо. Тончик только недавно наконец разобрался, что с ним происходило долгие месяцы, почему на всех сходках он то ни с того ни с сего срывался на главаря «Серебряных шорт» под недоумённые взгляды остальных главарей и аккомпанемент стука кулака Малины по столу, то вдруг залипал на цыгана, который умудрялся чуть ли не каждый день выглядеть по-разному. И не в цветастых тряпках дело. Нечитаемый возраст, нечитаемый взгляд за тёмными очками, встрёпанные — или аккуратно причёсанные волосы, сутулая — или гордо выпрямленная спина, тонкие пальцы в массивных кольцах и бесконечный запах вишнёвого табака и почему-то костра. Тончик только недавно узнал, что ни у какого костра в шатре Лошало и никто из его табора не живёт — цыгане заселили предназначенный на снос, но вполне крепкий ещё дом на окраине города. Тончик только недавно узнал, что рассеянно игнорирующий его цыган, оказывается, всё это время внимательно за ним наблюдал, изучал, любовался. Чего им, Тончиком, любоваться? Тончик только недавно узнал, какого цвета у Лало глаза — натурально, зелёные, Толя таких никогда не видел. А цвет — видел, у матери была такая цацка на цепочке, которую матушка надевала по праздникам и раньше — когда ходила на родительские собрания в школу Толи или когда её вызывали к директору — часто. Тончик даже помнит, как эта хрень называлась — малахит. Малахитовые зенки. Похоже на «малахольный». Малахольные глаза у Лало. Тончик только недавно узнал, как они начинают блестеть, когда цыган хлебнёт — прямо из горла — сухого винища или когда, задумавшись, начинает пялиться на него, на Анатоля, как Лало его называет. Толя под этим взглядом начинал ёрзать и сдержанно материться сквозь зубы. Тогда же он узнал, как Лало смеётся — сдержанно, чуть хрипло, гортанно… Тончик только недавно узнал, каково это, когда терпкие от вина губы осторожно, точно спрашивая разрешения, скользят по щеке, по виску, по линии челюсти, пока Толя рвано дышит и тупо смотрит перед собой, не знаю, куда деть руки, наконец — по губам, невесомо, горячо, так, что у Тончика аж глаза закатываются; когда руки, окутанные прохладным шёлком рубахи почти просительно обвиваются вокруг поясницы, мягко привлекая Толю куда-то в туман и царящий там, в тумане запах вишни. Тончик только недавно — со слов самого Лало — узнал, что он красивый. Он — красивый! Не Тончик, конечно, а Анатоль. И ещё — странную — чужую — фразу: «Красота в глазах смотрящего». В малахитовых — малахольных глазах смотрящего Тончик — Анатоль — был красивый… Тончик только недавно узнал Лошало — на вкус, на цвет, на запах. И теперь, горько и очень ясно осознавая, что всё закончилось, Тончик — не Анатоль, на хрен его — Тончик, очень злой Тончик всерьёз шёл громить недостроенный магазин. Он опоздал. С утра на магазине гордо, как буревестник, реяла надпись: «Гастроном «Подсолнух». Мы открылись».