Ещё долго я сидела в стенах обшарпанной кухни, рассматривая прикрытую в комнату Брэндона дверь и сжимала на себе ткань его длинной, растянувшейся футболки. От неё пахло домашним комфортом, мужским гелем для душа, но все эти запахи перебивал грубоватый и волнующий моё обоняние аромат, становившийся привычным и узнаваемым всё больше с каждой последующей репетицией. А сейчас он неизбежно окружал, касался моего тела и провоцировал фантазию на ещё более опьяняющие мысли.
Они здорово добавляли проблем покалеченной сегодня ночью голове, разжигая череду догадок, которыми я пыталась подкрепить согласие Брэндона наперекор агрессии: команды нет, но есть я, которую он пустил в свой дом. На протяжении нескольких лет я завоевывала в его глазах авторитет настойчивой и трудоспособной ученицы не для того, чтобы сдаться так легко ― распрощаться с участием в конкурсе и смириться с титулом стервы. Участвовать в плане по отмыванию денежной доли хореографа было, по правде говоря, отвратительной идеей, и никакая шалостливая месть уже не казалась значимым оправданием, но и без моего согласия мы не зашли бы так далеко. Брэндон игрок, и он не мог упустить и этот шанс. Но что если решающая роль принадлежит моей чёртовой жертвенности...
Что ж, я действительно была готова отдать все деньги блондину и его сестре. Я сказала это даже не подумав, на что сама планирую жить, ведь ради конкурса уволилась с работы, а накопления на счету давно приобрели вид трёхзначного числа. Странно, но и сейчас этот вопрос совершенно меня не волновал... Это не то, из-за чего моё возбуждённое состояние яснее ясного заставляло меня сидеть на кухонном стуле в размышлениях. Сегодня многое было сказано сгоряча и от безысходности, хотя это не облегчало моей раздирающей обиды... Как он на самом деле ко мне относится?
Я лишь горела и истлевала идеей о том, что ближайшие две недели посвящу каждую минуту хореографу: один на один. Это вызывало такой нестерпимый жар в груди и на лице, как если бы я страдала лихорадкой. Волнение засело в солнечном сплетении, пока я ожидала рассвета и начала тренировки; оно не давало мне и крохотной возможности вернуться в комнату и лечь на подушку. Сегодня мы снова окажемся по одну сторону баррикад, посмотрим друг другу в глаза во время танца, и, возможно, наш состоявшийся поцелуй, который мы излишне упраздняем и обоюдно скрываем от обсуждения, снова обретёт вечно ускользающий скрытый смысл нашего общения.
Из его комнаты с частой периодичностью доносились шорохи: Брэндон не спал всё это время и наверняка думал о предстоящей работе. Наверное, и обо мне. Но под позднее утро звуки стихли, и когда я уже ощутила в теле весомую тяготящую усталость, проснулась бодрая, ничуть не смущённая моему присутствию Молли, не желающая отсыпаться в свой единственный выходной, и мы решили вместе сварить овсянку.
С девяти утра устроив завтрак и придя в себя после “пьяного дебоша”, я облачилась в спортивные шорты и майку, оставленную мной в зале, пытаясь притупить изнеможение от затянувшегося ожидания глубокой разминкой. Настенные часы громко тикали в такт моим чопорным движениям, напоминая об отсутствии музыки, а Брэндон всё никак не появлялся в дверях, и в одиннадцатом часу я отважилась взять всё в свои неуверенные руки.
Его комната выглядела ещё более неопрятной, чем у Молли, но стала для меня откровением. Облетевшая побелка здорово гармонировала с расслаивающимися обоями; куча смятых на стуле вещей заменяло отсутствие шкафа, ящик тумбочки не задвигался до конца, зато вместе с толстенным слоем пыли, у настенного зеркала разместилась фотография родителей. Бегло осмотревшись, я изо всех имеющихся сил отмахнулась от накатившей грусти при виде сияющих на старом снимке лиц и подкралась к широкой кровати, занимающей почти всю площадь комнаты. Под ногами загремели опустошённые бутылки, в которых я признала бывший виски; стекло целой очередью покатилось по паркету из-за моего неосторожного шага.
― Ну что такое! ― Вздрогнув от неожиданности под оглушающий звон и злое рычание давно привычного тембра, я отпрянула от в миг взлетевшего одеяла, которым растрёпанный блондин замахнулся и не глядя накрылся с головой. ― Молли, отвали!
