Temporary Distractions / Мимолётные увлечения

      Эмма отправляется прямиком к Тиллманам. Майкл уже проснулся и теперь, кутаясь в свободный фланелевый халат, нянчит в руках полупустую кружку кофе.       — Шериф… — говорит он со знающей улыбкой, окидывает взглядом обтягивающее розовое платье и высокие каблуки. — Не желаете выпить?       — Нет, — отвечает Эмма. Она менее приветлива, чем обычно, потому что пятнадцатиминутная прогулка на десятисантиметровых каблуках обернулась для неё двумя мозолями и ненавистью ко всему миру. — Генри сейчас же идёт домой, с пинками и матюгами, если понадобится.       Повторять дважды не приходится. Майкл, понимая, что Эмма не из тех женщин, с которыми можно безнаказанно шутить, указывает кружкой наверх:       — Вторая дверь справа.       Эмма поднимается на второй этаж, стучит и, не дожидаясь разрешения, входит. Генри лежит на раскладушке, укрывшись кучей одеял, и сонно трёт глаза.       — Вот срань!       — Полная срань, — подхватывает Эмма. — У тебя пять минут.       Ник стонет и закатывает глаза.       — Здрасьте, шериф, — бросает он. — Топовое платье.       Генри отвешивает приятелю подзатыльник.       — Это моя мама, извращенец! — рычит он, и Ник сдавленно хихикает.       Эмма выходит. Она не настроена ни с кем любезничать, поэтому ждёт на улице, постукивая носком туфли по бетону и поглядывая на экран телефона. Буря стихла, но погода установилась прохладная, и Эмма чувствует, как у неё начинают мёрзнуть ноги. Ровно через четыре с половиной минуты по ступенькам скатывается взъерошенный Генри, натягивая толстовку, и бесстыдно зевает во весь рот.       — Привет, ма, — его губы растягиваются в заискивающей улыбке.       — Ключи, — Эмма хмурится и протягивает раскрытую ладонь.       Генри копается в карманах, а затем протягивает ей все три комплекта.       — Прости, — он пялится себе под ноги.       — Шагай, — несколько минут они идут молча, но потом Эмма не выдерживает: — Ты перегнул палку.       — Знаю.       — Да неужели? — спрашивает Эмма. — А, может, ты просто знаешь, что нужно говорить? Вот не будем сейчас о том, что машины могли понадобиться нам на случай чрезвычайного происшествия, но, Генри, ты не можешь принудить двух людей быть вместе.       — Но ты любишь её, — возражает Генри. Он надувает щеки, из-за чего выглядит невероятно юным, почти таким же, как в тот момент, когда постучался в дверь её бостонской квартиры.       — Нет, — «любовь» слишком громкое слово, и Эмма не хочет бросаться им направо и налево, а времени разобраться в своих чувствах к Реджине у неё не было. — Ты поверил мне, когда я сказала тебе, что у меня есть чувства к твоей маме, но ты должен поверить мне, когда я говорю, что она не хочет иметь со мной ничего общего. Она любит Робина.       — Она любит тебя, — возражает Генри. — Она просто не понимает этого.       — Тогда позволь ей самой это осознать, — стоит на своём Эмма. — Прошлая ночь была ужасной. Твоей маме пришлось мириться с тем фактом, что любимый мужчина спит вместе со своей женой в соседней комнате, а самой делить постель с женщиной, которая разрушила её жизнь. Ты хоть представляешь, как тяжело ей было?       Генри кривится.       — Мне очень жаль.       — Хорошо, — Эмма обнимает его за шею, притягивает к себе и взъерошивает волосы. — Потому что на этой неделе ты живёшь у мамы. Она придумает наказание.       Генри стонет. Да, Эмма восприимчива к его большим глазам и дрожащей нижней губе, но с Реджиной такие номера не проходят. Вот почему именно она отвечает за все дисциплинарные взыскания.       Эмма проводит Генри до самых дверей особняка, вручает ключи от машины Реджины, а затем быстро набирает сообщение:       «Привела Генри. Накажи его, как считаешь нужным, я поддержу».       Добавляет короткое: — «спасибо за прошлую ночь», — но, взвесив все за и против, стирает. Она рассматривает другие варианты, даже подумывает, отбросив предосторожность, постучать в чёртову дверь, чтобы поговорить лично, но не делает ни первого, ни второго.       Эмма припарковывает машину напротив собственного дома, когда ей приходит сообщение от Реджины.       «Ты бросила пижаму на полу моей спальни. Я не горничная».       «Прости», — пишет Эмма.       «Две недели без гаджетов», — отвечает Реджина. Эмма предполагает, что таково наказание для Генри (хотя с тем же успехом оно могло предназначаться и для неё тоже). Отлично. Генри подсел на «Зов долга» (1). Две недели без любимой видеоигры помогут ему разобраться в непростой науке боли и страданий.       Не позволив себе прокрастинировать, Эмма отправляется прямиком в ванную комнату, чтобы смыть пот, грязь и вымыть голову. Только после душа, двух чашек крепкого кофе и мюсли она почувствовала себя человеком, готовым встретить субботу во всеоружии.       Эмма не может позволить себе расслабиться, потому что в этом случае проведёт выходной день в раздумьях. Оглядываясь по сторонам, представляет, что сказала бы Реджина обо всех этих коробках из Икеи, и чувствует, как внутри поднимается отвращение.       В одном из кухонных ящиков должна быть отвёртка, вспоминает Эмма, полная решимости разделаться хотя бы с книжными полками.       В сборке мебели есть своё очарование, и, когда первая полка из трёх собрана, Эмма переполняется такой невероятной гордостью за себя, что даже неловко. Она принимается за следующую. Увы, любые инструкции настраивали её на философский лад. Вот и сейчас, Эмма задаётся вопросом, каким получилось утро Реджины? Видела ли она Робина и Мэриан? Дорого бы Эмма дала, чтобы узнать, как Реджина объяснила её отсутствие, если вообще? Любопытно, знает ли Реджина, что они спали в обнимку?       Чувства с каждым днём становились только сильнее. Да, Эмма злится, что Реджина всё ещё любит Робина, и да, она понимает, что виновата в их расставании, но, что скрывать, фиктивные отношения приносят боль. Если бы не притворство, треклятые чувства годами могли созревать, да так и не вырваться наружу.       Эмма хочет прикасаться к Реджине, чувствовать её кожей, слышать стоны и вздохи, но только настоящие. Хочет уничтожить крошечное пространство и позволить губам встретиться. Но ещё больше она хочет просто быть рядом. Просыпаться вместе, варить кофе, ссориться из-за всякого дерьма, а, когда это самое дерьмо сломит, крепко обнимать.       — Твою мать! — она всё-таки перепутала, поставила фанерную стенку не той стороной. Эмма со вздохом откручивает болты. Придётся переделывать. Никаких больше мечтаний.

