«В сочинениях о божественных людях и бессмертных говорится о магической силе, посредством которой можно призывать божеств, делать призраков послушными и карать их, а также об искусстве, дающем людям возможность видеть призраков. Обычные люди, услышав о подобном, говорят, что все это пустые слова; некоторые даже доходят до того, что утверждают, будто в Поднебесной вовсе нет ни призраков, ни духов. Другие же полагают, что даже если такие существа и есть, то призраков всё равно невозможно покорить, а духов — призвать. Некоторые же говорят, что способностью видеть призраков и демонов обладают колдуны-сы и колдуньи-у, и что их дар — природный, и научиться ему нельзя»
Гэ Хун, «Бао пу-цзы».
В моих волосах зашевелилась змея. Я спокойно наблюдала, как длинное гибкое тело скользит, раздвигая волнистые пряди. Молочно-белые чешуйки с чуть желтоватой каймой по краям складывались в бесконечный узор, похожий чем-то на мозаику или брусчатку со старой дороги. Змея подняла треугольную голову. Глаза у неё были тоже белыми, похожими на маленькие луны, и будто слепыми. Под тонкой прохладной кожей перекатывались мышцы. Змея ткнулась носом мне в шею, осторожно стрельнула язычком, словно проверяла, настоящая ли я. Вокруг горла сомкнулось кольцо змеиного тела. Чешуйки прилипали к шее. Так затягивают шёлковый шарф, всё туже, крепче, уже и не видно змеи-удавки — боль заливает глаза, медленно, почти ласково выжимает из меня жизнь… Над ухом затрезвонило. Я дёрнулась, вырываясь из сетей кошмара, убрала с лица волосы, тёплые и чуть влажные от духоты июльской ночи. Жарко, до слабой тошноты и тумана в голове. В виске слабо пульсировала боль, в такт звону. Зародыш грядущей мигрени. Пальцы спросонья ватные, непослушные, и нащупать нужную кнопку никак не получалось. Будильник трепыхался в руке как живой — насмерть перепуганная птица с механическим клёкотом. Зажать, повернуть… Дребезг умолк, оборвавшись на истеричной ноте. Я поплелась в ванную. Кафель приятно холодил босые ноги. Умыться ледяной водой, чтобы аж зубы свело, позволить себе краткий миг бездействия — блаженная тишина и прохладная щекотка от одинокой капли, стекающей от шеи к ключице. Я поймала собственное отражение в мутноватом зеркале. Волосы рассыпались по плечам — золото и белизна. На секунду показалось, что змея перетекла из сна в реальность, задремала и улеглась мне на грудь, изогнув тело, будто витую свечу светлого воска. В русом эта прядь была не сильно заметной, но чужеродной. Особенно на свету — солнце заливало мне кудри мягкими золотистыми переливами, превращая непослушные вихры в сияющий ореол. Белый тогда особенно сильно казался прорехой. Царапиной, пятном на драгоценной диадеме. Стекло пошло рябью. - Вы могли бы подчеркнуть ваши несомненно замечательные карие глаза тенями тёплых оттенков. — Глафира сощурилась. — Боже правый, ну как так можно? Опять?! У вас такой красивый овал лица, мягкие черты, вам нужны длинные серьги, и хотя бы блузка с вырезом, на который мужчина сможет смотреть с лёгким интересом, а вы опять носите это рубище! Фи! - Чем тебе футболка не угодила, похотливый ты сгусток эктоплазмы? Нормально я выгляжу! Лёгкий интерес… Глаша, я эту твою блузку потом какой чёрной магией отстирывать буду? Глафира фыркнула и демонстративно просочилась сквозь зеркало, превращая стекло в беспокойное марево из лазурного света. Я наспех заплелась и оделась. Глаше назло: футболка, мягкие свободные штаны, пояс с кобурой… Голубое мерцание легло мне на руки вспышкой солнечных зайчиков. - А Никитична хочет Вас облить святой