С этим тебе и жить.

Рассказ Создания. Часть 1. Как и когда я был создан, мне неизвестно. Дневник Виктора, который я тогда случайно взял, ответил мне лишь на вопрос о цели моего создания, но не более. И теперь, когда мой создатель мёртв,  тайна оживления, так необдуманно вскрытая Виктором, навсегда утеряна для людей, к моему счастью. Франкенштейн подчинил себе саму жизнь, но и все же нельзя сказать, что он преуспел в своих благородных стремлениях. Скорее наоборот. Желая создать вечную жизнь, лелея мечту о реинкарнации, он трудился ради всеобщего человеческого блага. И к чему же в итоге его привели собственные добродетели? Благими намерениями вымощена дорога в ад, не так ли? Впрочем, вполне возможно, что он поплатился за знания, которыми не должен обладать человек. Собственными руками стерев черту, разделяющую жизнь и смерть, он, вероятно, сделал то, чего не следовало делать. Но ты хотел услышать мою печальную историю, а не рассуждения о поступках Виктора, поэтому я не буду утруждать тебя ими. Начало моей жизни представляется мне смутным и размытым. Просто в какой-то момент я начал чувствовать все сразу и не знал, что делать с этими чувствами. Я увидел свет, я ощутил твердую поверхность под собой, запахи химических растворов разом ударили в нос, и все это было ново и странно для меня. Мне казалось, что я различаю какую-то фигуру, которая, как и я, способна к движению, и тогда я инстинктивно потянулся к ней, но она тут же скрылась из моего вида. Я понял, что могу управлять своим телом: ходить, обходить препятствия и брать вещи в руки. Так, спасаясь от шума и света города, я оказался в лесу близ Ингольштада. Ни один предмет не был мне знаком, но почему-то все выглядело так, будто все это я уже видел, просто когда-то очень давно. Возможно, в прошлой жизни. Вполне вероятно, что так и было, но осознать этого тогда я не мог. Думаю, я уснул, и когда проснулся, стояла глубокая ночь. Темнота и тишина испугали меня, и хотя, как и в любом ночном ночном лесу, там не могло быть тихо, после шума города треск веток и неясные шорохи лишь сильнее пугали меня. Я был один на один с обступающей меня темнотой, полной неизвестности и, как мне тогда казалось, опасности. Мне хотелось бы увидеть хоть какой-нибудь проблеск света или знакомый предмет, но что могло быть известно мне в этом мире, в котором я не прожил и суток? А света нигде не было, и вместе с тем не было ничего, на чем я бы мог остановить свой блуждающий взор. Ничего, за что я мог бы удержаться. Расплывчатое и тёмное окружение вызывало ощущение зыбкости и неустойчивости. Не знаю, как долго я находился в этом состоянии отчаянного ужаса, но, кажется, я плакал. В какой-то момент из-за облаков взошла луна. Тогда я видел лишь яркий диск в тёмном небе и за него я и ухватился восхищенным взглядом. Я смотрел на нее до тех пор, пока она не скрылась за горизонтом, но, благо, к тому времени небо вновь просветлело, и я опять мог видеть предметы, окружающие меня. Я был рад тому, что это пугающее тёмное время закончилось, но даже при свете дня я не мог знать где и зачем нахожусь, а главное — что же мне теперь делать. Но на тот момент это мало волновало меня. Признаться, сейчас, вспоминая прошлое, я понимаю, что каким бы несчастным я ни казался в первые дни своей жизни, тогда я был во много раз счастливее, чем сейчас.  Вопросы о собственном самоопределении ещё не успели оформиться в моем разуме, и все, чего я желал, это утоления естественных потребностей: голода, жажды, но не более. Сознание моё больше напоминало сознание животного, а они, не имея возможности самостоятельно усложнять себе жизнь, гораздо беззаботнее нас. Я увидел тропу и пошёл по ней, увидел ягоды и смог утолить ими свой голод, я увидел забытый неосторожным путником плащ и накинул его, спасаясь от утреннего холода. Так прошёл месяц моей жизни, и с каждым днем разум мой креп и пополнялся новыми знаниями. Предметы становились отчётливее, и вскоре я мог не только различать тропы, ручьи и деревья, но и распознавать птиц и насекомых,  отличать разные растения друг от друга. Лес начинал казаться мне не таким враждебным, как это было вначале. Каждое виденное мной явление восхищало меня. Сладкоголосые птицы в коричневых крапинках, запахи цветов и трав, удивительно шершавая кора деревьев и бегающие по ней насекомые, с каждым днем уменьшающийся диск луны — на все это я смотрел с удивлением и