***

      Через три книжные полки и один кофейный столик, Эмма решает, что готова подкрепиться. В холодильнике мышь повесилась, что только естественно, потому что Генри на этой неделе живёт на Миффлин-стрит. В такие дни Эмма вечно забывает затариться продуктами: питается либо в закусочной, либо у родителей. Сегодня она, схватив пальто, отправляется к бабуле.       Закусочная переполнена, и, оглядывая присутствующих, Эмма замечает среди них Робина, Роланда и Мэриан. У неё на сердце становится легко-легко, когда она видит, как внимательно малыш слушает свою маму, как улыбается ей. Поведение Мэриан тоже о многом говорит. Она спокойна, глаза широко распахнуты, все движения выточены и осторожны, будто даже один неверный шажок может уничтожить установившийся между ними хрупкий баланс.       Эмма, усевшись за стойку, машет Руби.       — Можно мне, пожалуйста, французский тост?       — И горячий шоколад? — спрашивает Руби. — Кстати, не думай, что я не видела, как ты ехала домой в своём «роковом» платье, — она нашла розовое платье в шкафу, когда они — за неимением лучшего слова — «мутили», и пыталась убедить Эмму надеть его в «Кроличью нору».       — Да, и горячий шоколад, — Эмма выразительно смотрит на неё. — Мы можем поговорить об этом стыдобище потом?       — Ловлю тебя на слове, — с этими словами Руби, развернувшись на каблуках, отправляется на кухню, чтобы передать бабушке новый заказ.       Кто-то присаживается рядом с Эммой — и это Робин, мать его, Гуд.       — Привет, — говорит она, расправляя салфетку.       — Здравствуй, — в голосе Робина звучат нотки, которых Эмма раньше никогда не слышала.       — Домой добрались без приключений? — спрашивает она исключительно из вежливости. — Мне нужно было забрать Генри.       — Я ошибался на твой счёт. Думал, ты чудачка, заставишь её ещё больше страдать. Но с тобой она по-настоящему счастлива.       — Мы хотим одного и того же, — отзывается Эмма. — Чтобы Реджина была счастлива.       Робин улыбается, в уголках его глаз собираются морщинки, и прямо сейчас она ненавидит его чуть меньше, чем обычно.       — Папочка? — они, не сговариваясь, переводят взгляд на Роланда, который дёргает Робина за штанину. — Мы пойдём смотреть щенков?       — Конечно. Рад был повидаться, шериф.       Эмма озирается по сторонам и замечает Мэриан. Она не пошла вместе со своими мужчинами. Вместо этого, убрав волосы заколкой-крабом, устроилась в дальней кабине с газетой в руках. Эмма, соскользнув с барного стула, подходит к ней.       — Привет. А ты не пойдёшь в приют для животных?       Мэриан улыбается.       — Роланд должен больше времени проводить с Робином.       — Растёшь на глазах, — хвалит Эмма.       — Реджина дала мне несколько советов, — отвечает Мэриан, чем немало её удивляет. — Утром.       — Здорово.       Почему Реджина это сделала? Ответ напрашивается только один. Если она решила помочь Мэриан, значит, готова отпустить Робина, стало быть, совсем скоро необходимость в её услугах отпадёт. С одной стороны, это хорошо, это пойдёт им обеим на пользу. С другой… От мысли, что останется без этих отношений, пусть и фиктивных, сердце Эммы болезненно сжимается в груди.       Руби приносит французский тост и горячий шоколад.       — Мне всё равно нужно искать работу, — продолжает Мэриан, указывая на объявления в газете. — Робин планирует давать уроки по стрельбе из лука, но я не могу изображать из себя мамашу-наседку, это совсем не в моём стиле.       Эмма на мгновение задумывается.       — А ты не хочешь поработать в правоохранительных органах? — спрашивает она. — Со вторым проклятием город разросся, у меня появились деньги в бюджете на ещё одного помощника. Как раз подумывала дать объявление.       Мэриан широко улыбается.       — Думаю, это интересно.       — Зайди в понедельник, — предлагает Эмма. — Обсудим.

