для тех, кто говорил «мы хотим такой фик!»)))
Солнечный луч протискивался сквозь годами немытые окна, ложился на столы, заваленные потрепанными книгами и разлохмаченными газетами, щекотал в носу, заставлял зевать и чихать немногочисленных посетителей библиотеки. У самого окна сладко кемарил Валет, облокотившийся о толстенный том Большой Энциклопедии на букву «У», за соседним столом Шакал Табаки перерывал подшивки периодических изданий и напевал себе под нос, одну из дождевых песен, борясь с назойливым солнцем. Папа Птиц делал выписки в блокнот из книги по уходу за экзотическими растениями. Капризная азалия у его кровати начала стремительно сбрасывать листья, и все уже известные Стервятнику способы не помогали. Библиотека действовала умиротворяюще даже на взрывного Лорда, и тот спокойно претерпевал нудёж Табаки, сдерживая зевоту, но все равно читал что-то, спрятавшись за книжным стеллажом. Пыль, танцующая в солнечных лучах, запах старой бумаги и ветхих переплетов, шелест страниц, сопение Валета и мурлыканье Табаки, — всё это создавало такую тягучую, размеренную атмосферу, которая бывает только в читальных залах пустующих библиотек. Казалось, что время застыло, словно мошка в капле смолы, часы замедлили беспрерывный бег стрелок, и всё и вся зависло во вселенском умиротворении. Мирная аура была грубо нарушена полузадушенным воплем Табаки. — Не может этого быть! — сдавленным голосом простонал Шакал и, сметая всё на своем пути, ринулся к дальним шкафам, чтобы вытащить оттуда ещё несколько стопок годовых подшивок какого-то журнала и, навалив их себе на колени, вернуться на место. Стервятник укоризненно посмотрел на Табаки и снова принялся выписывать способы ухода за привередливым цветком бисерными буковками себе в блокнот, Валет приоткрыл глаз и опять заснул, Лорд буркнул про людей, которые всем мешают. Табаки, не обращая внимание ни на птичьи поджатые губы, ни на бурчание Лорда, с остервенением листал журналы, закусив от азарта щеку. Около получаса в зале слышалось только перелистывание страниц и шумное пыхтение Шакала Табаки, изредка прерываемое звуком зевка Лорда, пока наконец благоговейную тишину книгохранилища не нарушил звонкий хлопок в ладоши. — Я бы сказал: не верь глазам своим, Шакал, тебе бы стоило проверить и перепроверить всё лично и не один раз. Возможно, даже съездить и спросить но, други мои, как бы вы ни относились ко мне, как бы ни назвали за глаза балагуром и сказочником, такое я не могу держать в себе. Просто не могу. Валет приподнял голову только для того, чтобы перелечь на другую щеку, Лорд издал тоскливый стон, Стервятник молча глядел на корешки книг на стеллаже, посасывая колпачок ручки. — Птица, душа моя, подойди сюда, — подобострастным голосом прокурлыкал Табаки. Стервятник застыл за своим столом, демонстрируя профиль достойный чеканки на древнеримских монетах. — Подойди-подойди, — голосом шайтана, заманивающего беспечного путника, выпевал Табаки, — ты только посмотри на это, только посмотри, буквально одним глазком, только одним, как Кутузов на Париж. Стервятник встал и, почти не хромая (его пустотелые кости любили солнечные дни), дошел до стола, где затаившись сидел Шакал Табаки. Сперва он даже не понял, зачем неугомонный колясник четвёртой тычет пальцем в фотографию практически голого мужика в белых трусах на пляже. — Ну? — свистящим шепотом выдохнул Шакал. — Ну? — недоуменно откликнулся Стервятник. — Не узнаешь? — Кого? — Стервятник презрительно кинул журнал на стол, и тот, недовольный таким обращением, выпростал загнутые страницы и, шурша, закрылся. — Да это же Он! — практически беззвучно просипел Шакал и закатил глаза, потрясая худыми руками в целой россыпи бисерных браслетов. — Кто? — в голосе Большой Птицы слышалось обречённое смирение. — Не ожидал я от тебя, не ожидал, — Табаки опять отсчитывал страницы, слюня пальцы, в поисках той фотографии, — это же Чёрный Ральф! Выстрелив грозным именем в воздух, Табаки наслаждался произведенным эффектом: Валет, еще не проснувшись, уже сидел ровно и пытался скомпоновать умное выражение лица из сонных глаз и помятой щеки, нахмуренный Лорд выглянул из-за стеллажа. Стервятник с недоверием смотрел на фото. Он крутил изображение так и сяк: то поднося прямо к глазам, то отодвигая на расстояние вытянутой руки, но никак не мог отделаться от того вызова, который сквозил в глазах мужчины на