радостью. Мир, вначале пугающий меня своей холодной безучастностью, теперь представлялся мне удивительной загадкой, которую я с удовольствием изучал. Хотя холодные и тёмные ночи все ещё наполняли моё сердце одиночеством и порой я не мог сдержать слёз, я всегда знал, что рано или поздно снова наступит день, и его свет прогонит тьму и расскажет мне о новых явлениях и предметах, которым, казалось, не было предела. Даже когда мне казалось, что я увидел уже все, что мог, нечто доселе неизведанное мной всегда находилось. А ведь тогда я ещё и представить не мог, как огромен и разнообразен этот мир! И, увы, жесток. Однажды, блуждая по лесу в наступающих сумерках, я заметил вдали тёплое свечение и поспешил к нему. Это оказался костёр, оставленный кем-то из странников, но тогда мне это не было известно. Он трещал и колыхался, а ещё от него исходило восхитившее меня тепло. Так как до сих пор я не встречал никого способного одновременно и к движению и к излучению тепла, подобно мне, я подумал, что огонь живой. Я радостно протянул к нему свою руку и тут же с криком боли отдернул её. Это было моим первым разочарованием, но я остался у костра, так как он все ещё дарил необходимое мне тепло и, как выяснилось чуть позже, отгонял мрак ночи, что особенно осчасливило меня. Полагаю, тогда я впервые задумался о самой природе вещей. Наблюдая за языками огня, которые обволакивали потрескивающие сучья, я думал о том, что столкнулся с чем-то столь неочевидным, что это побудило моё прежде дремавшее сознание. Мне было интересно, что же представляет из себя эта яркая и красивая, но больно жалящая стихия. Как так получилось, что она даёт в равной степени и благо, и боль? Каким образом на земле вообще может существовать вещь, которая приносит свет и тепло, что, несомненно, было для меня показателем её добра, и вместе с тем может ранить, что стояло уже в категории зла? Я знал, что есть луна, ягоды, ручьи и все они доброжелательны по отношению ко мне, раз полезны, но ещё есть острые камни, сучья и насекомые, причиняющие боль, следовательно, настроенные против меня. Это разделение, конечно, сейчас как для меня, так и для вас, капитан выглядит невероятно глупо и наивно, ведь, в сущности, миру нет до нас совершенно никакого дела, но тогда я не имел о нем иного представления, кроме этой неуклюже детской схемы. Но вот какую же сторону в ней должно было принять это желто-алое сверкание, я не знал. Столкнувшись с чем-то, что не поддается пониманию существа, мыслящего лишь примитивным «хорошо» и «плохо», я должен был расширить свое сознание и отказаться от столь элементарной, скорее животной системы суждений. И я мог это сделать. Да, я не могу назвать себя человеком, но мой разум куда гибче и пытливее, чем разум животных, и я стремился к всё большему развитию и пополнялся новыми мыслями и даже вопросами. Возможно, мои рассуждения кажутся пространными и не заслуживающими всего времени, потраченного на них, но для меня этот момент был одним из первых знаменательных мгновений в моем становлении тем, кого вы видите сейчас перед собой, капитан, поэтому я не мог не упомянуть его. Вы слушаете так внимательно и я не могу уловить отвращения в вашем взгляде, что удивляет и почти пугает меня. И, как бы это ни было нагло с моей стороны, я, безнадёжное презренное существо, воспользуюсь этим и продолжу свой рассказ так подробно, как всегда хотел и никогда не мог поведать, ведь даже тот, кто сам создал меня, не мог выносить моего вида столь долго. Когда же ночь окончательно опустилась на лес, я почувствовал то, чего прежде не знал. Мне отчаянно захотелось позаботиться об этом светлом огоньке, который казался тогда моим единственным верным другом в этой темноте. Я не хотел, чтобы он гас и желал лишь оградить его от холодного ветра и всех тех страданий и страхов, что пережил сам. К моему счастью, интеллект мой развивался куда быстрее самосознания, и я догадался набрать ещё веток для поддержания пламени, а на ночь накрыл его листьями и оставшимся хворостом. Я не был уверен, смогу ли сохранить его подобным образом, но ничего другого не мог придумать. Утром я больше всего боялся, что никогда не увижу более этого тёплого сияния, но, к моей великой радости, я обнаружил красные переливающиеся огоньки, из которых ветер быстро раздул прежнее пламя. Сейчас я с трудом могу вспомнить то радость и ту гордость от осознания того, что я сохранил костёр, но я