― Ты так со своей сестрой разговариваешь?
От услышанного я опешила, чувствуя, как неловкость за неожиданный визит в его комнату уступает излишне эмоциональному недовольству. Брэндон осторожно приподнялся на мой голос, смахнув одеяло с заспанного лица, и испытующе осмотрел меня от оголённых ног до поджатых губ и недовольного нахмуренных бровей. Мой осуждающий взгляд и его шалостливый встретились, и хореограф тут же расплылся в ехидной самодовольной улыбке, сравнимой по гнилости с переспелым бананом.
― Лапуля, а ты что здесь забыла? Бельё? ― Моё присутствие моментально разбудило Брэндона от сонливости, и я оказалась застигнута врасплох раздевающей до эмоциональной наготы злой иронией. Неужели я позволила себе думать, что хореограф будет вести себя серьёзно перед конкурсом... Его маска озорства и непринуждённости как всегда оказалась неотразима.
Не стесняясь моего присутствия и своего полуобнажённого вида, Брэндон неторопливо поднялся с кровати и принялся поднимать с пола вещи, попутно подбирая перекатывающиеся бутылки. Я осталась поражённой его неожиданно воскреснувшим юмором и внешним видом, с, кажется, приоткрытым ртом осматривая крепкие рельефные ноги и руки, широкую спину и упругую задницу. Блондин оглянулся вполоборота.
― Мишель, подождать можно и снаружи, ― он улыбнулся как-то открыто и особо по-доброму, выжидающе рассматривая моё растерянное лицо до тех пор, пока я не закрыла дверь с обратной стороны.
Что ж, от его безнадёжного всепоглощающего уныния не осталось и следа: старый добрый Брэндон вернулся в строй, не прошло и суток после скандала в баре. Я отдам все силы, чтобы реабилитироваться в его светлых проницательных глазах, отдам всё, чтобы наш танец оказался лучшим... Распластавшись по подоконнику в репетиционном зале, утомившись ожиданием и сказавшимся недостатком сна, я немного нетерпеливо сминала в руках провода от музыкального центра, пока хореограф собирался на тренировку и завтракал его нелюбимой кашей.
― Почему ты бездельничаешь? ― Блондин возник внезапно и прямо надо мной, торопливо приглаживая мокрые волосы, пока я поневоле зацепилась взглядом за его оголённые мускулистые плечи, шею, которые не скрывала белая майка, натянутая на влажное тело. Я ощутила всю терпкость мужского запаха миндаля, преследовавшего его после утреннего душа, пока соскакивала с подоконника. ― Становись к зеркалу!.. Начнём с разминки.
Как всегда в своём излюбленном наглом репертуаре он деловито и оживлённо проследовал к звуковому пульту, запустил дорожку громких, пробуждающих от сонливости треков, и мы вдвоём оказались в одной линии ― ученица и хореограф. Я не могла уняться и привыкнуть к его давно знакомому самоуверенному поведению после того, как он познакомил меня со своей серьёзной стороной.
Попытка взять под свой контроль тренировку и встать с ним вровень дорого мне обошлась. С меня должно было хватить безумной идеи оставаться наедине: на фоне нескольких лет командной работы в студии казалось таким непривычным и странным его внимание, окружившее одну лишь меня. Одна только стройная женская фигура вместо многих мелькала в широких зеркалах и как всегда его ― точёная, мускулистая, но выполняли мы одно задание на двоих. Я в первую же минуту начала медленно и судорожно сходить с ума.
Брэндон задавал темп и, внезапно переключаясь с одного движения на другое, ехидно следил за моими перемещениями то в зеркалах, то осторожно из-под полуприкрытых век поглядывая в мою сторону. От его молчаливого и жадного внимания по телу будто прогуливалось пробирающее обнажённое пламя, без моего ведома заставляющее вздрагивать. В глазах самопроизвольно застывала картинка, как хореограф с наслаждением и неудержимым напором целует мои губы, как его предельно близкое к моему лицо среди стемневшей улицы начинает расплываться ― мозг отказывается верить в происходящее. Колотящее грудь желание затерялось среди сотен тренировок, проведённых в острой несправедливой дистанции друг от друга, словно поцелуй наш случился несколько лет назад ― о нём нельзя было говорить вслух, только подразумевать. Но ведь наши прикосновения губ ещё совсем свежие...
