планировалось к НГ, но так и не смогло переродиться в полноценный текст
Магазины всасывали в себя людей говорливой рекой, текущей к дверям, а потом выплевывали скупо, по-одному, но зато груженых пакетами и торбами, из которых торчали свежие огурцы, нежно-розовые палки молочной колбасы, оранжевыми фонариками светились мандарины, круглились банки с консервированным горошком и кукурузой, заранее чокались шампанское в блестящем тюрбане из фольги с демократичной водкой или гостеприимным коньяком. Новый год наступал, и как бы все не ныли, что настроения у них нет и всё уже не так, как раньше, праздник брал своё. Ральф курил на балконе, наблюдая суетливую публику с сумками, детвору бегущую на горку с картонками и ледянками, огоньки новогодней иллюминации на мосту, кусок которого ему был виден, и улыбался. Вот уже третий год как состоялся последний выпуск Серого Дома, и он каждый раз брал отпуск с середины декабря, чтобы не участвовать в новогодних ёлках интерната, где работал сейчас. Как же он ненавидел эти утренники и ёлки, пока работал в Доме, и как же скучал по ним сейчас. По верещащему Табаки, по пахнущей нафталином шубе Деда Мороза, по жмущим валенкам, по комковатой пожелтевшей бороде, по бестолковому сборищу в актовом зале вокруг облезлой ели, по обязанности выслушивать заунывные праздничные оды от Ангела или неприличные частушки стаи Крыс, по воспитательским банкетам в буфете на третьем, где они ели умопомрачительно вкусный оливье, запивая всем тем, что к новому году им дарили благодарные родители. Он скучал даже по неуклюжим танцам с Овцой и Душенькой и чопорному вальсу с Крестной. Телефон трещал, не унимаясь, Ральф ждал, что звонящий наконец устанет от длинных гудков в трубке и поймет, что абонента нет дома. Но похоже на том конце провода был кто-то очень настойчивый и упорный. — Слушаю, — Ральф буркнул в трубку, стараясь чтобы по голосу сразу стало ясно, что общаться он не намерен. — С наступающим Новым Го-од-ом! — пропел в ухо дурашливый голосок. — Кто это? — сурово спросил Ральф, но невольная радость, прорываясь изнутри, вызывала улыбку. — А это мы, все мы, — всё тот же узнаваемый голос шебутного, уже бывшего, Крысиного Вожака, он так и не перестал называть их по кличкам, даже мысленно. — Что вы там делаете? — Накрываем стол, Спица и Стёкла что-то дорезают, а мы тут чуть-чуть приняли с парнями и решили, что вы-то там, наверное, один?! Давайте к нам, берите такси или садитесь за руль и через полчаса вы у нас, а? Места много. Приезжайте, Ральф! — Кто там у вас собрался? — О, да все! Ребят, крикнете нашему воспитателю, — на заднем плане заревело несколько луженых глоток, из которых Ральф вычленил только голоса Чёрного и Дракона, — из ваших Курильщик, Горбач, Табаки ждем с минуты на минуту. Лорд сбежал от своей Рыжей мамочки и сосет портвешок где-то в чулане вместе с Викингом. Мак тут, полководец трахнутый, уже бокалы натирает, ну Лэри — это вы знаете. Кто ещё? Дорогуша, Дронт, Ангел с детьми хороводится, стишки свои читает богомерзкие. — А Сфинкс? — Ральф слышал шум и смех, фоном сопровождающие речи Рыжего, перестук шагов по деревянным полам, звонкие голоса детей то приближающиеся, то наоборот теряющиеся вдали. — Ну-у, лысый такой занудный стал, вы знаете? — слышно, как Рыжий пьёт, шумно глотая. Ральф не выдержал и рассмеялся в голос. О да, из домовского негласного куратора Сфинкс превратился во всеобщую наседку и стал жутко правильным. — Приедет, конечно, куда денется бесяка зеленоглазый, тем более Бледный уже здесь прилип ухом к окну, слушает родные шажки. Но-но-но, поласковее, я нежный и ранимый, — верещит Рыжий, и Ральф