Не суждено

“But the unknown is awakening Don't give up now, there's already so much at stake If Atlas falls, I'll rise up and carry us all the way” ♫ Shinedown - Atlas Falls

Кто-то кусает за руку. Прямо-таки вгрызается в кожу, слюнявя ее и царапая зубами. Фэн Синь распахивает глаза скорее от удивления, чем от боли. Внезапно уплывшее сознание возвращается, как по щелчку, словно шнур питания снова вставили в розетку. Потолок в поле зрения мутный и идет странными темными пятнами. Фэн Синь не может понять, в чем дело, пока не моргает несколько раз, прогоняя эту пелену. Вдруг сверху появляется лицо Цоцо. Мальчик смотрит на него, приоткрыв рот и округлив глаза. — Цоцо! — слышится голос Цзянь Лань. — Не отходи от меня, понял?! И зачем ты его укусил? Я говорила тебе: не кусай людей! Ее сын мотает головой, а затем нажимает Фэн Синю на грудь слева обеими руками, толкает, как зверек, пытающийся сдвинуть или расшевелить что-то большое и непонятное. В памяти медленно всплывает момент, в который сознание отключилось, оставив Фэн Синя в неведении о том, что происходило в аптеке дальше. Начались толчки, закричали люди, а потом он упал… Он пытается рывком сесть, и это оказывается очень плохой идеей: помещение и лица вокруг смазываются, словно его посадили на кончик юлы и хорошенько раскрутили. Резко начинает мутить. С одежды от движений осыпаются мелкое стекло и куски штукатурки. — Куда-куда? — приговаривает Цзянь Лань, придержав его за здоровое плечо. — У тебя кровь! Фэн Синь трогает затылок, где на ощупь в волосах вязко и липко. Цоцо сидит на коленях прямо на усыпанном побелкой и мусором полу и наблюдает за ним, не издавая ни звука. Хуа Чэн, хмурый и мрачный, молча стоит у разбитых стеллажей, превратившихся в груду стекла и обломков. Незнакомые люди, еще оставшиеся в аптеке, переговариваются и помогают друг другу подняться. Некоторые спешно сгребают все, до чего могут дотянуться, неважно, нужное это или нет, и выбегают за дверь. — Твой сын вообще разговаривает? — спрашивает Фэн Синь, снова опустив взгляд на Цоцо. Цзянь Лань вздыхает и кивает. — Да. Но сейчас он даже мне не отвечает. И снова начал кусаться! На предплечье ближе к запястью и правда остались неглубокие вмятины от маленьких зубов. Как бы то ни было, Фэн Синя именно это и привело в чувство. Стоит сказать мальчишке спасибо, что разбудил его, пусть и таким странным способом. Хрустит стекло под чужими ботинками совсем рядом, и Фэн Синь видит Пэй Мина, который берет Цоцо под мышки и поднимает на руки. — Мужик! Ты его спас, видишь? А то так и валялся бы тут, пока мы выбирались из подсобки! — бодро говорит он. — Выбирались? — переспрашивает Фэн Синь. — Ага, дверь прижало, а этот пацан как выскользнул в щель, как побежал тебе на помощь! Мужик! — повторяет Пэй Мин, слегка встряхнув округлившего глаза еще больше Цоцо. — Да не бойся ты! У нас тут все, как в кино! Смотрел кино, где герои ходят и всех спасают? И из горящих зданий, и с тонущих кораблей, и все им пох… нипочем! — Ему еще рано смотреть такие фильмы, — тихо говорит Цзянь Лань, но ребенка из чужих рук забирать не спешит. — А вот очень зря! — веско отзывается Пэй Мин, не отводя взгляда от лица Цоцо. — Ну? Видишь? Ты за мамку на мосту испугался? Так это шутка была такая! Какой фокус вышел, а? Никуда она от тебя не денется, гляди, какая красивая! Щечки, как персик! Цзянь Лань стоит белая, как больничная стена, но Пэй Мин этого словно не видит, а Цоцо не возражает, косится только на мать, дергая уголками губ. То ли плакать собирается, то ли улыбаться. Фэн