***

      Утолив голод, Эмма решает навестить Чармингов, точнее, Снежку и своего младшего братишку, потому что Дэвид работает. Мать лежит на диване, прижав к груди Нила, и мелодичным голосом читает вслух «Гордость и предубеждение».       — Ты столько всего можешь сказать младенцу… — многозначительно замечает Снежка в ответ на недоуменный взгляд Эммы. — И мне совсем не хочется отменять ежегодный марафон перечитывания Остин.       Эмма смеётся.       — Уверена, это пойдёт ему на пользу, — она протягивает руки, и Белоснежка передаёт ребёнка. Впрочем, очень неохотно, потому что не любит, когда сына забирают другие, даже если эти другие не кто иные как Эмма и Дэвид, а всё из-за бесконтрольного страха потерять его. Совсем недавно она несколько ночей подряд плакалась об этом дочери по телефону.       — Привет, младший братишка, — Эмма обнимает ребёнка. — Давно не виделись.       Младенческий запах опьяняет, и, когда малыш улыбается ей, Эмма вспоминает другого ребёнка, которого много лет назад так же держала на руках, но вместе с тем совсем по-другому.       Нил выдувает пузыри.       — Он любит свою старшую сестру, — нежно улыбается Белоснежка.       — Она тоже его любит, — ей всё ещё неуютно, рядом с братом она чувствует себя неполноценной, недостаточно хорошей для Снежки и Дэвида, но старается держаться невозмутимо. Хватило одного задушевного разговора, организованного с лёгкой руки матери в попытке успокоить её. Вышло так себе. Эмма никак не могла сосредоточиться на словах Снежки, да и вообще им с Дэвидом было очень неловко, потому что ни один из них не умеет вести сложные разговоры.       — Как Реджина? — Белоснежка встаёт, чтобы налить себе воды.       Эмма кривится.       — Я… Она скучает по Робину.       — Знаешь, — заговорщически сообщает Снежка. — В Зачарованном лесу мы с Реджиной постоянно общались. Она много говорила о тебе.       — Переживала, какой никчёмной матерью я буду? — усмехается Эмма и, подражая Реджине, продолжает: — Уверена, она кормит его конфетами. Наверняка она сожгла свою квартиру. Она разрешит ему сделать пирсинг и татуировку.       Снежка смеётся.       — Нет. Ну, иногда… — она дотрагивается до плеча Эммы. — Ты ей небезразлична. Я правда рада, что вы нашли счастье друг в друге.       И Эмма чувствует себя ужасно виноватой. Белоснежка такая радостная, так поддерживает, а всё это — кошмарная ложь. Если бы она не притворялась, что встречается с Реджиной, обязательно попросила бы совета. Но разговор постепенно сходит на нет. Эмма возвращает брата Белоснежке. Он сопит ей в плечо, размазывает слюни по свитеру, да и Снежка выглядит так, будто сейчас вырубится.       Эмма возвращается домой. Несколько мгновений разглядывает полку для обуви. Дурацкая, пластиковая, купленная за десять долларов в интернете, она резко выбивается из интерьера. Эмма подумывает вышвырнуть её, и в этот момент раздаётся стук дверь.       — Подождите! — она отставляет полку в сторону и рывком распахивает дверь.       На пороге Реджина. Одета безупречно. Губы поджаты.       — Привет, — замирает Эмма.       — Привет, — отвечает Реджина. Потирает ладони, облачённые в красные кожаные перчатки. — Можно войти?