водой! - И что с того? Главное — не кислотой, а с остальным справимся. В славе нехорошей квартиры было больше недостатков, чем преимуществ. Кот, древнее и неприкосновенное животное, к тому же ещё и починяющее примус, в комплект с этой славой не шёл. А жаль. Зато регулярно доставались косые взгляды, лёгкий ветерок доносил ядовитые сплетни со стороны лавочек, да особо смелые оставляли всякую гадость под дверью и на стенах. Святая вода, говорите? Хм. Терпимо. Главное, чтобы не методы испанской инквизиции. - Ха! Не удивлюсь, если Вы и кислоту переживёте. А на кухне завелась нечисть. И Вам следовало бы прибраться как следует, покуда там не появилось нечто такое, с чем будет сложно справиться. Старушки, прохудившиеся умом, конечно, зрелище занимательное, но собственное жилище и иные, — тут она подмигнула, — его обитатели Вас должны интересовать куда больше. К тому же, грязь в столь важных местах пагубно сказывается на… - Великие духи и Нефритовый Владыка! Изыди, а? Уберу, дай только не помереть в процессе трудового будня. Привидение обиделось окончательно и растворилось в стене. Кто бы сомневался… Глафира, одним словом. Общедомовой призрак и ценный разведчик в условиях партизанской войны с соседями. Дворянка при жизни и летучая нервотрёпка в посмертии. Я хмыкнула, — аристократичные манеры хорошенько перемешались с аристократичной же капризностью. Причина смерти по классике — неизвестна, скрывает. Как по учебнику. Начиналась рутина. Я опустилась на колени, как для медитации. Два щелчка, один за другим — кейс послушно распахнул пасть, вывалив нутро из чёрного поролона. Девять мелодичных, чуть шелестящих металлических звонов. Так перекликаются между собой бусины чёток. Певучий резкий лязг. Шершавая рукоять легла в руку словно влитая. Магазин плавно стал на нужное место, утяжелив и без того увесистое оружие. Он льнул ко мне, пальцы сами собой легли в правильный хват, мягкая волна напряжения прошла от плеча до запястья — мышцы ждали привычного удара отдачи. Я любила этот пистолет — «Glock» 19, маленький, злой и сильный. Мечи легли рукоять к рукояти, опустились в ножны с тихим змеиным шипением. Солнечный блик вспугнутым зверьком метнулся по светлому, едва заметному муару лезвия и тут же исчез, будто боялся порезаться. Чехол из матерчатой ткани, на ремнях и с широким клапаном. Трехуровневый амулет для отвода глаз вшит в подкладку. Увы, на дворе не тот век и не те нравы, чтобы мне могли позволить ходить с парными боевыми клинками безнаказанно. Приходилось изворачиваться. Звонкий щелчок пробки был лишним в этой мелодии из лязга металла и шороха ткани. Я взяла чашечку, провернула в пальцах, вспоминая рельеф чеканки. Металл давно покрылся синеватыми чернилами патины, лишь кое-где искрами мерцало чистое серебро. Вино напоминало тёмный старый рубин в такой же старинной оправе. Обеими руками — и на алтарь. Их было четыре. Четыре алтаря, четыре божества, три свитка с их изображениями. Сейчас я стояла на коленях перед алтарём Гуань-ди[1], грозы бесов. Лицо цвета красного дерева, грозный взгляд, длинная борода. И алебарда, зажатая в правой руке. Вился лисьим хвостом дым от благовонной палочки. - Я прошу твоего покровительства, Владыка Гуань… Густая благостная тишина. Клубы дыма уходили к потолку, пахло красным вином и сандалом. Дом жил своей жизнью, ворчал, булькал тихонько трубами, за окном просыпался город… Скрежет. Так пластины чешуйчатого доспеха глухо звенят друг о друга. - …дай мне сил защитить тех, за кого я в ответе, не дай погибнуть бесславно… Дым лёг на красное