слышит в трубке тихий, как шорох пакета по доске, голос Слепого: — Врёт. Ральф тут же представил, как Рыжий с отросшими за это время волосами, с новой татуировкой на лбу закатывает глаза, вытягивает губы уточкой, изображая поцелуй и уворачивается от дружеских тычков Мертвеца и Гибрида. Конечно, Слепой ждет Сфинкса, уж эту парочку в Доме трудно было пропустить мимо глаз, надо было быть совсем уж незрячим или Шерифом, ну или Ящером, да. — … все здесь, и…подождите... Ральф слышит, как шум голосов отдаляется, а потом вовсе прерывается, и наступает гулкая тишина. Он слышит сопение Рыжего в трубке, оно прорывается сквозь мембрану телефонной трубки и кажется, что собственное ухо даже чуть-чуть взмокло от этого тревожного дыхания. — Послушайте, Ральф, — голос Рыжего утратил свои дурашливые интонации и завывания и, как будто, стал чужим, — вы там, наверное, думаете, что мы вроде как издеваемся над вами или так шутим, каждый раз названивая и приглашая сюда в гости? Только не в этом же дело. В трубке раздались щелчки колесика зажигалки и порывистый выдох. — Короче, скажу, как есть, и пусть он потом меня жьвем жрёт. Ральф почувствовал нестерпимое желание повесить трубку и не слушать никаких признаний Рыжего, у него болезненно кольнуло в сердце и заныли несуществующие пальцы. — Вы думаете, мы тут собираемся от большой любви к друг другу, или нас мучают ностальгические воспоминания детства? Ха-ха-ха. Смех Рыжего сухим треском прокатился по проводам и рассыпался в углах комнаты. — Думаете, Чёрный сюда таскается каждый год, чтобы выпить примирительную стопку со Сфинксом или потому, что простил меня за то, что я забрал у него общину? Хрен там! Он таскается, чтобы увидеть Курильщика такого, каким тот был в Доме: зашуганный мальчонка, с глазами полными недоверия и восторга, потому что маститого художника он и так видит каждый день. А Слепой со Сфинксом здесь для того, чтобы опять побыть вожаками и неразлучной парочкой руки-глаза, Валет, чтобы надраться и спеть нам все слезливые песни, а мы будем слушать и подпевать, наплевав на то, что через раз попадаем в ноты, а Ангел будет рыдать на плече у Бабочки, и никто не сделает брезгливое лицо от увиденного. — Зачем ты мне это говоришь, Рыжий? — Ральф смотрел в окно, за которым кто-то нетерпеливый уже запустил салют, и на небе расцвели огромные хризантемы разноцветных огней. — Или вам не хватает строгого воспитателя, чтобы воспоминания детства стали более реалистичными? — Ну и это тоже, конечно, — в голосе на том конце провода опять появились знакомые разухабистые нотки веселья. — Иду я, иду, сейчас, — Рыжий прокричал кому-то в сторону, приглушая голос рукой. — Значит так, Чёрный Ральф, слушайте и решайте. Они-то все сюда приезжают сами, стадо извращенцев, не могущее забыть ублюдочный Дом. А он сюда ездит только потому, что я каждый раз вру, что уговорил вас приехать. Я не знаю, верит ли он на самом деле или нет в то, что вы будете, но мы каждый раз стараемся не замечать, как он косится на дверь весь вечер и тщательно следим за собой, чтобы не выказать жалость. Да, блять, может, мы все только и собираемся ради того, чтобы убедиться, что наша Большая Птица ещё коптит воздух своими скорбями, позабыв о радостях, что еще живёт и иногда вылетает из своего склепа. Вы хоть раз поинтересовались, как он там су-ще-ству-ет? Хотя бы раз?! Прерывистый звук коротких гудков больно ударил в ухо, и Ральф, морщась, положил трубку. Он не успел спросить много ли там у них снега и чистят ли дороги. Ведь он так и не поменял летнюю резину, уповая на хорошую работу коммунальных служб города и на свой водительский опыт.***