картинке. — А вот сюда посмотри, — грязная лапка с траурной каймой под ногтями подсунула ещё несколько разворотов. Стервятника бросило в пот, он даже потрогал своё ухо, чтобы убедиться что оно не полыхает факелом от увиденного. Пляж-трусы-коктейль с нелепым зонтиком в бокале и блядский взгляд «Я поимею тебя, детка, на шелковых простынях, даже не отряхнув ноги от песка» — это раз. Грузовик, армейские штаны, колючая безрукавка на голое тело и топор на плече и всё это приправлено улыбочкой волка-людоеда, только что закусившего красной шапочкой и всей деревней в придачу и теперь ожидающего дурачков-охотников. «Ты даже не успеешь испугаться, птенчик», — сообщал ему Ральф-волк с глянцевой страницы, смотря исподлобья. Это два. Номер три — дал залп мелкой шрапнелью по всем и без того не самым крепким нервам вожака Птиц: сапоги для верховой езды, белая рубашка и россыпь жемчугов. — У Ральфа были длинные волосы, — Валет, казалось, всё никак не мог проснуться, даже глядя на такое непотребство в журнале, — а ему круто было. — Я читал, что для таких съемок, — Лорд тыкнул пальцем в тёмные тени, которые прятали взгляд на фотографии цвета сепии, но отлично демонстрировали торс со всем необходимым рельефом мышц, — лицо и тело мажут вазелином, чтобы блики были или наоборот не было. Шакал сидел с лицом благообразного падре на вечерней трапезе после долгого поста и только искры азарта, что посверкивали в больших карих глазах, выдавали его крайнюю заинтересованность происходящим. — Это не он, — Стервятник поспешно захлопнул все три журнала, просто на всякий случай, — похож немного, но не он, все пальцы на месте и вообще… — он осекся, потому что других весомых аргументов, почему это не может быть Чёрный Ральф у него не было, — он бы не стал в таком сниматься. — Там левой руки нигде не видно, — тихо-тихо уточнил Табаки, он-то уже успел изучить эти снимки вдоль и поперёк и рассмотреть все подробности, которые шокированные друзья просто не заметили. — В каком таком? — усмехнулся Лорд, вытаскивая журнал из скрюченных пальцев Папы Птиц. — Почему? Работа модели тяжелый труд, чтобы получить такие кадры, — Лорд пролистал очередной журнал, подсунутый ушлым Табаки и тыкнул в нос Стервятнику, разворот, где их воспитатель (пусть тогда ещё и не в этом статусе) был оплетен гибкими женскими телами, изображающими змей, — нужно много часов работы, плюс грим, софиты, костюмы, студия или натуральные съемки. Это искусство и не из дешевых, Стервятник. — Смотрите, видите, вот, — Лорд провел мизинцем по груди съемочного Р Первого, — у него соски напряжены и мурашки на руке, а на заднике типа пустыня, жара. Значит, там, где снимали, было холодно на самом деле, и им пришлось играть всю постановку. — Либо надо было изобразить сексуальное возбуждение, — как бы невзначай бормотнул Табаки, — фото весьма чувственное. Смотрите как одна из этих.... — Змеюк, — прошипел Стервятник. — Змеек, — ласково возразил Шакал, — держит его за, ммм, талию, прижимаясь щекой, ах, — Табаки скромно потупился, не забывая искоса посматривать на потрясенную публику, — ах, ну вот прямо к корням, так сказать, к истокам мужественности припала. Бесстыдница! — Но так-то красиво всё, — Валет сравнивал рекламные посты в двух журналах, — вон какой был. Самец! — Да он и сейчас ничего ещё, — голосом Шакала можно было бы озвучивать прогноз погоды после вечерних новостей: отстраненно-профессиональный и доброжелательный ко всем без исключения, — когда летом, на море? Воспиталки с медичками только слюни и вытирали. Помните? Шакал оглядел всех троих, выдержал театральную паузу, привлекая внимание, и выложил на стол — пятый журнал. Если бы можно было бы провалиться под пол — Стервятник бы туда не то чтобы провалился, а ухнул бы до самого дна адового пекла туда, где уже не горят костры, жарящие грешников, а в самую ледяную пустошь, чтобы охладить огонь в груди и чреслах, как писалось в псалтырях. — Да бля-а, — только и мог сказать Валет, глядя на картинку, — сто процентов это Чёрный Ральф. У него такой же шрам на спине. Лорд с Шакалом понимающе переглянулись: нельзя было оставлять Дом в неведении о таком восхитительном прошлом того, перед кем трепетали все стаи в Доме, даже если они формально и не являлись воспитанниками Р Первого.***
