Осеннее

Целую неделю все упорно делали вид, что не замечают страданий Табаки. Никто не лез с расспросами, не обращал внимание на тоскливые вздохи и душераздирающие стоны, терпели дождливые песни на губной гармошке. Первым не выдержал Сфинкс. Ночью, устав от стонов, кряхтения и ворочания под одеялом с непременным пинанием спящих рядом, он спросил:       — Что?!       — Я их слышу, — умирающим лебедем просипел Табаки, — они тикают. — Где, о Господи, — взвыл Лорд, — где они могут тикать?! У нас их нет, у Птиц тоже нет, а с другой стороны класс, и там тоже их нет! Где они у тебя тикают?!       — У него, — скорбно возвестил Табаки и, сложив руки на груди, принял позу смиренно усопшего.       — У кого? — хором спросили Лэри, Слепой и Горбач.       - У Чёрного Ральфа, — не открывая глаз, ответил безвременно почивший. — Прямо у него на руке эти мерзкие, огромные тикалки. Они стучат, как барабаны пигмеев в джунглях Амазонки, они, как кузнечный молот, тюкают меня по темени с утра до ночи. Я умираю.       — И что ты предлагаешь? — Сфинкс наклонился над бледным, осунувшимся Табаки, рассматривая его. — Пойти и сказать Р Первому не носить часы? И кто будет этот безумец? Я-пас.       — И что, вы так и будете равнодушно наблюдать, как ваш состайник теряет покой, сон и разум от того, что наш воспитатель таскает этих убийц на своей руке? Неужели среди вас одни трусы, и никто не решится просто взять и сказать ему, как вредно и опасно ходить по Дому с часами?! Неужели я живу с людьми неспособными на самопожертвование ради ближнего своего?       — Вот именно, Табаки, — рявкнул Сфинкс, прерывая вселенский шакалиный плач. — Никто не пойдет к Чёрному Ральфу отнимать у него часы, а ты успокойся и хватит придуриваться. Кабинет Р Первого чёрт знает как далеко от нашей спальни, и никакое тиканье ты слышать не можешь. Спи, а если не можешь — не мешай спать другим!       — Жалкие трусы, — захныкал Табаки, — подлые предатели, саботажники и дезертиры. Я погибаю, а вы дрыхнете, как ни в чём не бывало. Шакал вылупился из подушечного гнезда, завалив одной из подушек Курильщика, плюнул в сторону Лорда. Он пополз к краю кровати, причитая и постанывая, и сверзился на пол с грохотом, от которого вздрогнули все лежащие в постелях, а Македонский уронил кофеварку. Сфинкс сел на кровати и скептически смотрел, как Табаки роется в вещах, развешанных по стульям, напяливает на себя и своё, и чужое, и при этом беспрестанно жалуется и обвиняет их в жестокости и черствости.       — Я ухожу от вас, бессердечные, злые люди, — трубно сморкаясь, оповестил их Табаки, разворачивая коляску в проходе, — я еду к тому, кто не побоится войти в комнату к Р Первому и уговорами или хитростью лишить его убийственных часов! И пусть вам будет стыдно, ибо вы бросили своего друга и брата! Бросили одного на поругание и верную гибель! Мало того, вы бросили человека невежественного, который просто по незнанию и собственной глупости, подвергает себя ежесекундному риску. Ральф бы с вами так никогда не поступил.       — Интересно, — Чёрный перевернул подушку прохладной стороной, — кто этот отважный безумец?       — Большая Птица, Чёрный, — прокричал из прихожей Табаки, — только он один спасёт нас.