Я стремилась успевать за каждой неожиданной сменой движения под прицелом его лукавого взгляда и боролась с неуместно проступающей в движениях робостью.
― Брэндон, можно я поиграю в твой телефон? ― Детский звенящий голос ворвался в короткий перерыв между звучащими песнями. Я совершенно выпала из мыслей, растерянно наблюдая, как хореограф окончил разминку и выключил музыку.
― Мышонок, ни за что! Занимайся уроками, ― блондин отмахнулся даже не глядя на темноволосую, умаявшуюся одиночеством девочку, и я испытала на себе по-детски опечаленный, упрашивающий взгляд, будто я могла повлиять на безапелляционное решение её брата. На фоне утреннего "отвали" её давнее прозвище звучало особо умилительно из уст хореографа.
― Давно не слышала, чтобы ты так её называл, ― Молли торопливо подбежала ко мне, обнимая со спины, и выглянула из-под моей руки в сторону недовольного, бубнящего что-то в её адрес про школу Брэндона. ― Смотри, какая она уже взрослая... Настоящая мышь!
Девочка звонко расхохоталась и, приняв лёгкую растерянность брата за молчаливое разрешение, закрыла дверь в квартиру с обратной стороны явно в поисках моего смартфона.
― Какая она тебе взрослая? Она маленький ленивый ребёнок, который ещё мало, что понимает, и не имеет права остаться без образования... Ты слишком раскомандовалась, Мишель, ― Он сердито и задумчиво облокотился об подоконник, уложив на груди руки, и кивком подозвал меня сесть рядом. Ожидая расправы, я немного помедлила, но тут же послушно проследовала к окну. ― То молчаливая врунья, то дерзкая начальница... Ты уж определись.
― Ты меня совсем не знаешь! ― Брэндон слегка посмеивался, и это не мешало ему разговаривать на серьёзные темы, выбешивая меня до дрожи своей неуместной ухмылкой.
― Да, так странно... И почему ты решила помочь? ― В небесных глазах хореографа блеснуло осторожное и вместе с тем нетерпеливое трепетное любопытство; он замер, не позволяя себе выдавать под слоем сарказма едва ускользающее от моего взгляда беспокойство. ― Из жалости?
― Не совсем... ― Я не нашлась, как расшифровать свой вымученный скомканный ответ, но блондин торжествующе и коварно ухмыльнулся, явно рассмотрев в моей реакции то, для чего затеял разговор. В который раз я ощутила себя обнажённой под его пристальным вниманием и, выдохшись от переизбытка мыслей, стихла, послушно следуя к зеркалу.
― Знаешь, а я тебе благодарен. Пускай ты одна из них, но ты рассказала правду.
***
Каждый день приближал нас к вымученному участию в конкурсе и внутреннему нестерпимому напряжению. Страсти накалялись всё острее, ощутимее; раньше его брошенные невзначай взгляды могли лишь казаться похотливыми и многозначительными, я пыталась найти подтекст и, наверное, никогда уже не узнаю, присутствовал ли он в действительности. Сейчас же было на самом деле, или мне так чудилось, что я ― центр его вселенной. Ни одной девушки помимо меня в стенах старой излюбленной студии, и лишь руки хореографа очерчивают мою спину, талию, придерживают разгоряченные бедра. Усилием воли танец оставался в приоритете над наслаждением от нашего времяпрепровождения.
Брэндон придумывал хореографию сам и полностью ― идеи сыпались одна за другой, а он заговорчески пускал их в ход, наблюдая за тем, как я отреагирую на его всё более откровенные и распущенные касания. Порой мне не удавалось привыкнуть к новому набору движений, как в ход вступали более властные и собственнические, чем прежде, выпады хореографа; сначала я тонула в них, не замечая, что не я одна граничу с состоянием раскалённого текучего сплава, но каждое последующее повторение обнажало его пристальный тяжёлый взгляд прямо у моего лица, и мне становилось всё страшнее. Он и я приближались друг к другу, вдыхая запахи кожи, до неприемлемого для чужих людей расстояния. Этот поток вдохновения играл на руку, когда до конкурса оставалось совсем ничего, и ничего мы не имели за плечами, но распалял неконтролируемое, раздирающее изнутри притяжение.