лицо вуалью, чуть смягчил и углубил черты. Казалось, небесный генерал хмурит густые чёрные брови, задумываясь, исполнить ли мою просьбу. - …защити меня. Меня и… Ты знаешь, о ком я прошу, Владыка. Низкий поклон, я коснулась лбом пола. А когда поднялась, портрет на свитке вновь был неподвижным и плоским. Тихо звякнули мечи в ножнах, шевельнулся в кобуре пистолет. В сладком аромате благовоний тяжёлой властной нотой звучал металл. Когда и он исчез, я оправила снаряжение и вышла, не оборачиваясь. Зыбкая высокая тень, шагнувшая из дымной петли, не любила, когда её тревожили попусту. Я осторожно толкнула дверь, но выходить не спешила — ждала, прижав к боку шлем и вскинув на плечи рюкзак. Ждать пришлось недолго. Дверь врезалась во что-то, и тишину полутёмного пыльного коридора прорезало журчание. На странной конструкции из реек, скотча и верёвок висело пластиковое ведёрко из-под солений. Вода заливала пол и соседский коврик. Слюдяными искорками замерцали защитные чары, но вскоре погасли — магия не видела врага в какой-то там воде, какой бы святой она не была, и потому улеглась обратно, словно растревоженный попусту сторожевой пёс. Лужа расползлась жирной тёмной кляксой, сиротливо ткнулась в мой порог. Я медленно подняла голову. По-прежнему царило безмолвие, но я ощущала чужие любопытные взгляды, прикипевшие ко мне, почти видела застывших в напряжении людей сквозь дерево и металл. Два дверных глазка из квартир напротив были чертовски похожи на два пистолетных дула, нацеленных мне в лоб. Я посмотрела в каждый, угадывая за бельмом стекла человеческий взгляд. Долго, пристально, чуть поддевая тонкую грань восприятия. За левой дверью началась возня, что-то упало и, судя по глухому звуку, врезалось в дверь. А вот теперь порядок! Я перепрыгнула через лужу, на бегу застегнула шлем. Мотоцикл заурчал, взревел и тронулся. Кофейня. Не ближняя, мне пришлось сделать крюк в несколько километров. Зато работает в такую непозволительную рань. Сонный мальчик-бариста посмотрел на меня тоскливым замученным взглядом. Похоже, мой бодрый вид вгонял его в ещё большее уныние. - Утро. Двойной эспрессо, зерно Эфиопия, регион Урага — у вас он в светло-коричневой коробочке. Латте со сливками и карамелью. Свежую булочку с вишней. Всё с собой. И тёплой воды вот сюда, пожалуйста. Я протянула ему термос, пошарила в кошельке. Мальчик изумлённо вытаращился на бок купюры, упавшей на дно пузатой банки. Среди монеток и мятых пятёрок с десятками она казалась огромной. Бариста растерянно улыбался, гудела кофемашина, шипел баллон со сливками, солнце тысячами слепящих бликов плясало на руле и дисках мотоцикла, застывшем по ту сторону огромного, в пол, окна… Утро понемногу становилось добрым. А мальчик-то стажёр, остальные привыкли. В кофейне меня знали по двум странностям: чудаковатые заказы и щедрые чаевые. Бумажный пакет шуршал в такт моим шагам. От булочки сладко пахло сдобой и ягодами. Маленький парк, кирпичная стена мне по грудь, тень от деревьев, лёгшая на тротуар пятнистой звериной шкурой. Отсчитать пять шагов от тополя с куцей веткой. Здесь. Приземистый стаканчик эспрессо опустился на щербатый кирпич. - Добрый дух, я приношу тебе эту жертву. Смиренно прошу принять её и откликнуться на мой зов. Тихий шёпот, чуть невнятный. Условность, как и тополь, как и отсчёт кирпичей и всё это место вообще. Условность стала основой ритуала, превратилась в традицию и обоим Хранителям теперь было не обойтись без неё. Теперь оставалось ждать. Потому я с чистой совестью принялась за собственный нехитрый завтрак — тесто было ещё тёплым и очень мягким, от стаканчика головокружительно пахло свежим кофе, тянуло холодком от стены… Я в который раз не уловила мгновение, когда она пришла. На самой грани восприятия мелькнуло ощущение, будто я падаю в глубокую воду вниз головой, пахнуло озоном, бензином и яблоками, с красными, сахарными от спелости боками… Она просто появилась. Тихо и стремительно, разом — древнему духу претили излишние спецэффекты. Кошка переступила с лапы на лапу. Свет не ложился на её шерсть — даже на солнце тело духа оставалось бархатисто-чёрным, лишённым бликов, полутонов и теней. Янтарные глаза с узкими прорезями зрачка казались двумя язычками пламени на обугленном дереве. - Мы рады и принимаем её дар. Кошка кивнула, сощурилась от удовольствия, и принялась лакать эспрессо. Язык у неё был тоже чёрный, как и нос, и подушечки лап. Как-то так и живём. Раз в неделю я ношу чёрный-чёрный кофе чёрной-чёрной Кошке, чтобы умилостивить старого Хранителя. Нас у города двое — дух и человек. У каждого города есть Хранитель, дух, родившийся вместе с ним, с первыми домами и дорогами, с первым огнём в очаге, будь то древняя печь или газовая плита. И почти у каждого духа есть свой человек — второй, смертный Хранитель. Тёмная Инь, неотделимая от Светлой Ян. Мне досталась Кошка — старый дух средних размеров города, любительница крепкого кофе и уличных музыкантов. А Кошке… Кошке досталась я. Никогда не спрашивала, какого она обо мне мнения. Судя по тому, что я всё ещё была жива, мнение было не самым плохим. - Она скажет им, чтобы в будущий раз старались лучше. Не совсем то. Кошка смахнула стаканчик, и он в полёте обратился в ничто. - Само зерно, добрый дух, или?.. - Напиток. Не те пропорции. Больше воды. Меньше зёрен. - Стажёр, добрый дух. Думаю, мальчик научится. - Она никак не отпустит. Так будет чуть легче… На лице у Кошки появилось ласковое выражение — за эти три года язык у меня так и не повернулся назвать её лицо мордой. Она вытянулась, боднула меня мягким и тёплым лбом в висок, туда, где пару часов назад назревала боль. Стало легко, будто из меня вытащили крупную занозу. - Ох, благодарю, добрый дух. Кошка замурлыкала, словно смеялась. По глазам резануло. Мне не было нужды просматривать эфир — золотисто-огненный поток нитей города был виден и так, слепящими быстрыми проблесками, будто молния била посреди ясного неба. Нити тонкие, похожие на светящуюся паутину, с бусинами жизней, нанизанных на неё… Каждая бусина сияла маленьким пульсирующим солнышком. Тысячи солнц уходили в туманную бесконечность за спиной Кошки. Мы медленно шли вдоль стены, я щурилась и допивала свой латте, иногда издавая трубочкой смешные звуки. Кошка спрашивала, я отвечала, иногда — наоборот. - То кладбище. Две недели назад. Чисто до конца или что-то ещё встанет? Или, хотя бы, когда встанет? - О, она так беспокоится из-за умертвий? Волк запутался? - Волк, добрый дух, приложился по вине умертвий головой об оградку, и повторять этот опыт не очень хочет. К счастью, удар пришёлся по лбу и вскользь, а не в висок или затылок, иначе я бы при всей живучести не встала. Точнее, встала бы уже не я, а одно моё тело, с дрянью-паразитом внутри, и плохо было бы всем. Мой потенциал, эту отлаженную стройную систему, выпестованную годами кропотливого труда, и отдать безмозглой хищной падали, способной только разрушать, этому злобному слизняку?! С кладбищем мне везло как утопленнику: старое, на отвратном с точки зрения геомантии[2] месте, и с закопанным там колдуном с чертовски дурной репутацией. Вольнонаёмные