Осеннее

День приёма заказов всегда в пятницу, и неважно в какой из дней она возвращалась или уходила. Всегда пятница, всегда после ужина ближе к восьми вечера. Так ей завещала летунья из старшаков Лупа, кажется, а может, Липа, а может, и вообще Булка. Крыса плохо помнила кличку, только звонкий высокий голос и губы с ярко-розовой помадой. Отвратительный цвет, у неё потом глаза чесались, и розовые пятна преследовали, плавая на самой границе зрения.       — Пятница в восемь, первый этаж, — высоким голосом говорила то ли Лупа, то ли Моська? — Не спрашивай почему, никто не знает. Сакральное время. Пятница. Восемь. Крыса стоит за покорёженными автоматами с газировкой, которая пересохла там ещё в прошлом столетии. Пока с заказчиками было не густо. А ей очень хочется уйти и поскорее. Но с пустыми карманами не пойдёшь, нужно набрать хотя бы минимум, а лучше и с запасом.       — Две упаковки батареек, блок Пэлл Мэлл, банку сгущенки и пачку дюшеса, — сипит прокуренный басок. В оконцах зеркал отражается лохматая бровь, крупные передние зубы, зелёный свитер в сальных пятнах и толстые желтоватые ногти. Как у покойника, думает Крыса и передёргивает плечами. Дракон из третьей — редкий гость в числе её клиентов. Значит летуны мальчишек уже вернулись или ушли, а это либо плохо, либо хорошо. Хорошо потому, что все, кто опоздал с заказами, сейчас придут к ней, плохо, что у многих не будет денег. Она не любила работать в долг.       — Тут она тут, я тебе говорю, — противным эхом от самой лестницы разносится голос Табаки, и Крыса быстро переворачивает все зеркальные бирки, ослепляя себя. Встречаться с пронырливыми глазами Табаки ни к чему. А он обязательно исхитрится впрыгнуть даже в самый крохотный осколок и тут же схватить её взгляд, чтобы выудить какой-нибудь секрет или тайну. Шакал такой же, как и Кошатница, всегда найдет потаённое и бесцеремонно схватит, не спросив разрешения.       — Привет, что-то не вижу очередей? Или мы последние? — верещит Шакал. — А что заказала мохнобровая Птица, ммм? Не отвечай — не надо, старина Шакал никогда не сунет нос в чужие дела. Крыса молча пережидает ураган децибелов, нетерпеливо постукивает ботинком по полу, кусает губы, отдирая корочки, и слизывает потом кровь с ранки, но Шакалу на это плевать. Он самозабвенно играет свой спектакль, не заботясь о мнении публики. В другой раз она бы просто ушла, оставив несносного колясника вопить за спиной, но сейчас у неё пока только один заказ и жалкие четыре сотни собственных денег. Со своего этажа она много не наберёт. Многие были дома на каникулах и привезли всё нужное сами, запасы ещё не иссякли, а ей срочно нужно уйти. Ей душно здесь. Поэтому она стоит и рассматривает слепяще-белые шнурки в кедах другого колясника, который тоже, как и она, пережидает Шакалье многословие. Новые джинсы, чистая обувь, дорогая коляска, тёмно-синяя рубашка, дальше Крыса не поднимает взгляд, но она и так знает, кто это. Мир слухами полнится. Чудом вернувшийся оттуда, откуда не возвращаются. Лорд — первый и единственный красавец второго этажа. А также редкостная сволочь, псих и гнида. До этого он делал ей заказ всего лишь один раз, а потом устроил скандал потому, что она что-то не принесла или принесла не то. Больше он к ней не обращался. А она сама никогда не искала себе дополнительную клиентуру: кому надо — знает где и во сколько. Пятница. Восемь. Первый этаж. Табаки уже шуршит бумажкой. Читает и комментирует то, что она должна принести. Крыса кивает и не слушает. Ей больше интересно, зачем здесь Лорд? В качестве моральной поддержки или всё-таки что-то попросит? Шакал всовывает ей в ладонь измятый перечень и по нервно бегающим пальцам на подлокотниках, Крыса понимает, что он что-то забыл указать или только что вспомнил. Но список принят и изменениям не подлежит — такие правила, завещанные предками, и не им их менять. Табаки тащит Лорда за рукав, шепчет на ухо, очевидно просит добавить что-то ещё к своему заказу. Крыса переворачивает самый маленький осколок, скребёт пятнышко на стекле ногтем и улыбается, когда чувствует, как всех перекосило от отвратительного звука.       — Два блока сигарет, батарейки, две банки хорошего кофе.       — Одна, — перебивает Крыса, — я не тяжеловоз, либо две жестянки порошкового. Зеркальце бликует от ламп, слепит, но она всё равно теребит цепочку, раскручивая этот одинокий глазок-оконце, пока не ловит кобальт глаз Лорда. Крыса поспешно закрывает стекло пальцем, пряча синеву, в которой можно утонуть, настолько она глубока и спокойна. Она же помнит совсем другие глаза, тёмные тучи грозового неба с дальним высверком молний, приближающие бурю.       — Хорошо, тогда одна банка, — покладисто говорит Лорд, и Крыса не может сдержать ухмылки. А ведь не соврали, пообломали крылья гордецу. Лорд перечисляет дальше, ни чем не удивляя её, все всегда заказывают одно и тоже, разница только в качестве товара и количестве. Кто-то дымит дешёвым Бондом, а кто-то будет выпендриваться с Мальборо. Лорд из последних.       — И блокнот или ежедневник, желательно в твёрдом переплёте.       — Что? — Крыса от удивления чуть было не подняла глаз, спас хохот двух крысят, уже болтающих с Табаки.       — Ежедневник или блокнот, — терпеливо повторяет Лорд, — если, конечно, найдёшь.       — Уж как-нибудь, — с внезапным раздражением говорит Крыса, — может, и к цвету пожелания есть?       — Без разницы, любой, — голос Лорда всё так же спокоен, и это ужасно раздражает. Он отдает ей деньги и список, а она тут же сминает бумажку в комок и, не глядя, сует в задний карман брюк, намеренно промахиваясь и делая вид, что не заметила этого.       — Освобождай дорогу, люди ждут, — грубо обрывает желание Лорда указать ей на оплошность. А потом, вполуха слушая болтовню разноцветных, как радуга, крысят провожает косым взглядом прямую спину в коляске, видит чёткие и сильные движения рук, крутящих колёса, и беззащитную ямку на шее под нелепо выстриженными волосами. Ей становится неловко и даже стыдно, как будто она увидела что-то сокровенное, сугубо личное, то, что не показывают чужим. Она уходит ночью в час Быка. Встаёт уже одетая, стараясь не задеть многоголосые колокольчики, подвешенные на шведской стенке. Рыжая осталась у кого-то на этаже, Русалка же сопит, подоткнув щёку кулачком и приоткрыв рот. Кошатница как всегда бодрствует, баюкает своих котов и ловит тени чужих сновидений. Возможно она не спит только в минуты её ухода, Крыса не знает наверняка, они слишком редко бывают наедине.       — Опять? — мурлыкает вопрос Кошатница, и один из её котов лениво встаёт с куртки Крысы, оставляя на подкладке чуть заметный пух вылинявшей шерсти. Нет смысла подтверждать очевидное, поэтому Крыса молча обувается, шнуруя высокие ботинки на толстой подошве, которые на её тощих ногах смотрятся, как два якоря. Но так и надо, когда собираешься нырнуть на самое дно Наружности. Там тоже всё не просто. Там тоже не любят других, инаковых, их отторгают, гоняют и хотят уничтожить. Ботинки проведут её сквозь мутные воды, примагнитят ко дну и дадут сигналы местным хищникам, что она здесь не чужая. Она не опасна, она собирает крошки и не претендует на большее. Не смотрите, не замечайте, идите мимо.       — Боишься и всё равно идёшь, — смеётся Кошатница. Её смех похож на кошачьи лапы: бархатный и мягкий, таящий в себе острые лезвия когтей. Смех безжалостного охотника, знающего про свою добычу такое, чего не знают остальные. Например, что Крыса до холодного пота боится уходить, но каждый раз преодолевает себя, выползая за ржавую сетку забора. Например, что однажды Крыса пришла с очередного вылета чуть живая и отлёживалась несколько дней, блюя в унитаз и сотрясаясь от болезненных судорог. Например, что Крыса ходит к родителям и берёт у них деньги, изображая примерную девочку в платьице в цветочек, потакая прихотям ПРИПа. Она знает и молчит.       — Кому это надо? Крыса старается не слушать, чертыхается сквозь зубы, когда задевает перекладину, и все колокольца начинают переливчатую перекличку. Она делит деньги на три части и прячет в разные места.       — Для кого ты стараешься? — не унимается Кошатница. Крыса не слушает и рассовывает запасы по потайным карманам, надевает куртку с пышными эполетами, которые придают её тонкой фигуре капельку внушительности и равновесия с ботинками, берёт пока ещё пустотелый, похожий на лягушачью шкурку, рюкзак.       — Тебе что-нибудь принести? — выдавливает она вопрос, избегая смотреть на матрас у окна.       — Что надо обрубку? Один из котов выпрыгивает прямо ей под ноги, и Крыса опять чертыхается в полный голос от того, что видела, какой самодовольной зеленью полыхнули глаза полосатого оборванца. Очень хочется наподдать ногой этим кишащим хвостатым клубкам, которые вознамерились её проводить мимо спящей на дежурстве Овцы. И никто не знает, делают они это по собственной кошачьей прихоти или выполняют волю хозяйки.       — Принеси хоть раз вещь без лжи, — говорит ей в спину Кошатница, и Крыса замирает у двери, пригибаясь, как от удара.       — Без лжи? — шёпотом переспрашивает она, прекрасно понимая, о чём речь. Кошатница не отвечает, бормочет приветствие очередному кошаку, залезшему к ней на постель. Кот громко урчит и перебирает лапами одеяло, заглушая любые попытки оправдаться.       — Да пошла ты! Ночь даёт ей пощёчину, остужая злость и ярость. Надо спешить, Дом пялится в спину слепыми чёрными окнами и молчит, поджав высокие двери, словно старик губы. У неё свой лаз в дальнем углу двора сразу за мусорными баками. Узкий ход щетинится острыми штырями порванной сетки. Она перебрасывает через забор куртку и рюкзак, а потом по сантиметру ввинчивается в дыру, стараясь не пораниться. Она могла бы пройти, как все другие, через широченный проход-дыру между рамами, куда можно протолкнуть маленькую тележку, а если постараться, то и кого-нибудь из колясников. Но у неё свой персональный родовой путь в Наружность, её личное перерождение. Она уходит Крысой, опасной и непредсказуемой, с лезвием под одним из ногтей, и никто не знает под каким. Для всех оставшихся она рисковая и удачливая, она ныряет в опасный мир, она там своя, у неё десятое чувство на опасность и умение находить нужные вещи. Она легендарный летун Дома, достающий любой заказ и приносящий то, что никто не ждёт. Она ползёт под сеткой, острый штырь цепляет плечо, оставляет тонкую пунктирную царапину — плата за проход. Родов без крови не бывает. На ту сторону выходит Вшивая. Вшивая — маленький серый грызун, помойный житель в огромном городе. Она прошмыгнет по пустырю, откопает под завалами досок пакет и переоденется, становясь безликой тварью Наружности, одной из многих. Натянет шапку, поменяет приметную рокерскую куртку на заурядную курточку грязного коричневого цвета, оставит только ботинки, путь смотрят на них и удивляются, лишь бы не лезли в лицо. Она мимикрирует, сливаясь с городом, засеменит вдоль высоких стен, припадая к подвальным окнам, избегая любого взгляда, оклика, вздоха, внимания. Путь начинается через расчёсочный двор, уставленный спящими автомобилями, через кургузый клочок песочницы с забытыми формочками и лопаткой. Она остановится, задумчиво рассматривая ярко-жёлтую звёздочку и приторно-малиновую клубничину, ей нужна удача. Мокрый песок отлично лепится, и она выкладывает на деревянной скамеечке три звезды и две ягодки, а потом садится рядом и плачет от одиночества и глупости. Талисманы здесь не работают, приметы и заговоры нужны Крысе, а не Вшивой. У ноги что-то блестит и, мараясь в песке, она достаёт колечко с небольшим камушком. Тоненький ободочек под серебро и стекляшка, изображающая драгоценность. Цвет не разобрать и в темноте он кажется то чёрным, то тёмно-бордовым. Она вертит колечко, отряхивает и примеряет на большой палец. Кольцо застревает на суставе, колет кожу топорной обработкой крепления. Дешёвая штамповка, но Вшивая никогда не пренебрегает такими находками. Она стаскивает колечко, и надевает на безымянный палец. Пора идти, проверять, безопасны ли старые норы, не заняли ли их такие же, как она, блохастые жители тонущих кораблей или ей придётся искать новое место, чтобы пережить очередное свидание с Наружностью и спрятать свою добычу и припасы. Она давит ногой песчаные куличи, ломает формочки, с удовольствием слушая сухой треск пластмассы. Она уходит, держась в тени, подальше от уличного освещения и света фар редких автомобилей, крутит в кармане колечко и придумывает историю. Вещь без истории мертва, кому нужно кольцо, найденное в песочнице расчёсочников? Кому нужна скучная правда? А снятое с руки покойника — это уже магия, это то, что принесёт владельцу удачу, счастье и вечную любовь, которую даже смерть не разлучит. Вшивая смеётся, перебирается через огромную лужу по заботливо накиданным камням и с каждым шагом расправляет плечи. Подбирает бельевую прищепку и глянцевую полоску с рекламой нового магазина, суёт в карман. Пожалуй, она даже принесёт синеглазому засранцу две банки отличного кофе. Она знает одну милую лавочку, где обжаривают и тут же мелют отличный кофе, такого в Доме никто и не пробовал. Пожалуй, в этот раз ей повезёт и она успеет надышаться, прежде чем окончательно уйдёт в душный смрад Дома. Пока ночь — она Вшивая. Пока ночь — она здесь хозяйка.