Первые дни летели огорчительно быстро, но финальная прямая казалась непозволительно медленной, испытывая на прочность нашу жажду. Вся моя жизнь с тех пор, как мы знакомы, была похожа на пустыню, где я периодически видела мираж с источником вожделенной воды ― ещё одно крохотное действие, и наши губы соприкоснутся в таком жарком и пробирающем поцелуе, что я смогу испытать физическое удовольствие лишь от одной мысли, что это происходит. Несколько лет я мечтала его коснуться, и теперь хореограф всё более выжидающе и мучительно задерживался у моего рта, обдавая его горячим и тяжелым дыханием, словно это ни чуть не может ранить самообладания. Раньше терпеть было проще, ведь уже однажды узнав вкус его губ, я выдерживала его близость лишь со страдальческим, застывающим в горле, стоном.
Брэндон будто перестал скрывать, что его тянет ко мне, и постепенно я свыклась с фактом, что рано или поздно я просто отдамся ему на этом холодном деревянном паркете. Так ли он хорош на самом деле, если ему понадобилось на это несколько лет? Я смотрелась в отражение широких зрачков, чернее чем самая глубокая ночь, обрамлённых голубой, как сверкающий хрусталь, радужкой, и не находила сил, чтобы сглотнуть слюну в пересыхающем от недосказанности горле. Нет, Брэндон был чересчур безупречен, именно поэтому все эти годы я не расставалась с мыслями о нём.
Парный танец был очевидно успешнее, чем женский командный, выглядел подчеркнуто выигрышно и не мог не цеплять нашего будущего зрителя, когда как внутри номера мы испытывали свою усиливающуюся страсть на трещащую по швам прочность. Брэндон, несмотря на то, что как мужчина и хореограф направлял нас двоих, демонстрировал безмолвную покорность каждым жестом в мой адрес, дотрагиваясь до чувствительной кожи и разлетающихся в танце волос на грани преклонения. Я с горделивым удовольствием высматривала результат в зеркале, и понимала, что хореографа неминуемо ждёт приз...
Мою душу били судороги: Брэндон держал меня в тонусе гнилыми шуточками, иногда мастерски выругавшись в мой адрес за опрометчивые оплошности и тут же надругавшись окутывающей нежностью, ластясь ко мне, как голодный котёнок. Я была готова сдаться в любой момент, но не собиралась делать этого первой, когда в воздухе уже готов был раздаваться треск от страстного помрачения. Уже однажды подступившись ко мне с поцелуем, хореограф никак не желал терять самообладание снова по непонятным причинам...
Финальные несколько дней перед конкурсом, когда нашу заявку на участие обновлённым составом "без лишнего багажа" одобрили, мы проводили всё своё время в студии до глубокой ночи, а мне было позволено оставаться с ночевкой в комнате Молли. Девочка засыпала, уже не обращая внимания на нескончаемую циклично повторяющуюся мелодию для нашего танца даже раньше положенного, потому что сильно уставала в школе, но всегда просыпалась, когда я осторожно возвращалась в её комнату, словно поджидала, и мы подолгу шептались. Иногда я даже ходила на кухню, чтобы пожарить для неё хлеб и намазать ореховой пастой, пока Брэндон спал.
Мне не было никого ближе Молли и её брата, даже если он сам об этом не догадывался, но несмотря на это, с последним мы всё меньше находили тем для разговора с приближением конкурса.
― Возьми воды, ― Брэндон протянул начатую бутылку, сняв с неё крышку, и, тяжело дыша, проследил, как я жадно поглощаю жидкость. Вода просочилась через горлышко по губам и шее, стекая под майку и впитываясь, а блондин растёр свой лоб, не отводя от меня взгляда и нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Подобного рода эротичные зрелища стали завсегдатай наших репетиций, но мы упорно продолжали делать вид, что всё в порядке. В лёгких и горле саднило от нехватки воздуха: танец приобрел вместе с расточительной страстью и искусную технику, требующую больших энергетических затрат.
― Спасибо, ― к бутылке приложился блондин. Я едва волочила язык и рассчитывала на окончание репетиции, чтобы скорее устроить с хореографом совместный ночной забег в сторону холодильника и попрощаться усталым и тихим "спокойной ночи" прежде, чем мы разбредёмся по комнатам. Хореограф быстро отпил и плеснул себе на грудь. Бутылка отправилась на пол.