Волну странного беспокойства Чёрный Ральф почувствовал раньше, чем услышал нервозное постукивание трости Папы Птиц. Честно сказать, беседовать с кем либо он был не расположен. Только что Акула десертной ложечкой выедал ему мозг, и после Ральф только и смог, что дойти до Перекрестка и рухнуть на диван. А теперь ещё, если за него примется Стервятник со своими изысканными манерами, — Боливару не выдержать двоих, не сегодня. Стервятник присел на диван, взмахнув фалдами засаленного пиджака, и дрожащими пальцами заправил прядь волос за ухо. Ральф посмотрел на свои пальцы с зажатой сигаретой, они тоже немного подрагивали. Директор умел вывести из равновесия кого-угодно буквально за пять минут. Выпускной альбом, видишь ли, ему понадобился с милыми детишками и не менее милыми преподавателями и воспитателями. Да вот прям щас! Ральф так и видел эти кадры: Слепой в драной футболке, и он мрачной тенью сзади, отечески положив руку на костлявое плечо, Македонский, закутанный в свитер цвета половой тряпки в обнимку со шваброй, испуганно скорчившийся на стуле, или Сфинкс, буравящий камеру зелёными глазищами или… Ральф покосился на Стервятника, теребящего какой-то журнальчик у себя на коленях. Или Папаша с мёртвым взглядом, уложивший костистую пясть ему на предплечье невозможно вычурно-элегантным жестом. Этот альбом можно будет на аукционах продавать, выдав за раритет начала века, если все фото в чёрно-белом цвете сделать! — Я могу вас спросить? — странно покашливая, выдавил из себя Стервятник. — Как будто, если я скажу «нет», ты встанешь и уйдешь. Стервятник сидел, кусая губы, и явно что-то решал про себя, не оставляя в покое журнал. — Спрашивай уже, не тяни кота за хвост, — Ральф сполз пониже по спинке плешивого дивна, вытягивая ноги. Что за дурацкий день сегодня?! — Это же вы? — на колени ему лёг раскрытый журнал. Ральф зажмурился. Твою-же-в-душу-мать, а он почти и забыл, про это всё: золотой мягкий свет, умело рассеянный светопостановщиком и отражённый от воды, перистые тени пальмовых листьев, какие-то красные цветы с вывернутыми назад лепестками и высунутыми тычинками, обсыпанными пыльцой, и огромная бабочка, развернувшая сапфировые крылья, сидящая …. сидящая…. (Ральф мысленно по-стариковски крякнул) сидящая на его голой заднице. Что он тут рекламирует? Экзотический отдых, судя по скромному логотипу туристической фирмы в углу страницы. — И что же вас заставило заниматься вот этим? — тонкий палец погладил прогиб в пояснице обнаженного Ральфа на фотографии. Ральф дёрнул галстук, ослабляя узел. — Вам это нравилось? — на колени лёг новый разворот. Ну, тут он хотя бы в штанах, пусть и в кожаных, и в облипку так, что видно много лишнего, да что там — всё видно, потому что он помнил, как чуть ли не с мылом натягивал на себя эти портки, и ни о каком белье речи вовсе не шло. Узкий длинный ноготь очертил фигуру на странице, поскрябал мусоринку, налипшую на колено незабвенных штанов, и Ральф почувствовал что ощутимо припотел под пиджаком от таких манипуляций со своими изображениями семнадцатилетней давности. — Мне нужны были деньги, — прокашлявшись, пояснил Ральф, — когда я поступил в педагогический, родители отказали мне в средствах, они хотели, чтобы я пошел в военный вуз. — А вы так хотели стать учителем? — неугомонные пальцы всё наглаживали картинку, а ему казалось что они елозят по его телу в реальности. — Я никем не хотел стать, я только хотел сбежать из-под родительской опеки и контроля подальше, — огрызнулся Ральф, — и у меня получилось. Но когда стало нечего жрать, а стипендия была мизерной, парень с другого факультета предложил посниматься в рекламе. — И вы согласились? — пальцы повторяли волнообразные изгибы обнаженных ягодиц, на которых красовалась бабочка, вызывая то жар, то озноб. — Не сразу, но согласился. Подошва треснула у зимних ботинок, мне было не до гордости уже. — И хорошо платили? Ральф завороженно наблюдал, как Стервятник ладонью накрыл изображение и теперь смотрел куда-то мимо него, иронично улыбаясь. Зараза! — Прекрасно платили, ещё и натурой давали, — буркнул Ральф, забирая журнал из любопытных рук, на него как-то странно действовали эти поглаживания и царапанья. — Натурой? — Стервятник достал очередное издание из-под полы сюртука. — Что рекламировал, то и давали, — смотреть на себя молодого, обмазанного автозагаром в дизайнерских шмотках от чего-то было стыдно, хотя, ничего такого уж сверх пошлого в них, по большому счету, не было. — Трусы