Синю кажется, что он все же вот-вот улыбнется, но тут у Пэй Мина из-под волос вниз по лбу стекает капля крови. Цоцо дергается, упираясь обеими руками ему в грудь. — Я что сказал, не бояться! — быстро стерев кровь рукой, говорит Пэй Мин еще веселее, чем до этого. — Нашел, чего пугаться, кровь и кровь! Я в порядке, гляди! Мужчина лучезарно улыбается. Фэн Синь понимает, что не у него одного тут разбита голова, но решает ничего не спрашивать. В их ситуации вопрос, как это случилось, весьма странный. Здание стоит — и на том спасибо. — У вас есть дети? — спрашивает Цзянь Лань Пэй Мина. — Неа, — отвечает тот, поудобнее перехватывая Цоцо. — Вот это как раз уже мне рано. Но пацан клевый! Оставлю его себе! — Эй! — возмущается мать. Пэй Мин, будто не слыша ее, переступает через обломки на полу и направляется к двери вместе с ребенком на руках. — «Годзиллу» смотрел? — спрашивает он, обходя перевернутый и развалившийся на деревяшки и фанерки шкафчик, из которого выкатились пузырьки. Цоцо мотает головой. — Ай! Ты его вообще воспитываешь, мамаша?! Цзянь Лань закатывает глаза и со вздохом наклоняется к Фэн Синю. — Встать можешь? Фэн Синь кивает и поднимается на ноги, не став даже отряхиваться от пыли и побелки. Хуа Чэн коротко смотрит на него одним глазом и снова возвращается к изучению карты. Его губы беззвучно шевелятся, пока он переводит взгляд с одной ее части на другую. — Идем, — говорит Фэн Синь. В этот момент слышится какой-то скрежет. Что-то бьется — судя по звуку, мелкое, а следом из-за угла раздается горестный возглас Ши Цинсюаня: — Хэ-сюн, осторожнее! — Эй! — кричит Фэн Синь, не видя обоих, но внутренне радуясь, что они в порядке. — Спасибо! Ши Цинсюань выворачивает в зал для покупателей, едва не споткнувшись об обломки на полу. — Да не за что! Удачи вам! — он замолкает, а потом укоризненно смотрит на Фэн Синя. — Да у тебя опять кровь! Ты двух шагов не можешь сделать, чтобы не найти мне работу? Фэн Синь отмахивается. — Не нужно ничего с этим делать. Нам пора. Цзянь Лань добавляет: — Будьте осторожны и лучше уходите тоже. — Да-да, — соглашается Ши Цинсюань. — Только соберу кое-что. Хэ-сюн, не ломай дверцу, у меня есть ключи! С этими словами он снова исчезает за стеной. Хуа Чэн складывает карту и, опустив руку с ней вдоль тела, идет к двери следом за Пэй Мином, не обходя осколки и даже не глядя под ноги, а наступая ботинками так, что каждый его шаг сопровождается скрежетом и хрустом стекла. — Идем, — тихо повторяет Фэн Синь, и Цзянь Лань, шумно выдохнув, пробирается к выходу за ним. Солнце снаружи уже не такое яркое. Скоро день начнет клониться к вечеру, и сложно вообразить, где и как они смогут провести ночь. Об этом и не получается думать. От рухнувшего на соседней улице дома продолжают подниматься вверх дым и пыль. Фэн Синь гонит от себя мысль о том, что под завалами еще могут оставаться люди, которые не успели выбраться до того, как здание сложилось внутрь, как детская книжка с объемными картинками-фигурками, стоит ее закрыть. Это не единственный пожар: черный дым вьется в воздухе, а ветер носит рваные кусочки пепла. Трудно вообразить, сколько вокруг охваченных огнем или обрушившихся построек. Город не узнать. Люди двигаются хаотично: кто-то группами, кто-то — поодиночке. Дороги заставлены брошенными как попало автомобилями, в большей части которых нет стекол. Искореженный металл. Кровь на асфальте. Куски арматуры и бетонных перекрытий, и все это приходится обходить порой по большой дуге, а иногда — по соседним кварталам. Из-за этого путь только