each time you fall in love

      сонный париж озаряет утренняя лазурь.       на ворот тёмного худи невесомой волной ложатся чёрно-жёлтые кончики волос. почти все друзья и знакомые давным давно твердят кенме, чтобы он наконец подстригся, но музыкант зачастую лишь отмахивается от их советов, говоря, что так ему намного комфортнее. тебя же абсолютно всегда так и завораживает та поистине прекрасная и изысканная, будто бы созданная самыми лучшими художниками всего мира, картина того, как тёмные пряди эфирно падают на лицо возлюбленного, а он только слегка кивает из стороны в сторону головой, дабы они всё-таки вернулись на своё место.       эстетичные пальцы плавно, очень осторожно, но весьма бегло перебирают струны старой гитары, превращая набор совершенно хаотичных, несвязных звуков в полноценную музыку. в голове мимолётно появляется мысль о том, что мотив кажется чересчур уж знакомым, но само название пока не вспоминается, а оно ведь в какой-то степени сейчас и не так важно. можно же хоть вечность стоять вот так, в растянутой домашней пижаме, длинных носках с фиолетовыми котятами, с распущенными, совсем чуть-чуть растрёпанными волосами, опираясь на дверной косяк в гостиной вашей квартиры, и просто молча наблюдать за юным музыкантом, верно слушая его новые песни самой первой.       но, будто бы повинуясь какому-то внутреннему импульсу, кенма в один момент останавливается, поспешно оборачивается, наконец поймав твой сонный взгляд.       — c'est illégal d'être si beau,* — усмехается он на идеальном французском и, откладывая гитару, лишь почти незаметным кивком зовёт к себе на диван. — доброе утро, солнце. прости, что разбудил.       — я бы каждый день просыпалась только под твою музыку, кен, — ты смеёшься, подходишь ближе и ныряешь в тёплые объятия козуме, вдруг замечая, как его золотые глаза засияли ещё ярче, а губы расплылись в такой нежной, столь редкостной улыбке. — знакомая мелодия, но никак не могу вспомнить, где слышала.       — на школьном выпускном кто-то додумался включить, помнишь? — крайне внезапной волной в мысли возвращается воспоминание о родной стране, друзьях – времени до переезда во францию.       на выпускном кто-то и правда решил поставить именно эту песню, но весь присутствующий тогда народ даже и не обратил особого внимания, продолжая праздновать окончание школы, находясь уже в алкогольном угаре. кенма же, услышав самые первые аккорды, сразу же вспомнил о тебе и, найдя тебя где-то в углу огромной гостиной, всё-таки сумел вытащить на танцпол. настолько этот поступок тогда был нехарактерным для него, что отложился в голове отдельным воспоминанием, сохраняясь там, кажется, на всю оставшуюся жизнь.       — точно! я очень хорошо помню тот вечер, а ещё то, как ты зачем-то потащил меня танцевать.       — это было импульсивное решение с моей стороны, признаю, — музыкант дарит самую милую из всех своих улыбок, вновь беря гитару в руки. — услышал ту песню сегодня по радио и решил сыграть. она, как и тогда, напоминает тебя. хочешь, прогоню снова?       твоя ладонь невесомо проходит по волосам козуме, к затылку зарываясь к корням. поправляешь их, а затем целуешь его в лоб в знак согласия. кенма аккуратно, с нежностью дотрагивается до струн излюбленной гитары. длинные пальцы юноши шустро перебираются по инструменту. звуки искренние и такие чистые наполняют всё пространство комнаты. мелодия старой песни настроенной в гостиной гитары через двери проникает наружу, разливаясь по всей квартире и выходя на улицу через распахнутые окна.       ты смотришь на козуме и в груди вновь зарождается чувство какой-то детской радости – настоящей, такой наивной, с угловатой естественностью. сердце стучит, кажется, звуча даже громче наигранной музыки, готовое вот-вот выпрыгнуть из грудной клетки и быть навсегда подаренным человеку напротив, но, увы, не будет, – ведь кенма, сам того и не зная, забрал его очень-очень давно – на выпускном из старшей школы, когда под покровом летней ночи пригласил тебя на медленный танец.