знаю, что был невероятно счастлив. Ещё несколько дней провел я в тех местах, наслаждаясь обществом и теплом огня, но вскоре с отчаянием осознал, что не могу более оставаться на одном месте. Еды становилось все меньше, и я был вынужден двигаться дальше. Почти со слезами прощался я с костром, но меня утешала мысль о том, что, вероятно, он будет гореть ещё долгое время, а потом, возможно, объявится тот, кто сможет позаботиться о нем, как это сделал я. Нет, тогда я ещё не знал о других людях, ведь ранее не видел их, но мысль о том, что в этом мире есть ещё кто-то, неважно кто, похожий на меня, казалась мне правильной. Впрочем, слишком смело называть это мыслью, это было скорее ощущение, не дававшее одиночеству и отчаянию полностью поглотить моё сердце. С этими светлыми надеждами я двинулся вперёд. Я шёл три дня, подталкиваемый любопытством, ещё более возросшим после встречи с огнём. Мне очень хотелось увидеть что-нибудь ещё сравнимое с ним, что-нибудь новое, ранее неизведанное и столь же невероятное. Моё желание было удовлетворёно, но лучше бы это было не так. Утром четвёртого дня я достиг открытого места, и передо мной расстилались заснеженные поля. До этого в лесу я уже видел снег, но он лишь накрывал тропы, да слегка белил ветки деревьев, поэтому сейчас огромное белое пространство почти что ослепило меня. Хоть я и был удивлён этим видом, радости,  которую я испытывал, встречаясь с костром, дождём и другими явлениями, я не чувствовал. Напротив, обездоленные белые поля вызывали во мне чувство тоски и одиночества. Было холодно, и от этого пейзаж выглядел ещё более пусто и безучастно, но я решил двигаться вперед, не смотря на промелькнувшее у меня желание вернуться под защиту леса. Вскоре мой поступок был вознагражден видом пастушьей хижины. Впервые увидев подобное строение, я был озадачен и поначалу не мог понять, что это и для чего оно служит. Я увидел отличающуюся по цвету часть стены и когда потянул за ручку, оказалось, что дверь не заперта. Тогда я впервые увидел человека. Это был пожилой мужчина, сидевший возле огня. Когда я переступил порог хижины, он обернулся. Все произошло так быстро, что мне показалось, будто я одновременно почувствовал и укол острой радости от того, что вижу живое создание, похожее на меня,  и шок, потому что как только старик увидел меня, лицо его исказила гримаса ужаса. Он закричал и вскочил на ноги с такой отчаянной резкостью, что я невольно отпрянул. Страх, казалось, волнами исходил от него и передавался мне, ибо я замер не в силах сделать движение, пораженный криком человека. Он воспользовался этим и, так быстро, как я думал, он неспособен двигаться, выбежал из дома и кинулся прочь. Я все ещё стоял, как громом пораженный, глядя на стремительно удаляющийся силуэт человека. Это событие выбило меня из колеи, но тогда я не знал, отчего же был так напуган тот старик, а потому быстро переключился на восхищение домом и на радостные мысли о том, что я все же встретил кого-то, кто был таким же, как и я. Ну… По-крайней мере, мне так тогда казалось. Пожалуй, это был единственный момент в моей жизни, когда я чувствовал себя полноценной частью этого мира. Когда я чувствовал себя человеком. До этого я не видел их, а после осознал, что не имею права называть себя им. Но понял я это слишком поздно. Более всего в своей жизни я жалею эти несбыточные мечты и фантазии о том, что я мог быть равным вам, людям. Но я забегаю вперед, это мне только предстояло узнать. Не уверен в том, что заставило меня на следующий день уйти из хижины, но я сделал это и двинулся через поля. Может быть приподнятое настроение и ясное зимнее небо подогревали во мне надежды на лучшее, что ждёт меня впереди, а возможно любопытство усыпило во мне естественный инстинкт самосохранения, но я шёл вперед радостно и почти любовно разглядывая сверкающий на солнце снег. Я был полон счастья и светлых надежд. Когда я достиг деревни,  то она показалась мне чем-то столь прекрасным, что не должна была принадлежать этому миру. Я разглядывал множество стоявших рядом деревянных строений, и каждое из них приводило меня в восхищение. Мой взгляд перебегал от покосившихся крыш на низеньких домах до приветливо поблескивающих окон. Я вошёл в деревню без малейшего страха,  ослепленный радостью, но когда я достиг первого же дома, то понял, что вновь обманулся внешней доброжелательностью. Чувство было схожим с тем, когда я на