становится длиннее и дольше, и Фэн Синь каждый раз бессильно стискивает зубы, считая каждую минуту промедления. Его мутит, но уже невозможно понять, от разбитой головы, нервов или происходящего вокруг. Пэй Мин несет на руках Цоцо, и даже он уже не улыбается, хотя пристально следит за тем, чтобы мальчишка меньше озирался по сторонам. Фэн Синь идет чуть поодаль от Хуа Чэна, постоянно соблюдая дистанцию. Тот, кажется, вообще не обращает внимания на возникающие на пути препятствия и ужасы катастрофы, которая так не похожа в реальности на то, что показывают в кино. Совершенно, никак не похожа. Периодически воют и орут системы общественного оповещения, призывая дожидаться помощи спасателей и соблюдать осторожность, эвакуироваться из зданий и пробираться к убежищам. Фэн Синь замечает на улицах несколько тяжелых военных машин. И есть то, от чего приходится отводить взгляд, прятаться, пытаясь подавить позорное чувство, что ничем уже не можешь помочь, а потому лучше идти, не останавливаясь. Трупы. Те, кого вытащили мертвыми из-под завалов или из разбившихся машин, те, кого поломало падающими столбами, вывесками, те, кому уже все равно. Их складывают на газоны, парковые аллеи за коваными металлическими заборами, пряча в черные или белые непрозрачные мешки, — ровно, одного за другим, как на построении в армии. Хуа Чэна Фэн Синь видит по большей части со спины, но даже так ему кажется, что с каждым часом, с каждым пройденным километром он мрачнеет, а фигура его становится тяжелее и будто выше, вытягивается, как тень под ползущим по кругу солнцем, когда закат уже совсем близко. Внутри что-то раскаляется и давит все сильнее. Где-то там, за десятки кварталов от них, происходит такой же кошмар, как и здесь. И там тоже достают из-под завалов уродливые тела, тоже кладут их, как по линейке, на зеленую траву и отходят, чтобы принести следующие. Как конвейер мертвецов, чудовищное число которых потом назовут в новостях, а позже запишут на страницах истории. И потеряются имена, сотрутся воспоминания. Это останется лишь еще одним днем в череде эпох, когда мир содрогнулся. А для кого-то он исчез. А для кого-то уже никогда не сможет быть таким же, как прежде. И Фэн Синь один из них. Му Цин где-то в городе, среди руин и пожаров. Выбрались ли они с Се Лянем из торгового центра? Нашли ли Жое? Что, если они ранены? Если им нужна помощь, а кто-то вот так тоже идет мимо, спасает свою жизнь или ищет кого-то дорогого, а на них — плевать? Фэн Синю не плевать! Он здесь, здесь! Все, что было утром, все, о чем он думал, кажется воспоминанием куда более далеким и нереальным, чем совсем раннее детство. Словно вся жизнь просто приснилась, а реальность — вот, в исходящем дымом и пылью городе, в стонах, в плаче, в призывах крепиться, потому что они — одна страна, и это — их общее горе. Только вчера, меньше суток назад, они сидели за столом все вместе, вчетвером. Фэн Синь смеялся над Му Цином и деланно обижался на то, что тот всегда цепляется к его шмоткам или обуви. Руку протяни — и можно было обнять, поцеловать, прижать к себе, зарыться всей пятерней в волосы, как Фэн Синь любит делать. А он как поступил? Нельзя было отпускать его одного. Фэн Синь же хотел пойти с ним. Нужно было бежать следом, пусть бы Му Цин орал на него и бил, сколько душе угодно, зато потом успокоился бы. Нужно было сказать: не ходи, если так решил, никуда, только не уезжай, потому что завтра мир перевернется. И я хочу лишь, чтобы ты был рядом, чтобы с тобой все было хорошо. И не пришлось бы идти через полгорода