Блондин восстанавливал частое дыхание и попутно бегал по мне заторможенным взглядом без всякой необходимой скромности, останавливаясь то на груди и шее, то на резинке коротких шорт. Это превратилось в настолько невыносимую пытку, будто все мои внутренности щекотало невесомым пухом. Я принялась юлить и бесцельно поправлять волосы, чтобы занять дрожащие руки и нечаянно не приблизиться к нему с поцелуем.
― Я считаю, нужно ещё раз повторить.
Не дожидаясь моего незначительного мнения, он вновь запустил музыку и подошёл сзади, в очередной раз за вечер крепко сжав моё плечо. Прикосновение его горячей ладони первые секунды было похоже на щиплющий ожог, а потом на что-то до жути желанное, безизбежно необходимое. Ощупывать кожу словно входило в часть номера, если не было основным действом. До дыр заученная мелодия заиграла, и мышцы моей спины вот-вот готовы были сжаться от ноющего нетерпеливого предвкушения ― происходило что-то вне запланированной программы сегодняшнего вечера, и я ощутила это даже не оборачиваясь к его лицу. Я и так поняла, что хореограф был до предела на взводе. Моё сердце забилось в истерике, как у загнанного зверя,
потому что я давно этого ждала.
Рука Брэндона проскользила по моей спине, добралась до ягодицы и обернула за бедро, позволяя удержаться и вскинуть вторую ногу: танец начинался с поддержки и на этот раз с непривычной волнительной дрожи. Я невесомо переместилась по другую сторону хореографа лёгким взмахом, и в тесных, властных объятиях мы по инерции закружились в танце, раскрывая руки так нежно, словно отцветали лепестки бутона. Его взгляд беспорядочно бегал по моим шее и губам, словно физически перекрывая кислород. Мы несколько раз сменились в позиции, и я вновь ошиблась, потеряв контроль над телом и желая добавить лишнюю четверть оборота, но блондин давно повадился придерживать меня чуть выше талии, почти что за грудь, властно разворачивая к себе лицом. Внизу живота умоляюще стянуло; я готова была упрашивать, чтобы он не прекращал этой наглости, но он лишь мимолётно задержался в такте, и каждый продолжил свою партию.
Полуоткрытые ухмыляющиеся губы Брэндона слабо шевелились, словно он хотел что-то сказать, и я совсем забыла думать про танец, не отслеживая наши передвижения в зеркале. Тело на автомате податливо изгибалось, вторя хореографу, а сама я пристально и неотрывно рассматривала его широко распахнутые голубые глаза, густые выразительные брови, бледную, пульсирующую от напряжения шею. Он слишком дразняще склонился над моим лицом и обжег дыханием щёку, продолжая свои движения; у меня в груди истошно заныло, и последние силы ушли на то, чтобы замереть, сковывая в теле неуместную для танца истеричность. В ту же секунду наши губы почти случайно мягко соприкоснулись, и мы оба остолбенели, не находя и капли самообладания, чтобы отвернуться.
Тело лихорадочно заныло от страшной неопределённости в наших отношениях, но мне не мешало это страстно желать блондина и рассчитывать на продолжение. От горячего шумного дыхания Брэндона у моего рта я почувствовала мгновенную влагу между ног и самозабвенно коротко поцеловала его пухлую нижню губу, слегка её оттянув и сладко чмокнув.
Музыка устремилась далеко вперёд, пока я наблюдала потемневший томный взгляд на себе, исполнившийся едва различимым набором чувств под пеленой непробиваемого самодовольства. Для меня она уже не казалась значительной защитой, как и мои глупые внутренние уговоры не любить.
― Чёрт, ― Брэндон впился в мой рот мокрым трепетным поцелуем и притянул к себе за голову, и я безропотно и с большим наслаждением подалась ближе. Его вторая рука быстро спустилась по талии на ягодицу, сжала её так, что я заскулила от накатившего возбуждения и вжалась его горячий пах, почувствовав бедром в миг окаменевший орган. Мужская ладонь без всяких церемоний оказалась у меня на уровне мокрой промежности; он сжимал пальцы сквозь одежду, сминал ткань и кожу, заставляя стонать ему в губы, и я ощутила во рту его жаркий напряженный язык, требовательно ласкающий мой рот. Это был тот же приторный нежностью поцелуй, как в баре, но неистово пылкий и тревожный. От слабого осознания того, что мы сорвались, меня била мелкая заметная дрожь, и я буквально не помнила себя.