Новый год — это суета и суматоха, бессмысленная беготня по магазинам, покупка еды, как будто возможность умереть от обжорства предоставляется только раз в году в ночь на первое января. Это развалы круглобоких оранжевых мячиков — мандаринов с наклеечками на боку, которые можно потом приклеить на холодильник, банки с красной икрой, чья стоимость повышается вместе с приближением роковой даты. Ошалевший народ в поисках ненужных подарков, метущий с прилавков все подряд, очереди, всплески хохота и поздравления от незнакомых людей. Дети, бредущие, как коза на веревочке, за целеустремленными родителями, кособокие снеговики с улыбками убийц, вышедших условно-досрочно и подстерегающие тебя в пустынных ночных дворах, накатанные катки, затаившиеся на дорожке под тонким слоем снежка, лохматые озорные елочки и важные сосны, ожидающие когда их купят и вместе с радостью внесут в дом. Ральф нес на плече ёлку и думал о том, что он старый дурак, поддавшийся общему сумасшествию и купивший этот символ праздника, с которого потом насыплется куча иголок, и они будут до самой весны подло жалить ноги, впиваясь сквозь ткань носков. Зачем она ему? Он будет один, как всегда. Бутылка шампанского, курица-гриль из ближайшей кулинарии, сыр, солёные огурцы, которыми угостит соседка, не теряющая надежды, что он обратит внимание на ее разведённую дочь, банка оливок с неведомыми каперсами и неумело сделанные бутерброды с сёмгой. И на черта ему ёлка? Чем он будет её наряжать? Придется лезть на антресоли, искать коробку с облезлыми стеклянными игрушками, если они ещё остались, а не были выкинуты после смерти деда с бабушкой. В новом интернате он получил подарочный набор из бутылки дешевого шампанского, пары апельсинов и коробочку конфеток в кокосовой стружке. На кой ляд взрослому мужику эти нежные бабские конфетки? Соседке если только подарить. Но там были такие традиции. Да. В Сером Доме он мог получить только позолоченный гвоздь, вбитый в сиденье своего стула, отраву в кофе, или пять листов торжественной оды от Ангела, где пауки рифмовались с бамбуками. И он бессовестно скучал по всем подлянкам и неожиданностям Серого Дома. Вот уже пять лет с того момента, как Дом перестал существовать, Ральф встречал Новый год так, как мечтал все пятнадцать лет до этого: тишина, покой и невозможная скука и тоска. Вернее самый первый год — это было отдохновение, второй год ему стало чего-то не хватать, а на третий тишину его квартирки вдребезги расколотил телефонный звонок. Это был Рыжий, и Ральф чуть не упал, услышав в трубке знакомый придурковатый голос. А потом он все-таки упал, потому что Рыжий приглашал его встретить Новый год в их общине и «не сидеть сычем, а приехать и вдарить вискарика и долбанного кроличьего джазу, по которому все истомились! И тут все наши, и даже зануда Сфинкс и колченогий Птичий Отче, гнездо которого сиротливо пусто, но титул, титул-то всё ещё при нём!» Конечно, Ральф отказался. Но Рыжий был липучий, как репейник, и настойчиво зазывал его раз в три-четыре месяца посетить и лично убедиться, что у них всё в порядке. Как будто Ральф ночами не спал и мучился от мысли, что выпускники Дома обижены, заброшены и не устроены. Всё он прекрасно знал и откровенно не понимал с какого перепугу его достаёт именно Рыжий, непосредственным воспитателем которого он никогда не был. И, если не считать, всей той истории в ту безумную ночь с остановившимся временем, ничего больше Ральфа и Рыжего не связывало. Этот год не стал исключением, и Рыжий позвонил прямо утром тридцатого числа, выдернув Ральфа из постели, чтобы опять пригласить его на всеобщий сабантуй и услышать