Жизнь

Телефон где-то прокукарекал, сообщая об очередном сообщении. Достоевский с тяжелым вздохом откопала его где-то под бумагами и с неохотой взяла в руки. Она устала. За последние несколько дней столько всего навалилось, что единственное чего хотелось — тихо и незаметно где-нибудь посидеть. Можно с книгой. Хотя даже они в последнее время читались с какой-то неохотой. Большую часть времени занимала именно работа. Достоевский была слишком ответственна, чтобы бросить все на самотек, поэтому старалась. Тем более новый коллектив, новая должность — надо показать себя во всей красе. Но это давалось сложно. Интроверт, живущий внутри нее, мысленно писал завещание и грозился в скором времени подговорить организм на болезнь. Нужна была передышка, разрядка, но на нее не было времени. Достоевский же не привыкла к такой рутине. Она начинала медленно и неотвратимо сходить с ума. Экран телефона снова засветился, предлагая взглянуть на него. Достоевский давно выключила оповещения на большинстве бесед, оставались лишь самые важные для нее. И это была одна из них. Бальзак была ее лучшим другом. Ну, как лучшим… по сути они знакомы года два и то по чистой случайности. Однако с ней было хорошо. Просто и уютно. Этого не хватало. «Я сегодня не смогу приехать. Прости.» «Может ты завтра сможешь?» Достоевский посмотрела на часы. Она давно подозревала, что подруга не приедет. Все же работа была не только у нее, однако надежда была. Почему-то с разрушением этой самой надежды стало еще паршивее. Она вздохнула, откладывая телефон в сторону и снова посмотрев на время. Была идея плюнуть на все и самой приехать. Тем более расстояние не такой уж и большое, а увидится хотелось. Тем более в связи с последними событиями. Достоевский взяла телефон обратно и быстро написала. «- Ничего, я понимаю… ты когда уезжаешь?)» Смайлик в конце — возможность смягчить сообщение. Она всегда его писала и так казалось легче. Будто сама лично произносишь эту фразу с легкой улыбкой. На деле же хотелось плакать. Бальзак давно знала об этой привычки подруги скрывать все переживания внутри себя. Но она как-то умела каждый раз выудить эту информацию, помочь. Они были «ромашковым чаем» друг для друга — способом сделать мир чуточку лучше. Достоевский дарила объятья и слушала. Бальзак дарила тепло и понимание. Им было хорошо вместе. По крайней мере так всегда казалось Достоевскому. «Завтра вечером» Достоевский не ответила. Она положила свой телефон на кипу бумаг, вставая из-за стола и подходя к окну. На улице настала пора осени. Многие считали ее прекрасной и красивой. Достоевский же считал ее холодной и бессердечной. Она будто создавала иллюзию, что все в порядке, все будет хорошо, а внутри начинала гнить. Листья опадали, фасад рушился. Иногда Достоевский считал себя осенью. С красивой обложкой и глубокой пустотой внутри. Сейчас она тоже начинала гнить. И тот единственный, кто мог помочь пережить эту осень уезжает. Телефон снова что-то вопросительно уркнул. Достоевский даже не обратила внимание на него, продолжая смотреть за окно. Немного постояв, она взяла свою сумку, накинула на плечи куртку и вышла из дома. В наушниках играла какая-то очередная лирическая мелодия, что наводила на далеко не радужные мысли, но так было легче. Нужно было снова привыкнуть к скорому одиночеству и придумать способ пережить эти холодные периоды. Бальзаку нужно было уехать. Так было правильно. Они встретились по дороге. Она как всегда выглядела элегантно — настоящая женщина. Достоевский невольно поежилась, поправляя шарф на шее. Она слишком мало времени уделяла собственной внешности, так как считала, что это не важно. Попытки превратить ее в красавицу зачастую проваливались — пока она сама не хотела, ничего не менялось. Времени не хватало. — Пошли, — коротко бросил Бальзак, обнимая подругу и уводя ту обратно домой. По дороге они о чем-то говорили, не придавая разговору особого значения. Им было бы хорошо и в тишине, но почему-то казалось важным именно говорить. Достоевский любила голос подруги. Он успокаивал, и Бальзак это чувствовала. И этим пользовалась. При желании она могла бы манипулировать этим человеком, знала, что тот послушно пойдет за ней, но не делала этого. Это разрушило бы то доверие, что между ними было. Хотя Бальзак итак чувствовала, что оно потихоньку рушится и сама была частично в этом виновата. А Достоевский улыбалась. Делала вид, что ничего не знает, хотя была тем еще шпионом. Выведала все маленькие тайны Бальзака и была глубоко обижена, что ей сказали обо всем последней. Но простила. Она всегда прощает. Затем чай. Они перебрались в комнату. Достоевский сразу забралась на диван с ногами, вжимаясь в своеобразный комочек, Бальзак же смотрела на нее и пыталась подобрать слова. Они не находились, разговор снова перешел в другое русло, а потом и вовсе прекратился. Достоевский переползла под бок подруги, положив свою голову ей на плечо и заглядывая с любопытством в телефон. Потом и это прекратила, сходила за своим и пролистала очередные беседы. В комнате повисла тишина. Она была не гнетущая, а до безобразия уютная. И необходимая им обоим. «- Я поеду тебя провожать» Бальзак даже бровью не повела, прочитав сообщение подруги. Она подразумевала, что так и будет. «А работа?» «- Взяла отгул))» Бальзак отложила телефон в сторону, прижимая к себе Достоевского. Она опять плакала. Такой Бальзак видела ее дважды и оба раза из-за нее. — Прости, я правда рада за тебя, оно само, — Достоевский всегда была довольно эмоциональна, но только при своих. Насколько Бальзак знала, своих было не так уж и много. — Я буду тебе писать. — Угу. Они так сидели какое-то время. Потом Достоевский взяла себя в руки и выгнала подругу за дверь. Так было правильнее. На следующий день сборы, поезд, прощание. Достоевский впервые увидела плачущего Бальзака, а сама крепилась. Затем снова дом и странная пустота внутри. «- Привет?) как ты?» «Нормально, а ты?» «- Тоже неплохо…» Стандартная переписка. Но Достоевский знала, что у Бальзака есть проблемы. Она не говорила этого, зато рассказала Джеку. Джек пояснил это тем, что та просто не хотела, чтобы Достоевский переживала. Достоевский поняла это как-то по-своему. Переписка продолжалась. Осень продолжала владеть душой Достоевского. Листья опали, скоро от них не останется и следа. Лишь голые деревья на фоне серого неба. И дождь. Достоевский любила дождь. Она боялась, что за осенью настанет зима. И уже не верила, что за ней придет лето.