радостях пытался схватить пламя, а после долго наблюдал за появляющимися болезненными волдырями. Размышляя над этим сейчас, я все больше понимаю, что эта первая встреча с вами и правда похожа на встречу с огнем. Ты знал, капитан, что ожоги болезненны, но только первые пару часов? Эти пару часов могут быть действительно невыносимы, но позже, когда волдыри надуваюся, лопаются,  снова надуваюся и в итоге сходят на нет, боль уже терпима, просто это неприятно и непривычно. А под конец она и вовсе ничего не значит. Касание раны приносит едва ощутимый дискомфорт, но в целом тебе уже все равно на неё. Вот и здесь так. Только сейчас было хуже, ведь это были люди. Люди, такие как я, думалось мне. Непонимание, обида и отчаяние плескались в моем сердце, когда я в панике бежал от людей, напавших на меня с криками и камнями. Впрочем, моя ошибка дала мне необходимый для выживания опыт, за что я даже благодарен ей. Я укрылся в небольшой лачуге, которая примыкала к дому, стоящему поодаль от деревни. Там никого не было, а мне нужно было срочно где-то скрыться от ещё непонятной для меня жестокости людей. Какое-то время я провел там, сидя на земляном полу и дрожа от страха и недоумения. Здравый смысл подсказывал вернуться обратно в лес, но мне смертельно не хотелось этого делать. Подобный побег был бы схож с возвращением в прошлое, в то, что уже пройдено и не может ничего более дать. Мне казалось, что будущее моё лежит впереди, но я и представить не мог, как оно ужасно. Пока я был погружен в свои тоскливые размышления, начало темнеть. Я отметил, что в этой лачуге гораздо лучше, чем в лесу: холодный ветер и снег не проникали сюда и она скрывала меня от посторонних взглядов, поэтому я решил остаться хотя бы на ночь. К тому же, мысль о том, чтобы выйти в заснеженные поля при ночной тьме пугала меня, и я решил завтра подумать о том, что мне делать дальше. Утром следующего дня я увидел тех, кто жил в доме, к которому примыкало моё временное убежище. Юная и прекрасная девушка вышла на рассвете с ведром на голове и вскоре вернулась с ним же, но несла его она уже с трудом. Лицо девушки показалось мне прекрасно своим простым и терпеливым выражением. Её взгляд нежно-голубых глаз был отчего-то печален, но эта грусть лишь украшала её. Одежда девушки была проста, но очень опрятна, а в аккуратную длинную золотисто-русую косу ничего не было вплетено. Её вид привёл меня восхищение, но я прекрасно помнил прием, оказанный мне людьми из деревни, поэтому просто наблюдал за ней из своего укрытия. Девушку встретил молодой человек, который помог ей донести ведро. Глаза его были насыщенно-карими, а волосы немного темнее, чем у девушки. Одет он был также просто и опрятно, и выглядел таким же опечаленным. Тогда мне показалось, что они похожи чем-то ещё кроме общей печали, но я не понял чем, и люди зашли в дом. В общей с домом стене была щель. Не такая большая, чтобы быть заметной, но достаточная для того, чтобы я мог наблюдать за жизнью в доме. Молодые люди часто выходили на улицу и возвращались, занятые ещё непонятными для меня делами. Кроме них в доме находился старик, который, не смотря на седину, белесые глаза и морщины, был похож на девушку и юношу. Он также, как и они, выглядел глубоко опечаленным. Весь день я наблюдал за этой семьёй и с каждой минутой проникался к ним все большей любовью и уважением. Ближе к вечеру старец взял в руки неизвестный мне предмет и стал извлекать из него звуки, прекраснее которых я никогда не слышал и слезы потекли по моим щекам, но я даже не заметил их. Я видел только старика, одновременно и печального, и казалось, озаренного каким-то внутренним светом. Я чувствовал, что и сам возвысился,  отдалившись от всего, что было на земле. Позже я смог заметить, что девушка тоже плачет и лицо её было не менее светлым и прекрасным, чем лицо старика. Эта разница между молодой, нежной девушкой и почтенным стариком, которых объединяло общее горе и общая возвышенность наполнила моё сердце любовью, которой ранее я никогда не испытывал. Я видел совершенно божественную для меня картину, и больше всего мне захотелось оказаться рядом с ними, чтобы их взор обратился ко мне и я мог в полной мере разделить их чувства. Все физические потребности в этот момент показались мне жалкими и незначительными, даже прежние сомнения и желания поблекли настолько, что тогда… Да, думаю только тогда я ощутил, что у меня есть душа.