привычный отказ. Теперь же, валяясь на диване в дурацкой шапке Санта-Клауса, которую ему всучили в одном из магазинов, Ральф думал, что, возможно, и надо было бы поступиться разок со своими железными принципами и приехать в тот бедлам, чтобы…. чтобы что? Сформулировать ответ он не успел, кто-то колотил в дверь и, судя по силе ударов, долбил в неё палкой. — С наступающим! — за порогом стоял пьяный Стервятник, который тут же вцепился руками в дверной косяк и теперь покачивался туда-сюда. — С Новым счастьем! — выдохнул пьяный гость и шагнул, вернее упал внутрь. Ральф успел подхватить обмякшее тело и приткнуть его на тумбочку под зимнюю куртку. Стервятник явно прибавил в весе за эти годы, что не могло не радовать, только какого хрена он приперся к нему?! — Ты где так набрался? — Мммм, я трезв, как стеклышко, — не согласился Стервятник, и Ральф понял, что от того и правду не пахнет алкоголем, — просто ко мне заезжал Мертвец, и мы немного, — когтистая лапа помахала псевдоэлегантным жестом в воздухе, зацепив рукав куртки одним из колец, — подискутировали, вспомнили былое, ну вы понимаете. — Понимаю, — кивнул Ральф, — удолбались какой-то наркотой. Стервятник заерзал на узенькой тумбочке, его все время клонило вправо и он пытался сесть поровнее, упираясь в пол каблуками чудовищных сапог со шнуровкой до самых колен. — Вы собираетесь читать морали и ругаться? — поинтересовался незваный гость, скосив глаза к носу. — Тогда вам бы следовало одеться, потому что нравоучения с голым торсом звучат легкомысленно и малоубедительно. — Я уже не твой воспитатель и ничего я тебе вычитывать и воспитывать не буду, — Ральф с неудовольствием смотрел, как с подошв птичьих сапог таял снег, оставляя лужи на чистом полу, — нравится гробить свое чахлое здоровьице — пожалуйста, хочется сдохнуть от передоза — ради бога. — Ну вот, начинается, — фыркнул Стервятник. — Зачем ты пришел и где нашел адрес? — Ваш адрес я знаю с того момента, как научился вскрывать запертые двери, и помогите мне раздеться, пожалуйста, тут жарко. Ральф ещё раз оглядел Стервятника. На том было напялено какое-то старушечье пальто с отороченными куцым мехом обшлагами рукавов. В сочетании с выпендрежными сапогами и привычно намалеванными глазами, тушь с которых размазалась по щекам от снегопада, выглядело это как неудачный маскарад начинающего рокера. Ральф не собирался помогать и оставлять у себя упоротого Стервятника, о чем тут же и сообщил ему. Последнего это нисколько не смутило. — Я могу сидеть и в сапогах, а мой макинтош ничуть не пострадает, если полежит тут на полу. — Выметайся, — Ральф скрестил руки и поймал себя на мысли, как быстро он вернулся в привычный образ строгого воспитателя, как будто и не было этих лет вне Дома. — Ну вот уж нет, — Стервятник оперся о трость и встал почти не качаясь. Похоже, чтобы он не принял, его уже отпустило, взгляд прояснился, и он перестал беспрестанно улыбаться. — Там сейчас часы будут бить, а у вас ещё шампанское не открыто! И, ловко обогнув непреклонную фигуру, он прохромал в комнату, попутно сбросив пальто на руки Р Первого таким привычным движением, как будто только и делал, что скидывал шубы и манто на услужливые руки швейцаров и гардеробщиков. — После Мертвеца ко мне зашли Табаки и Сфинкс, — Стервятник уже крутил пробку на бутылке, — они собирались ехать к Рыжему в общину, и я тоже собирался с ними. — И что же тебя остановило? — Ральф отобрал бутылку, видя что Стервятник собирается помочь себе зубами. — Ваш отказ и конфетки. — Конфетки? В телевизоре раздался мелодичный перезвон курантов, и Ральфу ничего не оставалась делать, как метнуться