вот так. Не пришлось бы звать и не получать ответа, а Фэн Синь в глубине души только это и делает. Зовет мысленно то Му Цина, то Се Ляня, умоляя, чтобы они были в порядке. Чтобы были живы. Вспоминается взгляд, с которым Му Цин смотрел на него, стоя у стены рядом с разлетевшимся от упавшей статуэтки стеклянным столиком. Фэн Синь четко видел в его глазах бессильную какую-то, болезненную злость. Опять. Он снова чего-то не понял, не вник, не успел разобраться, прежде чем начал делать какие-то выводы и лезть к нему с расспросами. Фэн Синь его оттолкнул. Фэн Синь ему сказал, что видеть его не хочет. Утром он думал, что все между ними кончено из-за какого-то нелепого недопонимания, хотя ведь прекрасно осознавал, что и двух дней бы не протянул на этой обиде! И сейчас вдохнуть не может без ощущения, словно из души что-то вытягивают и вытягивают, как тонкую мерзлую веревку, которая его режет с каждым движением. Фэн Синю даже на мгновение кажется, что он ощущает запах Му Цина: привычный, родной, который уже вбит в подсознание сигналом: он, мое, выстраданное бесконечными скандалами, пока они разбирались, точно ли жить друг без друга не могут или просто так сильно ненавидят, что аж пройти мимо не способны, не сцепившись. Он берется пальцами за переносицу, сжимает так, чтобы отозвалось тупой болью во лбу и носу, потому что этот удар кулаком он точно заслужил. И пусть болит! Через две недели Хуа Чэн с Се Лянем должны были вступить в законный официальный брак. И плевать, что на Тайване, хоть на луне! А теперь Се Лянь неизвестно, где, непонятно, жив ли он, а Хуа Чэн практически остался без глаза. Вчера они смеялись и обсуждали костюмы и гостей, а сегодня не могут даже найти друг друга! Фэн Синь смотрит только под ноги, так что не сразу понимает, что они уже никуда не идут, а еще — что вокруг темно. Ночь наступила незаметно, и у нее цвет ржавчины из-за пожаров, которыми охвачены районы города. Вокруг снова много людей, все толпятся, кто-то кричит, плачут дети. — В чем дело? — спрашивает Пэй Мин, передав подоспевшей Цзянь Лань ее сына. — Не знаю, — отвечает Хуа Чэн. Фэн Синь впервые за несколько часов слышит его голос. — Прохода нет! — кричит мужчина в военной форме. — Туда нельзя! Завалы! Приказ не впускать посторонних. Хуа Чэн отворачивается, не слушая дальнейшие инструкции о том, что совсем недалеко в здании школы организовано убежище для тех, кто лишился дома или находится в пути. Фонари не горят, но он все равно раскрывает карту, впивается в нее взглядом. — Нужно обойти, — говорит он. Вмешивается Цзянь Лань: — Нам нужно отдохнуть. — Я не собираюсь отдыхать, — бросает Хуа Чэн, не отвлекаясь от карты. — С другой стороны река, мы что, будем плыть? — восклицает Цзянь Лань. — Оцеплены несколько кварталов, мы потратим минимум три часа, чтобы обойти их! — Она права, — говорит Пэй Мин. — Мы должны сделать привал и поесть. Нельзя двигаться без остановки. И ты тоже ранен, брат. Хуа Чэн комкает края карты, и они скрипят под его пальцами, как цветочные стебли под лезвием секатора. — Тогда я пойду один, — произносит он. Цзянь Лань вздыхает, но не сдается: — Ты хочешь рухнуть где-нибудь без сил именно в тот момент, когда они тебе понадобятся? Хотя бы несколько часов. Эй! — кричит она, обращаясь к мужчине в форме, который не пропускает толпу. — Тут можно будет пройти чуть позже? — Как разберут! — отвечает тот. — Часа четыре, не меньше! Повернувшись к Хуа Чэну, Цзянь Лань выжидающе смотрит на него: — Что я и говорила. Поесть, прийти в себя и хоть немного поспать. Мы не выиграем