Я помнила лишь его. Какой он волнующий на вкус, какой он жаркий, возбуждённый и торопливый. Хореограф выглядел так сосредоточено, словно боялся, что я передумаю и остановлю его, но каждый раз в своих мечтах я желала не останавливаться. Пока я успевала тяжело вбирать такой необходимый воздух, он ощупывал мои бёдра, ягодицы, раздвигал их, натягивая и вызывая сумасшедшие приступы желания. Потом одной ладонью вернулся к пояснице, прижимая к себе, а второй занырнул в волосы, почти что уложив меня к себе на руки и безжалостно целуя в исступлении.
Я погибала от ощущения его языка, проталкивающегося мне в рот, от тепла и волнующего запаха кожи Брэндона, не раскрывая век задрала его майку и принялась решительно изучать на ощупь рельефы торса и рук. Это всегда было моим потаенным и снедающим желанием на фоне трех лет тренировок. Я всегда вспоминала, наверное, каждую, что садилась в машину хореографа, каждую, что я осуждала и материла, чтобы разбудить свою рефлексию, но она давно оказалась мертва. Слишком полюбила, чтобы отказаться от любой сомнительной возможности стать с ним ближе...
Блондин подсадил меня за ягодицы, вынуждая обернуть торс ногами; между бёдер упирался напряжённый стоящий член. Его бешеное возбуждение и моё истеричное желание стали результатом наших усердных тренировок по моральному садизму. Одна из них рано или поздно должна была выплеснуться в великолепный секс, судя по рассказам бывших учениц, и я никогда не могла спрятать эту мысль дальше своих спортивных шорт в шкафу раздевалки, но этот сладкий вечер действительно наступил и только лишь сегодня.
― Стой, куда мы? ― Брэндон ошарашено и не сразу оторвался от моей шеи, растерянно заглянув мне прямо в глаза. Его зрачки почти застилали радужку и поглощали в себе обострённым вниманием моё смятённое отражение. Хореограф слегка откашлялся, обнажая свой охрипший томный голос.
― В кровать? ― Я попыталась опуститься на ноги, но он вцепился в мои бёдра, не позволяя ступить на пол, и сквозь ткань влажной майки принялся настойчиво целовать мою содрогающуюся от прикосновений грудь.
― Молли проснётся, ― голос сорвался на тихий сипящий стон; блондин тут же опустился на пол, усадив меня сверху, и тяжело вздохнул, словно из последних сил. Музыка в зале стихла, оставляя после себя оглушающую тишину, нарушающуюся лишь тихим звуком подключённого оборудования.
― Мне всё равно, где ― он продел майку через голову и небрежно отшвырнул её к двери. ― Где заняться с тобой любовью...
Любовью...
Я пошатнулась от услышанного, неловко оперевшись руками о холодный пол по обе стороны от его лица, и медленно потянулась за поцелуем, вглядываясь перед собой в поисках подтверждения. Он не мог это сказать вслух... Из уст Брэндона это звучало особо удивительно, словно нечто инородное, несоответствующее развязному поверхностному образу. Его небесные глаза горели возбуждением и восхищением, от последнего я отчётливо расслышала свой пульс в горле: он действительно назвал это любовью... Меня покинули остатки тревожного сомнения, что роились у меня на фоне послушных однозначных действий. Пускай эта небрежная фраза что-то бы значила...
Глубокий мокрый поцелуй не ограничивался нашими ртами: мы облизывали и кусали шеи, доводя друг друга до истошного взвинченного состояния. Я ёрзала на его члене, цепляясь за резинку спортивных шорт и гладила рукой низ его горячего живота, дразняще дотягиваясь до оголённого паха. Брэндон спешил лишить меня одежды, внимательно и с наслаждением рассматривая каждый обнажённый участок кожи, но не торопился войти, играя руками с грудью и набухшими сосками.
Захлестнувшая нас страсть приобрела новые оттенки и подробности. Мне в душу залегли жирным масляным теплом его неосторожные слова, которые вдруг стали отчетливо прослеживаться в любом его жесте. Я потерялась во времени, пытаясь припомнить как раньше он смотрел в мою сторону, могла ли я чувствовать прежде его затуманенный упоением взгляд. Место привычной неопределённости заняло острое ликование, вонзающееся в сердце всё глубже и основательнее.