к буфету и достать еще один бокал, чтобы быстро плеснуть туда шипящего напитка. — Загадывайте желание! — скомандовал Стервятник и, мечтательно улыбаясь, в три глотка осушил свой бокал. Эта маньяческая полуулыбка как-то очень встревожила Ральфа, он даже мысленно прикинул, что будет делать, если шампанское вступит в непредвиденную реакцию с тем, что Большая Птица употребил раньше. — Так что там с конфетами? — Помните, первый год после выпуска старших Новый Год в Доме не праздновали, только елку поставили в зале. И мы знали, что торжеств не будет, но все-таки надеялись, что случится чудо. Стервятник протянул руку с бокалом, намекая что неплохо бы было налить ещё. Ральф пристально посмотрел на безмятежного Стервятника, который пил шампанское с жадностью бедуина, дошедшего, наконец, до оазиса с чистой водой. — Вы и стали нашим чудом, когда принесли по мешку конфет во все комнаты. — И что? Тебя поразили тёплые воспоминания, и ты решил заявиться ко мне. Стервятник щёлкнул пальцами, и поковылял в коридор копаться в карманах своего помоечного пальто. Ральф терпеливо ждал, стоя в проходе. Всунув руку чуть ли не по локоть, шаря где-то за подкладкой, Стервятник пытался что-то нащупать. — Вот они, — Стервятник вытащил жестяную баночку и, встряхнув ею, вложил потрясенному Ральфу на ладонь подарок. — С Новым годом, — острозубо оскалился Стервятник и чмокнул в щеку, растерянного Ральфа. — Леденцы монпансье? — Ну да, — казалось Стервятника нисколько не смущала нелепость своего презента, — я видел, что у вас такая стоит на столе. И мне стоило определённых усилий отыскать такие же конфеты. Пришлось искать и, заметьте, не один день, — привычно-чёрный ноготь потыкал Ральфа в грудь, очевидно, для убедительности и для того, чтобы он проникся затраченными усилиями на поиск винтажных леденцов. — И вот, обыскав все магазины и лавочки, я нашел ваши любимые конфеты. Могли бы и поблагодарить. — Вот оно значит что, — очевидно, не следовало говорить, что в той коробочке у Ральфа лежали канцелярские скрепки и кнопки, да и коробка была из-под зубного порошка, — оказывается ты искал конфеты, а не спонтанно с пьяных глаз собрался ко мне. Стервятник, предпочел не услышать колкие замечания в свой адрес, он взял пиалу с оливками, сковырнул кусок сёмги с бутерброда и невозмутимо поглощал закуску, оглядывая стены квартиры. Выцветшие обои, отстающие от плинтусов, с темными пятнами у потока там, где его затопили соседи сверху, рассохшийся паркет, прикрытый полысевшим ковром, — жалкое зрелище. Квартира требовала ремонта ещё тогда, когда он работал в Доме, но он так и не собрался его сделать, живя угрюмым бирюком. — Приличные люди, когда получают подарок, обязательно что-то дарят в ответ, — Стервятник выуживал скользкие оливки перебирая их пальцам, как огромные бусины. — Приличные люди не являются в гости без приглашения, удолбавшись. Новогоднее празднование вырвалось из тесных клетушек квартир и теперь бурлило на улицах, трещало бенгальскими огнями, бахало хлопушками, рассыпая конфетти и серпантин. За окном грохотали праздничные салюты, счастливые люди, взбудораженные очередным обновлением календарных дат, кричали «ура!» и поздравления всем встречным и самим себе. В стеклах старенького буфета отражались огни фейерверков. Разноцветные отблески преломлялись в резных гранях хрустальных бокалов и оседали в мутноватом золоте глаз Стервятника. Стервятник вздохнул, поставил чашку с обмусоленными оливками и подошел, сейчас он уже больше походил на себя привычного, с вечной маской вежливого участия и спрятанной ото всех грусти. — Просто я устал ждать, когда ты придёшь сам.