время, если пойдем в обход. Лучше подождать в убежище. Хуа Чэн какое-то время молчит, пока все, даже Цоцо, смотрят на него. Фэн Синь сам не знает, что стоит выбрать. Есть совершенно не хочется, как и спать. Голова похожа на кусок чугуна, который болит и весит тонну. Только теперь, когда они остановились, он чувствует, как от сломанной ключицы расползается по груди неприятно, остро, будто в плечо воткнули металлический штырь, который время от времени медленно проворачивают. Он готов идти дальше. В его сознании и не умещаются другие варианты. Отдохнуть все равно не получится. Но Цзянь Лань права — не плыть же через реку ночью. А завалы должны разобрать. Кто знает, что там, на пути в обход. Пахнет гарью, небо охвачено грязно-медным заревом, а значит, совсем недалеко горят здания. Смутно слышно, как орут пожарные сирены. Ничего не ответив, Хуа Чэн складывает карту, с которой не расстается, и поворачивает назад. Цзянь Лань поджимает губы, глядя ему вслед, но молчит, только обнимает крепче Цоцо и ступает следом. Через некоторое время они добираются до уцелевшего здания, в котором с трудом сейчас можно узнать школу. Ворота распахнуты, одна секция лежит на траве, придавив и поломав какой-то ягодный куст, росший рядом. Цветы в круглых клумбах примяты, словно люди ходили прямо по ним, не разбирая дороги. На крыльце разложены какие-то тюки и пакеты. Внутри нет света, только горят тусклые фонарики на батарейках, повернутые часть в сторону, часть — вверх, и это освещение делает помещение еще более мрачным, чем простая темнота. По коридорам слоняются люди. Кто-то ест из пластиковых коробочек, разместившись прямо на полу. Большая часть народу находится в спортивном зале, куда их провожает полная пожилая женщина со странным, бегающим взглядом и словно прилипшей к губам улыбкой, которая не меняется, что бы она ни говорила. — Размещайтесь здесь. Я принесу вам пакеты. Там немного лекарств и еды. Собрали, на всех не хватит, но пока есть. Люди все прибывают и прибывают. — Спасибо вам, — отвечает Цзянь Лань. — Хорошенький, — не меняясь в лице, говорит женщина, погладив замершего под ее рукой, как кролик, Цоцо. — Внучек. Цзянь Лань выглядит озадаченной, но в следующую секунду улыбается волонтеру в ответ и проходит в глубь спортивного зала. Люди спят на одеялах, полотенцах, гимнастических матах. Некоторые стонут от боли, некоторые переговариваются между собой или успокаивают ревущих детей. Хуа Чэн садится у стены и достает телефон, обмотанный фиолетовыми наушниками Цоцо. Фэн Синь молча берет себе один и садится так далеко от него, насколько это позволяет провод. «…главным приоритетом сейчас является тушение пожаров и спасение людей, оказавшихся под завалами. Ночью ни на секунду не будут прекращены спасательные и поисковые работы. Первая задача спецслужб — расчистить пути для «скорых» и пожарных машин. По всему городу организованы убежища и приюты в уцелевших школах и храмах. Мы призываем всех, кто может, оказывать помощь пожилым гражданам и потерявшимся детям, а также волонтерам. Угроза новых толчков все еще сохраняется. Сегодняшний день уже унес жизни более семидесяти тысяч человек. В северной части города продолжаются пожары. Многие здания в аварийном состоянии. К несчастью, это еще не конец, потому что в любое мгновение они могут обрушиться. Спасатели делают все возможное, чтобы эвакуировать жителей районов, пострадавших больше всего. В этот страшный час мы должны…» Хуа Чэн выключает радио, и Фэн Синь не просит его оставить. Новости неутешительные, и вряд ли кто-то