Блондин поддел штанину задравшихся шорт и забрался мне в трусики, играя большим пальцем с клитором. Видеть его лукаво ухмыляющиеся губы в этот момент доставляло не меньшее удовольствие, чем его ловкое проникновение внутрь. Я с напряжением выдохнула, вытянувшись над ним, и распущенные волосы рассыпались по плечам и лицу хореографа. Моя грудь оказалась на уровне его рта, чем он мгновенно воспользовался, припав к раскрасневшейся коже. Он нежно водил пальцами у самой поверхности, принуждая насаживаться самостоятельно, и ощупывал меня изнутри до разносящегося ноющего удовольствия, пока губами потягивал твёрдые соски. Такие ласки возбуждали внизу сладкие муки, но Брэндона ждали ответные мучения.
Оторвавшись от его лица, я потянулась к резинке шорт, скрывающих под натянувшейся тканью стальной половой орган и высвободила его. Пока я в секундном смущении разглядывала мужское пульсирующее достоинство, блондин вошёл пальцами глубже, чем прежде, так, что я рухнула полуголым телом на его крепкую грудь и заныла от наслаждения. Я слышала, как Брэндон улыбался. Он приспустил с моих бёдер шорты вместе с бельём, пока я извилась в незатейливой позе, и приподнялся, увлекая меня к себе на колени.
Пылкие поцелуи сопровождали наш стремительный танец, давно перешедший в партер; блондин раздвигал мокрой головкой горячие и набухшие половые губы, заставляя меня нервничать и умоляюще хвататься за его шею. Я попыталась обернуть ладонью член, но хореограф поймал мои запястья и завёл за спину, вынуждая выгибаться ему навстречу под издевательски неглубокие толчки. Мои колени, опирающиеся о жёсткий паркет, начинали гореть от ссадин, пока хореограф не то примерялся, не то упивался наслаждением от затянувшейся игры. Я грезила и ждала близости с тех пор, как мы познакомились, а сейчас терпела его насмешливую выходку, которой он норовил довести меня до мучительного экстаза.
― Лапуля, хочешь глубже?
Я невозможно хотела глубже, и податливо наклонилась за поцелуем, когда Брэндон вошёл по основание. Изнутри стянуло и запульсировало от внезапного толчка, я вскрикнула и замычала сквозь поцелуй. Каждая клеточка внутри болезненно застрадала возбуждённым стенанием, усиливающимся от медленного проникновения между узких стенок. Влага растекалась по паху и члену, хлюпая от сдержанных движений, а я не могла поддаться напрашивающемуся ритму, оставляя инициативу за хореографом. Светлые ресницы и веки вздрагивали; он терзал губы и нагибался за ласковыми укусами к моим шее, ключицам,
вынуждая тихо стонать и мучаться нас двоих. Я поняла, что это был его особый талант, который я не ценила прежде, пока улыбка на лице хореографа то принимала самодовольные оттенки, то искривлялась неконтролируемым удовольствием.
― Брэндон... ― мне так нравилось повторять его имя, напоминая себе, что я сижу поверх коленей желанного мной хореографа, хотя вот-вот готова была забыть, кто я такая. А ему явно льстил мой шёпот вперемешку с глубоким сиплым дыханием. В какой-то момент блондин поддался на эту искреннюю хитрость, и торопливо повалил меня на пол, задирая мои ноги и придерживая их между своим тазом. Голая спина соприкоснулась с лакированным холодным паркетом, и я вдруг ощутила, лишённая объятий, как саднят колени, как шея и лицо горят от поцелуев. Хореограф вошёл одним рывком и быстро нарастил темп, проникая в меня со смачными хлюпающими звуками; я растекалась по паркету физически и морально. Стенки непроизвольно сжимали его твёрдый член от того, как глубоко он задевает изнутри чувствительную ткань, вызывая головокружение и мелкую дрожь в бёдрах. Нас обоих затрясло от приближающегося облегчения, но Брэндон внезапно вышел.
Меня пронзила болезненная острота от половых губ до низа живота, разносясь в крови и по всему организму вопиющей несправедливостью.
― Боже, что ты делаешь, ― Брэндон склонился надо мной, приникнув к губам мокрым обессиленным поцелуем, и без ответа принялся тереться головкой о мокрую напряжённую промежность. ― Сколько можно...