коллеги прозвали мой злополучный погост «виагра» — вечно что-то встаёт с завидной регулярностью. Сжечь кладбище ко всем бесам, залить заговорённой водой, а пепел перекопать с солью, персиковой стружкой, чертополохом и полынью нам не давало начальство уже года так два, и потому приходилось примерно раз в месяц проводить очередную зачистку. Не щадя лба своего. Кошка спрыгнула, обошла меня кругом, дёрнула хвостом раз, другой. - Тишина. Сейчас там молчание. — Она облизнула губы. — Она устроила славное пламя… - А ну пшла с дороги! Мимо промчался пыхтящий дядька. Я уловила запах дешёвого табака и кислого пота, выхватила взглядом портфель и застиранную рубашку, уже с мокрыми пятнами на спине и подмышках. Я заметила это скопом, и тут же отбросила на второй план. Он попытался пнуть Кошку. Пнуть! Дальше всё завертелось — Кошка метнулась на стену чёрным смазанным вихрем, я рванула наперерез, и дядька не успел даже начать второй замах. Мы застыли — я смотрела в упор, не моргая, он пыхтел и морщился; я почти видела, как в глубине его плешивой головы тяжело ворочаются шестерёнки разума. Сейчас, вплотную, чужие эмоции читались явно. Злость и страх — вот, что там было. К сожалению — мне не хотелось знать, что творится в его башке. Я будто ворочала липкое прокисшее тесто. Злоба требовала выхода: отшвырнуть меня, вызвериться, завершить начатое, хоть где-то оказаться сильнее, главным! Страх суетился, одёргивал: кто его знает, что будет? Скандал? Выйти бы ещё из него победителем… Я-то взрослая, ребёнка бы он отшвырнул не думая. И опаздывать ой не хочется. На работе будут шпынять, там пнуть некого. Там он сам — кошка, драная и облезлая. Я физически ощутила, как дядьку воротит от работы, от коллег, от самодура-начальника… Не знаю, что он видел во мне. Вряд ли многое — дядька был слишком туп и туг, чтобы понять, что перед ним такое. И вряд ли он видел хоть что-то для себя хорошее. Я никогда в полной мере не ощущала последствия собственного взгляда, сколько ни корчила в зеркало рожи. Но я была очень похожа на своего наставника, больше, чем того хотели мы оба, а глаза мастера мало кто мог назвать человеческими, а уж человечными — тем более. Тварь. Хищный зверь. Демон. Хороший ученик всегда подобие своего учителя, не так ли? - Развели тут... — Сверкающая капля пота потерялась в жалких остатках дядькиной шевелюры, всклокоченных и мышастых. — Паразиты! Заразы мало, что ли?! Я издала непристойный громкий «сюп», разом допив растаявшие остатки сливок вперемешку с кофе. Работу бы кому-то сменить, да и вообще… Дядька презрительно цокнул языком и зашагал дальше, бурча что-то про чокнутых кошатников, блох и всяких бродячих отбросов, место которым на живодёрне. Мне стало холодно — до тянущей боли в спине и затылке. Я сжалась в комок, инстинктивно пригнула голову. По коже побежали мурашки, а в кончиках пальцев будто зашевелись мелкие льдинки. Я почти слышала, как они ворочаются там с тихим хрустальным треском. Воздух налился озоном, стал тяжёлым и вязким. Вот-вот должна была грянуть гроза. Мелькнула знакомая проплешина. Пешеходный переход, мигнул, переключаясь, светофор. Зелёный. Пустая дорога. И ледяная ярость, пульсирующая за моим затылком. Кошка была в своём праве, мне оставалось лишь наблюдать. И надеяться, что утро не продолжится трупом. Дядька шагнул к переходу, помахивая портфелем. Лёд тронулся. Лопнул. С рёвом, от которого заложило уши, чёрный автомобиль без номеров пронёсся в каких-то нескольких сантиметрах от дядьки. Портфель снесло, размазало по дороге вытянутой кляксой