из них ожидал чего-то другого. Когда помогавшая им разместиться женщина приносит еду и лекарства, Цзянь Лань обрабатывает Фэн Синю рану на голове антисептиком, пока Пэй Мин отвлекает Цоцо от вида пропитавшихся кровью ватных тампонов. Затем приходится поменяться, потому что у Пэй Мина тоже рассечение под волосами. Они молчат, лишь изредка перекидываясь короткими фразами. Цзянь Лань заставляет поесть, и Фэн Синь даже не понимает, что им дали. Все безвкусное, ничем не пахнет, или он даже не задумывается над тем, что кладет в рот, пережевывая и глотая лишь с одной мыслью: надо. Хуа Чэн тоже ест, сидя поодаль у стены, и это радует. Сколько бы он ни замыкался в себе, сколько бы ни рвался как можно скорее попасть в точку назначения в поисках надежды, которую они все по умолчанию приняли за абсолют, даже он понимает, что силы еще понадобятся. Вряд ли он голоден, просто делает это с тем же чувством, с каким водитель заправляет машину бензином — лишь бы ехала. Им приносят несколько пледов, от которых сильно пахнет какими-то травяными лекарствами. Их наверняка пожертвовал волонтерам кто-то из пожилых. Фэн Синь ложится прямо на пол на левый бок, подложив под голову руку. Он думает, что уснет, что тело настолько устало, что не сможет не урвать хотя бы пару часов отдыха, но ошибается. Жестоко ошибается. Стоит закрыть глаза, их уже тянет распахнуть, чтобы оглядеться. Адреналин, все это время поддерживавший инстинкт самосохранения, теперь начинает новую игру. У Фэн Синя громко и быстро бьется сердце, а от волнения, которое набросилось сверху, как долго загонявший добычу хищник, хочется вскочить и бегать кругами. Все те мысли, что терзали его днем, клубятся в голове подобно едкому черному дыму. Не выдержав больше ни секунды, Фэн Синь встает и направляется в коридор, не обращая внимания на поднявшую голову и тихо окликнувшую его Цзянь Лань. Пэй Мин лежит рядом с ней, и он совсем не похож на себя бодрствующего. Сейчас он скорее напоминает ребенка, закутанного в плед и желающего спрятаться от гнетущей темноты собственной комнаты под одеялом, став маленьким и незаметным. Фэн Синь находит пожилую женщину, которая встретила их в этой школе. Та смотрит на него все с той же улыбкой, от которой узлом в центр живота стягивает все внутренности. — Есть какая-нибудь работа? — спрашивает он. — Может, вам нужна помощь тут? — Не спится, юноша? Фэн Синь кивает, сглотнув. — Можешь тогда забрать воду у входа, только недавно принесли еще, не всем хватило. Раздать нужно. По одной бутылке в руки, — говорит волонтер. — Да. Хорошо. Что угодно. Чтобы не думать, Фэн Синь начинает считать бутылки. Сколько отнес, сколько отдал. По одной в руки. Это слишком просто, не математическое уравнение, но, если концентрироваться только на этом, становится чуть легче. Кто-то благодарит его, принимая воду, а кто-то даже не поднимает глаза, только берется за бутылку дрожащими пальцами. Смотрят такие в никуда. Фэн Синь не спрашивает, что у них случилось. Он вообще ни с кем не разговаривает. Ему хватает окровавленных повязок, заплаканных лиц и перепуганных детей, которых пытаются убаюкать матери, а то и вовсе — совершенно чужие люди. — Спасибо, ты очень добр, — говорит ему женщина-волонтер, складывая в коридоре скомканные тонкие одеяла, что минуту назад вывалила из огромного пакета. — Но и тебе нужно отдохнуть. — Не могу, — стараясь не смотреть на ее странную улыбку, отвечает Фэн Синь. — Понимаю. Мой дом сегодня рухнул. Бух! — всплескивает руками она, роняя одеяло, но тут же наклоняется и подбирает