рекламировал — трусы и давали, — оборвал Ральф возможные комментарии. — И вы их носили? — медовые глаза уставились на него в ожидании ответа. — До сих пор ношу, — Ральф решил, что лучшая защита — нападение. Надо же было как-то прервать этот нелепый разговор. — Кто ещё это видел? Стервятник продолжал улыбаться, задумчиво лаская пальцами пляжное фото. — Покажете? — Что? — Я сделаю так, что про эти фотографии не узнает никто в Доме, хотя на данный момент их, помимо меня, видели Валет, Лорд и Табаки. А чтобы заткнуть болтливый рот Табаки, — впервые за всю беседу вожак Птиц посмотрел Ральфу прямо в глаза, — мне придется заплатить, и дорого. И Лорд, как вам прекрасно известно, не самый сговорчивый человек в Доме. Но если вам всё равно… Ральфу было не всё равно, далеко не всё равно, он точно не хотел видеть свой голый зад, мелькающий среди чумазых ручонок жителей Дома, подобострастно-внимательные взгляды в лицо и мерзкое хихиканье за спиной, шушуканье и шелест страниц за каждым углом. Игривое посвистывание Рыжего и косые взгляды псиной стаи. Он содрогнулся, а когда это увидит Акула и вся учительская свора — нет, его не уволят, но сальные шуточки и смешочки будут сопровождать его до самого дня выпуска, если не дольше. — И чего ты хочешь? — то, что вопрос всего лишь в цене, Ральф не сомневался ни минуты. — Я хочу вот так, — ещё один журнал образовался в руках Стервятника, демонстрируя очередное непотребство. Да сколько же их у него?! В жёлтых глазах напротив южный ветер пересыпал искрящиеся песчинки. Ральф смотрел на шедевр своей нищенской молодости. Фотограф выбрал ракурс съёмки сверху. Это было самое спорное фото в его краткосрочной модельной карьере, потому что сниматься пришлось не с девушкой-моделью, а с худощавым парнем с длинными светлыми волосами, которого со спины можно было бы принять за девчонку, если бы не то, что он был одет в костюм-тройку. Парень практически прижимал Ральфа к шершавой стене всем телом, давя серебряной рукояткой трости ему на горло. Свет бликовал на рукояти трости и рекламируемых часах на запястье партнера. По замыслу режисера, Ральф был практически голый, если не считать какой-то пятнистой шкуры под гепарда, переброшенной через плечо. Кажется, он должен был изображать дикаря, демонстрировать покорность телом и полыхать ненавистью и желанием во взгляде к угнетателю бедных туземцев. Что-то типа противостояние силы и утонченности, страстей, сдерживаемых оковами цивилизации, и первобытной буйности. Над этим кадром они бились два дня. Фотографа не устраивали то позы, то ракурсы, то язык тела моделей, то во взгляде было мало огня, то ещё что-то. Их переодевали, ставили и так и эдак, заставляли орать друг на друга, чтобы пережить требуемые эмоции, но, как потом признался режисер, нужный кадр был сделан ещё в первый день. Просто ему казалось, что они могут лучше. А они с этим парнем после съемок пили дешёвое пиво на остановке, измочаленные фантазией постановщика, и даже не разговаривали. Молча пожимали друг другу руки и расходились в разные стороны. Ральф даже не помнил лица этого паренька. — Я одолжу вам свою мантию, — предвосхитил любые возражения Стервятник, — полагаю, что звериной шкуры у вас нет. — И что потом? — таких паршивых дней в его жизни было по пальцам пересчитать. О том, как это будет выглядеть со стороны, весь этот заказанный извращенной Птицей балаган, Ральф старался не думать. В конце-концов у него есть щеколда на двери кабинета. Стервятник встал с дивана, собрал все журналы и слегка поклонился. — Потом? — в арсенале вожака Птиц было множество улыбок: от хищнического отвратительного оскала с демонстрацией коренных зубов, до презрительно-надменных чуть поднятых уголков губ наследного принца в изгнании. Ральфу досталось нечто новое: это была тщательно скрываемое, непонятное Р Первому, предвкушение. Так мог бы улыбнутся гурман, которому вот-вот подадут изысканное блюдо, о котором он много слышал и вот, наконец, сможет отведать его самолично. — Потом, я оставлю себе эти фотографии, вы же не возражаете? На память, и чтобы быть уверенным, что они никогда не попадут в чужие руки. Чёрный Ральф смотрел, как сутуловатый Стервятник ковыляет по коридору вдоль стены, распугивая встречных своим траурным видом и званием монстра Дома. А всё-таки альбом надо бы сделать, на память, как сказала Большая Птица, исключительно на память.