Блондин звонко рассмеялся мне в шею, обдавая её раскалённым дыханием, и облизал, вжимаясь в моё тело. Чувствовать его голую влажную кожу своей было одним из самых обострённых и горячих чувств за сегодняшний вечер; мы продолжили сладостные издевательства, которым не было видимого конца. Я вдруг узнала, что такое настоящие утехи. Когда занятие любовью превращается в одуряющую затянувшуюся шалость, и организм умоляюще трепещет каждой возбуждённой клеткой, моля о разрядке.
Наш совместный сокрушительный финал оказался ядерным взрывом эмоций, копившихся в течение командных и уединённых репетиций. Блондин излился на пол и мне на живот, лёг поверх, обдавая жаром своего тела мой взорвавшийся упоительным расслаблением организм. Брэндон был тяжелый, и его массивные рельефные руки обнимали меня за узенькие плечи слишком уютно; он уткнулся носом мне в щёку, с трудом восстанавливая тяжёлое дыхание, и больше всего на свете мне захотелось сообщить хореографу о том, что я молча люблю его уже несколько безумно долгих невыносимых лет, и что от его моральных принципов и способов душить печаль моё сердце обливается кровью.
Эпилог
Пара тёмных алых капель стекла по внешней стенке изящного бокала в багровых согревающих лучах парижского заката. Крыши зданий, шпиль Эйфелевой башни и рябящая Сена блистали бордовыми и малиновыми отблесками, в которых купалась вечерняя Франция. Я пила вино и восседала на открытом балконе, не зная, на чём остановить взор: на бездонном красном небе, на оживлённом сверкающем городе или всё это рассмотреть в голубых, наполненных счастьем и умиротворением глазах. Хореограф щедро отпил из бутылки и отправил её на пол, облизав свои сладкие чувственные губы. Потом неспешно зашуршал, распаковывая новую пачку сигарет и наконец-то посмотрел на меня.
― Лапуля, ты же не куришь?
― Ты же знаешь, что нет, ― блондин воспользовался зажигалкой, и струйки терпкого густого дыма заклубились над нашими головами. Он курил с большим удовольствием, неспешно втягиваясь и выдыхая в противоположную от меня сторону.
― Ну а вдруг я о тебе чего-то не знаю, ― Брэндон заискивающе осмотрел моё лицо, и его взгляд просиял сентиментальной откровенной нежностью. Мне захотелось вжаться в металлический стул под силой непривычки, но я поднялась и обогнула кофейный столик, бесцеремонно усаживаясь на колени хореографа. Он самодовольно улыбнулся в духе самых лучших своих холостяцких времён.
― Ты знаешь меня лучше чем кто бы то ни был, ― мы крепко обнялись, осторожно наблюдая за реакцией друг друга, потому что каждая близость вне танца теперь казалась из ряда вон выходящей. ― Иначе как объяснить, что ты мне поверил? Что мы выиграли?
Брэндон обескураженно улыбнулся, и пожал плечами, глубоко затянувшись.
― Твой скверный характер здесь ни при чём. Я просто полюбил тебя.
Откровенные признания в любви стали частью нашей повседневной жизни, но я всё ещё вздрагивала от его прямоты и удивительной искренности вперемешку с сарказмом, на этот раз выцепив со стола бокал с сухим французским вином и отпив.
― Это у меня скверный характер? У меня? Попадись ты мне сегодня вечером на репетиции! Я покажу тебе, что такое "скверный характер"! ― Хореограф заговорчески приблизился к моим губам, несмотря на зловещие угрозы, предусмотрительно замерев при звуках приближающихся шагов, и на балконе появилась маленькая темноволосая девочка в джинсовом комбинезоне. Мы торопливо отпрянули друг от друга, и Молли затараторила как ни в чём не бывало.
― Мишель, я не взяла с собой учебник по биологии, ― поймав недовольный взгляд брата, девочка тут же поспешила нас обрадовать. ― Зато прочитала рекламные флаеры о Лувре из самолёта с нашего рейса на французском. Это сойдёт за домашнее задание по истории?
Блондин озадаченно выслушал свою сестру и взял из моих рук бокал, осушив его до дна, после чего потерянно приложил к виску и испытующе уставился в мою сторону.
― Чего молчишь? Тебя спрашивают, ― он восхищенно, с долей усмешки наблюдал, как я обещаю сводить Молли в Лувр и, наконец, затушил сигарету. ― Иногда мне кажется, что это твоя сестра.