его снова. Губы дрожат, но уголки так и подняты вверх, словно их пришили. — Я на рынок пошла. Собиралась готовить баоцзы. Дочка приехала погостить, так и просила: приготовь, мама, баоцзы, да специй побольше добавь. Я уж ей говорю, чтобы соленого много так не ела, но разве она послушает, муж так ее балует, всегда на поводу у нее идет. Ну а потом… — Женщина убирает согнутым запястьем волосы со лба, улыбается еще шире и переводит на остолбеневшего Фэн Синя взгляд. — А потом ее из-под завала достали. Я ее за руку беру — холодная. И никак ее согреть не могла. Врачи мне не сказали ничего. Да им некогда, я понимаю. Я вот жду, может, они вернутся, скажут мне про нее. Ей рожать в октябре, внучек будет у меня. Фэн Синь трет трясущейся ладонью лицо и сглатывает снова и снова. Он понимает, что женщина не в себе от горя потери, но ее слова звучат так, как выглядят торчащие из открытых переломов кости. Она улыбается. Она улыбается, рассказывая, как из-под обломков дома прямо на ее глазах достали беременную дочь. Мертвую. Он что-то невнятное отвечает, идет на негнущихся ногах по коридору и оттуда — на улицу. Голова безумно кружится, и Фэн Синь успевает только перегнуться через перила на крыльце, прежде чем его выворачивает наизнанку. Несколько долгих мгновений он выжидает, пока живот и горло перестанет скручивать, как полотенце, которое кто-то решил хорошенько выжать. Когда, наконец, удается выпрямиться, он замечает на крыльце Хуа Чэна. Тот стоит, прислонившись спиной к стене и держа в руке бутылку с водой. Встретив взгляд Фэн Синя, он протягивает ее ему. — У тебя сотрясение. — Наверное, — выдыхает Фэн Синь, неловко скручивая крышку левой рукой и отпивая большим глотком воду, которая рушится холодом в пустой желудок. Хуа Чэн смотрит на него, потом вдруг чуть опускает голову и произносит, скрестив руки на груди: — Они живы. Фэн Синь сжимает пальцами бутылку так, что хрустит и вминается внутрь пластик. — Откуда ты знаешь? — Если думать по-другому, ничего не сможешь сделать. Он прав. Фэн Синь это понимает, и это так логично. Вот, почему Хуа Чэн закрылся от всего, не обращал внимания на людей, разрушения, сквозь которые они шли, плач и вой тех, кто кого-то потерял. Не потому, что ему все равно на всех, кроме Се Ляня. Потому что иначе сломается даже он. — Прости, — просит Фэн Синь. — За то, что я сказал тебе в аптеке. Я был идиотом. О том, каким он был идиотом прошлым вечером, даже говорить не стоит. И этого в его «прости», возможно, даже больше. Хуа Чэн едва заметно передергивает плечами. Только сейчас Фэн Синь видит, как осунулось его лицо, на котором теперь еще сильнее заострились черты. Вдруг раздается приглушенный грохот, словно вдалеке взорвалась петарда. Фэн Синь вздрагивает, готовясь к новым толчкам. Но это не они. Даже Хуа Чэн шире раскрывает единственный глаз, делая несколько шагов к краю крыльца школы. Высоко в небе в нескольких кварталах от них расцветают фейерверки. Яркие искры взрываются в воздухе и осыпаются вниз, как сказочная пыльца. За пределами школьного двора кто-то вскрикивает от ужаса. Почему-то сейчас нечто подобное, праздничное, выглядит до дрожи жутко. — Какого хрена? — выдыхает Фэн Синь. — Случайность, — бросает Хуа Чэн. — Или сигнал о помощи. Фейерверк продолжается несколько минут, а потом прекращается. Тишина пару мгновений после кажется оглушительной. Фэн Синь невольно думает, что Се Лянь с Му Цином должны быть где-то в той части города. Может, они также в этот момент смотрели на эти праздничные огни над лежащим в руинах и пепле городом?