из бумаг и цветных папок, будто внутренности прихлопнутой мухи. Машина уже скрылась за поворотом, взвизгнув на прощание тормозами. Что или кого Кошка вынудила принять такой облик, было лучше не думать. Дядька стоял как вкопанный, так и не опустив руку. Штанина сереньких потасканных брюк наливалась тёмным влажным пятном. Я надеялась, что Кошке хватит меня. Зря. Я сделала было шаг… - Она не посмеет. Он сидел на асфальте, ссутулившись, обняв себя за покатые плечи, низко-низко опустив голову. Кажется, плакал. Во мне не было ни злорадства, ни торжества, только горечь с жалостью. Кошка облизнула губы — она делала так после хорошего кофе. - Он заслужил. - От этого станет кому-то легче, добрый дух? Быть может, понятнее? - Не её дело, как нам отвечать на наши обиды. - Когда это касается людей, они становятся и моим делом. Она фыркнула. В её глазах мелькнуло снисходительное понимающее раздражение, будто у взрослого, утомлённого надоедливым ребёнком. К дядьке подбежал какой-то парнишка, помог ему встать… В моём вмешательстве больше не было необходимости. Кошка дёрнула хвостом. - У неё достаточно работы и без смертных дураков. Или долг экзорциста твердит иначе? И исчезла до того, как я успела ответить. Работа и долг — любимые Кошкины присказки. Иные аргументы она считала излишними. Чуть что не так — долг и работа, как два удара лапой, две оплеухи для глупого смертного. Когда-то давно старый друг учил меня, что говоря «добрый дух», мы не утверждаем, что этот дух добр; обращение лишь часть древней, почти забытой молитвы — мы просим духа быть добрым именно к нам. Я возвращалась к мотоциклу, машинально вертя в пальцах ключи. Я уже видела такое раньше, а привыкнуть и понять до конца не могла до сих пор. Перед глазами всё ещё стояли, накладываясь друг на друга, будто тонкие шёлковые маски, два лица одного человека: гневное и искажённое ужасом. Кошка права — закон ещё более старый, чем сам дух, вынуждал её отвечать ударом на удар. Око за око. Позор за позор. Легче от этого — никому. Жестоко, страшно. У духов с богами вообще свои категории правды и справедливости. Жаль, что эти категории не добавят понимания в плешивую голову. Не те там мозги, чтобы провести параллели, сделать выводы… Жаль. Просто жаль. Кошка была права во всём, кроме одного — экзорцисту было дело до смертных дураков. О да, я экзорцист. Экзорцист-универсал широкого профиля на должности Хранителя, если быть точной. Те, кто действительно понимают, что это значит, обычно выражают искреннее сочувствие. У меня достаточно забот помимо Кошки и ношения ей правильного кофе. Хищные твари, выходящие с заходом солнца порезвиться — так волк пирует, оказавшись посреди овечьей отары. Растревоженные духи. Неупокоенные мертвецы и призраки, полные чёрной ненависти. Оборотни. Демоны. Маги, перешедщие границу дозволенного. Who you gonna call?[3] Ага. Тут в дело вступаю я. Всё, так или иначе затрагивающее нечеловеческую, ненормальную сторону реальности в городе идёт ко мне в работу, будь то мелкий полтергейст в хрущёвке или кровожадное бесплотное нечто, пробудившееся в подвале торгового центра. Математически — шанс встречи с ними обоими мизерный. На практике же иметь мой номер в телефонной книжке оказывается очень полезно. Так, на всякий случай. Особенно, если одним прекрасным утром до боли знакомая лестница решит закусить твоими ногами. Я шла, вертя в пальцах ключи от мотоцикла. Металл, пластик, снова металл; кость. Гладкая желтоватая эмаль, латунная оправа с горным хрусталём, и изящный изгиб клыка. Моё первое дело здесь.